Анатолий Аврутин

Новые стихи

Анатолий Юрьевич Аврутин родился и живет в Минске. Окончил БГУ. Автор более двадцати поэтических сборников, изданных в России, Белоруссии, Германии и Канаде, двухтомника избранного «Времена», книги избранных произведений «Просветление». Лауреат Национальной литературной премии Беларуси и многих международных литературных премий, в т. ч. им. Э. Хемингуэя (Канада), «Литературный европеец» (Германия), им. К. Бальмонта (Австралия), им. С. Есенина, им. Б. Кор­нилова, им. А. Чехова, «Левша» им. Н. Лескова, им. В. Пикуля (все — Россия), им. Н. Гоголя «Триумф» (Украина)) и др. Действительный член Академии российской литературы, член-корреспондент Российской Академии поэзии и Петровской Академии наук и искусств, академик Международной литературно-художественной академии (Украина). Главный редактор журнала «Новая Немига литературная». Почетный член Союза писателей Белоруссии и Союза русскоязычных писателей Болгарии. Название «Поэт Анатолий Аврутин» в 2011 году присвоено звезде в созвездии Рака.

 

                       * * *

 

                                  Валерию Хатюшину

 

Мы пришли в этот мир

Из холодных квартир,

Где под примус скворчала картошка,

Где за стенкою жил отставной конвоир,

Все приученный слушать сторожко.

Где динамик хрипел от темна до темна

И нигде его не выключали —

Вдруг внезапно объявят, что снова война

И по радио выступит Сталин?..

Этот круглый динамик меня одарил

Знаньем опер, столиц и героев.

Душу «Валенки» грели,

«Орленок» парил,

И танкистов-друзей было трое...

А Утесов хрипел нам про шар голубой,

Но мы знали — объявят тревогу,

И пойдем «на последний, решительный бой»,

Так что, «смело, товарищи, в ногу...»

А теперь ни динамиков нет, ни святынь...

И давно нет в быту керосина.

Телевизор посмотришь: «Нечистая, сгинь...»,

Где был дух, там одна Хиросима.

Слышу старых друзей голоса из-под плит —

Им так больно, что мир разворован!

И отрада одна — белый аист летит

Все же выше, чем каркает ворон...

 

                       * * *

 

Воды остыли, раскисли дороги.

Скоро, наверное, Праведный Суд.

Люди боятся — гневливые боги

Что еще страшного им принесут?

 

Болью и ложью истерзанный весь я,

Мучусь иным у грядущих Голгоф —

Что вознесется со мной в поднебесье,

Чем испугаю усталых богов?..

 

                       * * *

 

Когда подступает обид череда,

И мир покидают хорошие люди,

Я в миг роковой вспоминаю всегда,

Что лучше не будет...

 

И в небе напрасную птицу слежу,

И взгляд мне звезда обжигает всевластно.

Но я все о том же твержу и сужу —

Мол, все не напрасно...

 

Никем не отменится час роковой...

И слепо бредя по пузырчатой луже,

Шепчу еле слышно: «Гордись, что живой...

Бывает и хуже...»

 

Пусть целит судьба, чтоб ударить под дых,

И звезды тускнеют в неоновом свете,

Пусть ветер свистит в колокольнях пустых,

Он все-таки ветер...

 

 

     * * *

 

Узколицая тень все металась по стареньким сходням,

И мерцал виновато давно догоревший костер...

А поближе к полуночи вышел отец мой в исподнем,

К безразличному небу худые ладони простер.

 

И чего он хотел?.. Лишь ступней необутой примятый,

Побуревший листочек все рвался лететь в никуда.

И ржавела трава... И клубился туман возле хаты...

Да в озябшем колодце звезду поглотила вода.

 

Затаилась луна... И ползла из косматого мрака

Золоченая нежить, чтоб снова ползти в никуда...

Вдалеке завывала простуженным басом собака,

Да надрывно гудели о чем-то своем провода.

 

Так отцова рука упиралась в ночные просторы,

Словно отодвигая подальше грядущую жуть,

Что от станции тихо отъехал грохочущий «скорый»,

Чтоб во тьме растворяясь, молитвенных слов не спугнуть...

 

И отец в небесах...

И нет счета все новым потерям.

