Андрей Пермяков

Айвенго, как Айвенго

Айвенго. Стихи как стихи. Тольятти, Библиотека альманаха «Графит» (выпуск №3), 2015. — 152 стр.

 

 

Как-то в Фейсбуке, комментируя миниатюру одного автора, Герман Лукомников, лет двадцать назад именовавшийся Бонифацием, ответил: «Я это давно написал. Я вообще всё написал». За буквальную точность цитаты не ручаюсь, но смысл был ровно таким. Справедливы эти слова или нет, мы скажем чуть дальше, но факт: любого автора, работающего в жанрах и направлениях миниатюры, комбинаторной поэзии, палиндрома, абсурдистских стихов разного извода ещё долго будут сравнивать с Лукомниковым. Не избежит этой участи в нашей рецензии и тольяттинский автор Айвенго. На самом деле, конечно, его зовут чуть иначе, Андреем Стеценко, но раз так назвался и обратно переименовывать себя не стал — мы возражать не будем.

Действительно, порой между Айвенго и Бонифацием (повторю: он давно не Бонифаций, но для краткости и описания давних времён пусть иногда будет так) можно провести почти буквальные параллели. Вот, например, начало текста Айвенго:

 

* * *

белое тело рыбы

пухлые бёдра простушек

я б обменял не глядя

на пару другую ватрушек

<…>

А вот Лукомников, знаменитое:

В АЛЬБОМ. 

Вы любите Йетса,

А я люблю еться.

 

Иногда сходство можно проследить в масштабах более крупных структур — насколько термин «крупная структура» может подходить к миниатюре или даже циклу миниатюр. Вот примеры текстов из давней книги Лукомникова:

 


Футбол.


Гол!


 


***


Рис,


Варись...


 


***


Снег.


Человек.

А вот миниатюры из сборника Айвенго:

ЗАУМЬ

вау!

ноу хау


 

РЫНОК

огурец

продавец

 

ВСЕМИРНЫЙ ПОТОП

кит

спит

 

НИКТО НЕ ЗНАЕТ ОБ ЭТОМ

боги

недотроги

 

ВСЕ ЗНАЮТ ОБ ЭТОМ

бог

строг

 

Конечно, отличия между авторами, в том числе и формальные, обнаружить несложно. Например, у Лукомникова важная роль в стихах этого цикла принадлежит знакам препинания, а у Айвенго существенное значение имеют заголовки, но согласитесь — общий стиль схож. Два важных нюанса: во-первых, речь не идёт о заимствованиях или тем более, о подражании. Эти миниатюры создавались примерно в одно и то же время, лет двадцать назад. Во-вторых, сходство поэтик Лукомникова и Айвенго не то, чтобы точечное, но участков пересечения не так и много. Миниатюры, безусловно, наиболее явный из этих участков, хотя и не единственный. Но, скажем, методы их обращения с концептуализмом сугубо различны: Лукомников от концепта, скорее, отталкивается, Айвенго же явно подмигивает Пригову. Например:

 

ШАХТЕР

 

спускается под землю бравый парень

иначе говоря идет в забой

на каске у него горит фонарик

а на ногах кирзовы сапоги

 

его там ждут товарищи лихие

они сто тонн угля наковыряли

он принесет им письма от родных

а у кого их нет тем письма от знакомых

 

покроется он пылью как печенье сахарною пудрой

а в это время на поверхности земли

в квартире сорок пять дом номер восемь

его невеста отдалась другому

 

Весь цикл его стихов «В натуре» примерно таков. Вместо этого текста можно было привести, допустим, стихотворение «Интернационалисты» или наоборот — стихотворение «Суворов». Но этот «Шахтёр» уж больно хорошо побуждает вспомнить о приговском Милицанере.

Также у Айвенго нетрудно обнаружить влияния Олега Григорьева. Безусловно — обэриутов. Словом, много кого. Повторю: это не подражание, это освоение. Более того, стихи эти интересно воспринимать в серьёзном множестве. Особенно — слушать. Конечно, Айвенго ещё не устраивал перформансов, подобных тому, когда Лукомников читал свои тексты на протяжении полных суток, но более или менее длительные выступления тольяттинского поэта вызывают интерес.

