Сергей Баталов

Певец по осени

Катя Капович. Другое. – М.: Воймега, 2015. – 112 c.

 

В 2015 году вышла книга стихов Кати Капович «Другое». Книга вышла в поэтическом издательстве «Воймега» – пожалуй, лучшем на сегодня поэтическом издательстве страны, и сразу привлекла любителей поэзии. Так, в 2016 году книга вошла в короткий список «Русской премии», единственной премии, поощряющей проживающих за рубежом поэтов и писателей, пишущих на русском языке. Чем же вызвана столь высокая оценка?

Первое ощущение от прочтения сборника – это ощущение абсолютно безупречной просодии. Это абсолютно музыкальные стихи, при этом музыкальность их такого свойства, что самим построением ритма, сочетанием звуков вызывает ощущение горечи, утраты и одновременного просветления. Такие стихи хорошо писать и читать осенью, когда подобные чувства столь естественны.

Второе ощущение – странное чувство «виртуозной неуклюжести». Великолепно владея техникой, поэт позволяет себе рисковать так, как может позволить только большой мастер. Острые, звонкие, отточенные строчки соседствуют с нарочито тусклыми, со сбоящим ритмом, нарочито стертые. Рифмы точные соседствуют с нарочито неточными. Стих, балансируя на границе с прозой, невольно замедляется, заставляя еще раз медленно проговорить слова, вдумываясь в их значение. Ритмический рисунок стихов столь сложен и прихотлив, что иногда кажется, будто поэт специально заводит себя в тупик, чтобы в очередной раз блистательно выйти из него.

Если говорить о поэтической генеалогии поэта, то можно вспомнить и Мандельштама, и Высоцкого, и Блока (пьяницы с глазами кроликов приветливо машут лодочникам с пьяными глазами), и Гумилева (с холодными глазами росомах) и даже современника – Бориса Рыжего, с которым у поэта неожиданно много пересечений – ритмических, лексических, интонационных (бунинские лучшие стихи перекликаются с Чехова ранними рассказами, например). Вообще, стихи эти настолько насыщены какими-то отсылками, намёками, словечками, настолько сквозь них постоянно что-то мерцает, чудится, что постоянно хочется напрячь свою память и вспомнить – на какой из великих текстов в очередной раз намекает чересчур начитанный поэт. А если всерьёз, этот сборник – очередное свидетельство того, что настоящий поэт всегда находится в вечном диалоге с голосами всех своих предшественников.  

В сборнике прослеживается хорошо выстроенная и продуманная образная система.

Осень в стихах царит, кажется, всегда. Мир – холоден и несовершенен. Мир грустен. Из мира капля за каплей уходит тепло и жизнь. Этому миру сопутствует горечь. Не тоска, а именно горечь, почти физическое ощущение от несовершенства мира. Этому миру сопутствует одиночество. Где на

 

земле стоит певец по осени,

он после песен хоровых

уже один на безголосии

рот открывает для глухих.

 

(«За этими стихами мрачными...»)

 

Этот мир иногда становится просто страшен, и тогда единственное желание – бежать от него как можно дальше («Говорила мне одна гражданка...»). Но обычно он просто терпим. Как бывает терпимой зубная боль, которую со временем можно научиться просто не замечать. Сам поэт (или его лирический герой) оказывается как бы подвешен в таком состоянии, словно бы драматичная ситуация, казавшаяся скоротечной, негаданно затянулась, застыла в замершем мгновении...

 

Над озером высоких слёз

так зависает стрекоза,

так виснет этот перенос

и тянется, как полоса.

 

(«так совершенно ничего...»)

 

Но есть и «другое». Название сборника в этом смысле кажется очень точным. Конечно, любая талантливая поэзия – про другое, но в данном случае это подчеркнуто в каждом стихотворении. Не принимая мирового несовершенства, поэт жадно всматривается за грань мироздания, в мир лучший, гармоничный и совершенный.

Разница миров подчеркнута символикой цвета: «нашему» миру сопутствует холодный синий цвет, тому – тёплые цвета: желтый, зеленый, золотой. Разным мирам сопутствуют разные стихии: нашему – вода, лёд, тому – свет, дым. Разное время года: нашему – зима, тому – весна. Здесь – слова, там – музыка, песня. Тут – земля, там – облако, звезды. Нашему – статика, тому – движение. Этот – конечный, тот – вечный. Символика перехода, встречи миров: слезы, сравнимые с таянием льда, устремленный к небу дым.

Миры не отдельны друг от друга: «тот» мир нет-нет да и прорывается в окружающую реальность, преображая её и примиряя с ней. Стихи как записи воспоминаний об этих встречах. 

 

Люди едут в трамваях, и зелёные окна,

уронив в мокрый снег свои ромбы косые,

возвратясь, возвращают им поочерёдно,

то намокшие спички, а то проездные...

 

(«Средь стеклянной коробки в ожиданье трамвая...»)

 

Раскол двух миров произошёл, кажется, в прошлом. По крайней мере, тогда миры были гораздо ближе друг к другу. Стихотворения о прошлом окрашены теплыми цветами, полны образов, присущих миру горнему. Да прошлое и похоже чем-то на тот свет: там тоже живы близкие и не утрачено ощущение счастья («наши стулья составлены в ряд...»).  Да и сам тот мир в прошлом был, кажется, ближе.

 

Не много же огней зелёных

мы насчитаем в быстром небе,

их называя поимённо,

а было их что тмина в хлебе.

 

(«Не много же огней зелёных...»)

 

Но иногда – и этим мгновениям посвящены многие стихотворения – и в настоящем тот мир становится чуть ближе. Такая встреча может быть спонтанной: в троллейбусе, в чистой, после ремонта, квартире... Или на кладбище («Военное кладбище в Легсингтоне»), что, в общем-то, логично: тот, другой мир – это мир потусторонний, мир мертвых.

Отблески иной, нездешней красоты преображают повседневную жизнь, и она, со всей её рутиной, кажется чудом. Есть только одна загвоздка – умение видеть высшее не даётся само по себе – оно зависит от усилий самого человека.

 

Так школьник читает «Родимую речь»,

как будто мороз пробегает по коже.

Тургенев на стенке... Не Бежин, а божий,

дружок, потихонечку будем стеречь.

 

(«Как с косами Бежина луга косцы...»)

 

Каждое прикосновение к тому миру преображает и самого лирического героя. И не случайно все чаще и чаще в стихах появляется в этих стихах слово «любовь». Любовь не абстрактная, а вполне конкретная, к реальным, окружающим людям, друзьям, близким. Любовь, заключающаяся, помимо всего прочего, в редком умении увидеть в человеке высокое, отличить «золото от пыли». Любовь... Единственное, что может связать оба мира.

 

Встань и иди, отряхнувши штаны,

мир уже будет иным,

жалости больше и больше вины

будет на свете к живым.

 

(«Поездка»)

 

Любовь и умение видеть высшее за повседневным – это то, что возвращает нас к подлинной реальности, это путь к настоящей – единственно возможной – свободе, и единственный способ познакомиться с действительным собой. Наверное, об этом все стихотворения Кати Капович.

 

как прежде, поднимают нас за шкирки

слова про дальний дом, про третий Рим,

и любим из-за слов туманец зыбкий,

и надо жить зло, мерзко, но самим.

 

(«Нам надо говорить лишь злость и горечь...»)

 

Наверное, только такая поэзия может поддержать нас в подобном движении.