И увядший букетик похож на взъерошенный ил...

Но о чем он молился в ночи, если в Бога не верил?..

Он тогда промолчал... Ну а я ничего не спросил...

 

                       * * *

 

                             Свеча горела...

                                   Борис Пастернак

 

Дрожат небесные лучи

Меж тонких веток.

Судьбу с реальностью сличи —

И так, и этак...

 

Мерцает тихо вновь и вновь

Средь снегопада

Свеча-судьба, свеча-любовь,

Свеча-отрада.

 

И невозможно оторвать

Свой взор усталый,

Следя — струится благодать

Над снегом талым.

 

Все бренно... Ниточка слаба,

Но длят мгновенья

Свеча-печаль, свеча-судьба,

Свеча-прозренье.

Куда ни глянь, чего ни тронь —

В любовном стоне

Пусть тонет женская ладонь

В мужской ладони.

 

И пусть не меркнут в толще лет,

Средь лжи и смрада,

Свеча-закат, свеча-рассвет,

Свеча-отрада...

 

                       * * *

 

Шепоткам назло, глазам колючим,

Недругам, что ждут невдалеке,

Я пишу на русском, на могучем,

На роднящем души языке.

 

Я пишу... И слышится далече,

Сквозь глухую летопись времен,

Исполинский рокот русской сечи,

Звонниц серебристый перезвон.

 

И живот в бою отдав за друга,

Друг уходит в лучшие миры...

И по-русски просит пить пичуга,

И стучат по-русски топоры.

 

И рожден родного слова ради,

Будет чист прозренья чудный миг,

Как слезинка кроткого дитяти,

Что стекла на белый воротник...

 

                       * * *

 

Догорала заря...Сивер выл над змеистым обрывом,

Умерла земляника во чреве забытых полян...

А он шел, напевая... Он был озорным и счастливым...

— Как же звать тебя, милай?.. И вторило эхо: «Иван...»

 

Он шагал через луг...Чертыхаясь — несжатой полоской,

Ну а дальше, разувшись, по руслу засохшей реки.

— И куда ты, Иване? — Туда, где красою неброской

Очарован, стекает косматый туман со стрехи...

 

— Так чего тут искать? Это ж в каждой деревне такое,

Это ж выбери тропку и просто бреди наугад.

И увидишь туман, что с утра зародясь в травостое,

Чуть позднее стекает со стрех цепенеющих хат...

 

Эх, какая земля! Как здесь все вековечно и странно!

Здесь густая живица в момент заживляет ладонь.

 

Здесь токует глухарь... И родится Иван от Ивана —

Подрастет и вражине промолвит: «Отчизну не тронь!»

 

Нараспашку душа... Да и двери не заперты на ночь.

Золотистая капля опять замерла на весу...

— Ты откуда, Иван? — Так автобус сломался, Иваныч,

Обещал ведь Ванюшке гостинца... В авоське несу...

 

                       * * *

 

                   «А я любил советскую страну...»

                                                Геннадий Красников

 

Скорей не потому, а вопреки,

Что над страной моей погасло солнце,

Я вас люблю, родные старики,

Матросова люблю и краснодонцев.

 

О, сколько было строек и атак

В моей стране, исчезнувшей!.. Однако

Ее люблю, не глядя на ГУЛАГ

И несмотря на травлю Пастернака.

 

Теперь она отчетливей видна,

Там дух иной и истинность — иная,

Где радио хрипело допоздна,

Что широка страна моя родная.

 

Мне до сих пор ночами напролет,

Из памяти виденья доставая,

Русланова про «Валенки» поет

И три танкиста гонят самураев...

 

Там Сталинград еще не Волгоград,

Там «Тихий Дон», там песенное слово.

И в ноябре, как водится, парад —

Под первый снег... В каникулы... Седьмого...

 

Мне в детские видения слова

Впечатались, чтоб нынче повториться:

«Столица нашей Родины — Москва...»

Я там же... Не Москва моя столица...

 

Смахну слезу... На несколько минут

Прижмусь щекой к отцовскому портрету.

Седьмое ноября... У нас — салют...

Во славу той страны, которой нету.

 

 

 

 

 

                             * * *

 

 «...что русский исход тяжелей, чем еврейский исход...»

