Юрий Беликов

Красная гроздь. Стихотворения



КРАСНАЯ ГРОЗДЬ

Мы – поздние, поздние, поздние…
Мы схожи с рябиновыми гроздьями.
Леса опустеют старинно.
Останется только рябина.

Рябина! Боярыня Морозова,
ты в будущее сослана
за то, что ещё не картина,
за то, что не к лету горька.
О, как ты любима, рябина!
Однако сквозь время пока.

Как в тяжкой цепочке похода
сильнейший идёт позади, -
чтоб первой быть в кроссе природы,
последней, рябина, иди!

Глотайте клубнику на корточках!
Но всё перетянет в мороз
скупая отважная горсточка,
высокая красная гроздь!

И, может быть, чудо – не чудо,
а просто в преддверье зимы
у истины смыло запруды,
и вот она – чудо, и мы
поэтому поздние, поздние,
всё время смотрящие в спину.
Но воздух уж пахнет полозьями.
И едет народ по рябину.

РОМАНС О ГОЛОСЕ

- Опять купалась в голосе твоём!
Я вздрагиваю.
Опасный водоём.
Там драгою
Алмазы черпал век, пока не вычерпал…
Все отмели песчаные привычные
теперь – водовороты.
Ты в голосе моем купалась?
    Что ты!

По берегам его живут артели,
из-за кусочка солнца валят ели,
пьют, а посуду – в голос мой, враги!
Ты ноженьки побереги.

А маги, населявшие до драги
мой голос,
        сели, други, в колымаги
и – следом за пичугами – в леса
отыскивать другие голоса.

Мутна, как брага, в голосе вода.
Ни рыбица, ни крупная звезда,
ни утица
не навестят его. И, как тогда,
купайся в нём, мути – он не замутится.
Беда.

СТИХИ МРАКОБЕСА


             Памяти царевича Алексея Петровича


Я с ужасом взираю на компьютеры,
как если бы царевич Алексей
в Европу окна – душу русскую как пьют они! –
увидев по России всей,
воскликнул: - Не в Европу, а в Россиюшку
оконца-то и нету им конца!
И взглядом поискал бы Ефросиньюшку,
как правду, что в ногах отца.

Берётся Русь, заузданная узами,
за старое иль новое опять,
а надобно Россию за неузнанным,
за непочатым временем искать.
- Где сын казнён отцом, там нет двуперстия,
и дух святой – не зонт японский, чтоб
при сём сложиться в Троицу, как бестия, -
сквозь бедствия корит нас протопоп.

Я свёртываю время до царевича,
до Алексея: зелено зело!
Что вытянуться даже и до времечка
не смело, то, однако, не прошло…
В той неприкосновенной, в той несбыточной,
в той матрице, запас её копя,
вдали от Интернета, как от пыточной,
немыслимо отречься от себя.

Ты – в будущее? Глажу против шерсти я
его. А ты – по шёрсточке? Ну, гладь.
До встречи там, где можно непрошедшее
на будущее примерять.

БАЛЛАДА О РАСПЯТОМ ТРАМВАЕ

Трамвай застрял стоп-кадром в темноте…
Мне плюнули в лицо юнцы вон те
из темноты. Казалось, их плевки
текли и по стеклу, и со щеки.
Мне плюнули в лицо. И я не мог
разбить стекло. Но и стереть плевок.
Бессильно кулаками я грозил,
и глаз мой пуще прежнего косил.
Ночь у плевков стояла начеку.
И я подставил левую щеку.
И гоготала кодла подлецов,
как будто бы мне плюнули в лицо!
«Ты плюнь в лицо!» – почти что умолял
я тех, кто свои слюни растерял.
Вот подошёл охотник: плюну, мол.
Через газетку плюнул – и ушёл.
«Ты плюнь в лицо! Чего ты скёшься, брат?..
Ещё я не музейный экспонат!
Сначала - плюнь…», - вскипал я через край.
И плыл в депо оплёванный трамвай…

«Плюнь!..», - прибрело смиренное словцо.
Увы, никто не плюнул мне в лицо.

СТРАШНАЯ ТЕТРАДЬ

А ты имеешь право умирать?
Оборотиться кустиком сиреневым,
пока не стала страшною тетрадь
и не назвали имя твоё временем,

покуда ты в том месте, где стоишь,
не отпечатал чётко свое тело,
чтобы по этой формочке малыш
потом фигурок множество наделал.

И если даже я неизлечим,
и хворь растёт Ордою Золотою,
для смерти нет особенных причин,
пока я сам не сделаюсь Ордою.

Уже таит темнейшая вода
густую сушь в грядущем перерыве.
И тени нет, есть только пустота,
которая пребудет при отливе.

Так хлынь скорее музыкой небесной,
пред тем как кровью хлынуть от обид.
Чем глубже разразившаяся бездна,
тем дольше крик над бездной прозвучит.

Вот напишу я страшную тетрадь
и отпущу собаку погулять,
и захлебнусь в раскатистой тоске
на поводке.

К списку номеров журнала «ДЕНЬ ПОЭЗИИ» | К содержанию номера