И вот тут возникает своего рода эффект фрактала. Татьяна Бонч-Осмоловская в своей известной статье1 использовала этот термин в нескольких иных смыслах, но, кажется, рассматриваемый вариант тоже может быть соотнесён с фракталами. Суть в том, что один концептуалистский или минималистический текст даёт очень внятное представление о том, как устроены эти стили в целом. В свою очередь, большой объём подобных текстов при всём своём разнообразии может быть сведён к объёму меньшему. Сводить, конечно, не хочется, ибо тексты интересны, но так и долгое разглядывание красивого фрактала не надоедает. В этом смысле Лукомников действительно написал «всё». Точно так же «всё» написал и Айвенго, и, например, пермский поэт, также работающий в жанре абсурдной миниатюры и смежных с нею областях Василий Веселов… Да много кто ещё. Стили эти составлены из кирпичиков. Из таких кирпичиков можно сложить красивый домик или ужасный, но кирпичики останутся.

Так вот: на мой вкус интереснее там, где эти кирпичики не видны. Не скрыты штукатуркой, а не видны оттого, что их нет. Интереснее, когда стихи составлены из ничего. И таких у Айвенго, к счастью, очень много. Вот следующий текст, кажется, использует типичный приём многократного повтора:


 

ПОЭМА ТЕЛЕВИЗИОННОГО ПРИЕМНИКА

 

вкл – выкл

выкл – вкл

вкл – выкл

выкл – вкл

вкл – выкл

выкл – вкл

вкл – выкл

выкл – вкл

вкл – выкл

выкл – вкл

и так до самой смерти

 

Опять похоже на бонифациево:

***

Кто-то
В небо
Пальцем
Тыкал:
"Вкл" -
И "Выкл",
"Вкл" -
И "Выкл"..









 



 

Похоже, но не очень. Тут у Айвенго вроде, просто всё, а текст сам себе не равен. Он себя больше. Именно себя, а не суммы частей, ибо частей-то как бы тут и нет. Если уж продолжать метафору со строительным материалом, то это стихи из снега. (У Лукомникова тоже из снега, но из другого). Не знаю отчего, но не раз при чтении книги возникала картинка: какие-то вполне взрослые люди, например, митьки, дуркуют на снегу, лепят снеговика или крепость. А кто-нибудь их рисует. И результатом остаётся картина. Заметим: зимний антураж в тексте может напрочь отсутствовать. Например, как тут:

* * *

из сетки ворот

сделали гамак

и качаемся

 

какой футбол

когда

такой вечер

 

Или ещё короче:

* * *

одно дело – душенька

другое – animula

Из подобных текстов, к примеру, состоит раздел, очень правильно озаглавленный «Постлирика». Действительно: будто безымянный грек, например, VII века до Р.Х. пел, пел под аккомпанемент лиры, а потом, оглянувшись вокруг, стал исполнять совсем иные стихи. Точно ничего не было, никакого времени. Только древняя лирика, а за ней — такая постлирика:

* * *

первый раз в жизни

сварил настоящий кофе

 

а сколько ещё

свершений впереди…

Грустно? Ну, да, бывает. А отчего — не понятно. Это уже совокупностью технических приёмов не объяснишь.

А ещё Айвенго умеет в несколько строчек поместить относительно крупную прозу. Например, такой вот рассказ, новеллу, скорее:

 

* * *

был друг

потом приятель

а теперь знакомый

 

вон супермаркет –

бывший гастроном

 

кому-то водка

а кому-то ром

Тут не важно ты ли идёшь за ромом, приятель ли за водкою или наоборот. Картина странноватой встречи через пару десятков лет многим знакома. А кому не знакома, так тот ещё подрастёт пускай.

Или вот совсем короткий текст, вмещающий в себе очерк об истории города, его культуре и природе. Что надо — всё сказано:


 

САРОВ

 

это родина атомной и водородной бомбы

 

а это смородина


Вот кто так умеет? Мало кто. Или вот ещё рассказ. Такие любят сочинять писатели-фантасты — чтобы про любовь и с вывернутым финалом. Только им надо страниц двадцать, а у Айвенго на это уходит четырнадцать слов:

* * *

что ещё тебе рассказать

посмотри как огромна планета

 

нет не та

а во-о-т эта


Словом, интересная получилась книга. Другой от этого автора мы и не ждали. Поздняя? Да, не ранняя для дебюта, прямо скажем. До этого, вроде бы, Айвенго выпускал уж совсем самиздатовские сборнички. С другой стороны, что значит «поздняя»? Куда спешить-то? Известно ж: всё должно происходить медленно и не правильно. И стихов остаётся ровно такое количество, какое необходимо:

 

* * *

а сколько стихов

канули в Лету между сном

и бодрствованием

 

сколько надо

столько и кануло


 


 


 


 


 

 

 






1 Бонч-Осмоловская. Фракталы в литературе: в поисках утраченного оригинала // TextOnly. — 2006,. — Т. 16, №2