                                                                Надежда Мирошниченко

 

А время кричало в пустом и безветренном поле,

Что русский исход тяжелей, чем еврейский исход.

И аист кружил... Он в полете не думал о воле —

Не думает вовсе о воле свободный народ!..

 

И что-то мешало идти и не думать о бренном,

И что-то велело укрыться в свое забытье.

А это Россия торопко струилась по венам,

В висках выбивая росистое имя свое.

 

И что-то гудело в далекой, не хоженой чаще,

Да так, что казалось — вот-вот и уже бурелом...

Но аист летящий, но аист о чем-то кричащий,

Взрезал беспросветность своим осторожным крылом.

 

И вроде светлело... Все больше являлось народу —

Следили за птицей, чубы к поднебесью задрав.

И вброд перешли они стылую черную воду,

Что в скользких обломках несла очертанья держав.

 

И даль содрогнулась... И что-то вдали заалело.

И плечи не гнулись под вечное: «Мать-перемать...»

А тело болело... Да в венах Россия гудела,

И в тромб собиралась, готовая сердце взорвать...

 

                             * * *

 

Чуть курчавится дым от воткнутой в салат папиросы,

Не идет разговор... И не пьется... И мысли не в лад.

Все ответы даны... Остаются все те же вопросы:

«Что же делать теперь?..» И, конечно же: «Кто виноват?»

 

Да, характер таков у смурного от жизни народа,

Все: «Авось, перебьемся... Авось, доживем до поры...»

Будут мед добывать, а себе не останется меда,

Воздвигают палаты, а хаты кривы и стары.

 

Угорая в чаду, что дарит позабытая вьюшка,

Все боятся чего-то и вечен тот давящий страх.

Но наутро из хаты — чуть свет! — выбегает девчушка,

И сама, как росинка, и солнце несет в волосах.

 

И ее узнают и деревья, и рыбы, и птахи,

И листок золоченый все тщится в ладошку слететь...

Крикнет: «Папа, гляди!..» И отцы забывают про страхи,

И шеломистый купол на Храме спешит золотеть.

Засочится смола вдоль недавно ошкуренных бревен,

Мужики пожалеют, что вечером слабо пилось...

— Кто виновен? — спроси. И ответят: «Никто не виновен...»

— А что делать-то нужно? — Так выживем, людцы... Авось...»

 

                       * * *

 

Время метаний... Основа основ.

Пусто и голо.

Вроде Микола стоит Лупсяков...

Як ты, Мікола?

 

Переступлю через снежный сумет,

Прошлое — рядом.

Толя Гречаников руку пожмет:

«Што з перакладам?..»

 

От недовольных супружниц тайком,

Ближе к вечерне,

С Мишей Стрельцовым пойдем с коньяком

К Хведару Черне.

 

Гришка Евсеев, Володя Марук:

«Вып`ем і годзе...»

По корректуре размашисто: «Ў друк!»

Павлов Володя.

 

Небо нахмурилось, тени струя.

Стежечка в жите.

Где вы?.. В какие уплыли края?

Хлопцы, гукніце!..

 

А с поднебесья: «Ушедших — не тронь!..» —

Грозно и строго.

Толькі валошка казыча далонь...

Цемна... Нікога...

 

ПРОЩАНИЕ С АВГУСТОМ

 

Позднее светает... Уносят тепло

Смущенные аисты.

Пока что не осень, но время пришло

Прощания с августом.

 

Молоденькой прелью пропахший овраг

Грустит в одиночестве.

Приходит к нему только Ванька-дурак...

Растрепа... Без отчества...

 

Чадит костерок.

— Подходи, посидим —

Вот здесь, под березою...

Но Ванька питается духом грибным

И дымкою розовой.

 

— Эй, Ванька, чего это в душах свербит,

Вот елки зеленые!

Он лишь отмахнется и что-то бубнит

Свое, забубенное.

 

О чем ни спроси, Ванька врать не мастак:

«Не знаю... Не ведаю...»

Прощается с августом Ванька-дурак,

А мы тут с беседою.

 

Тридцатое августа... Голос далек.

Редеет дубравушка.

А истину знают лишь ванькин киек

Да вдовый журавушка.