Григорий Медведев

До закрытия. Стихотворения

* * *
уже нет такой книги, которая бы смогла
удивить, нет ни музыки, ни кино.
ни одна новость не напугает: рыба легла
на дно.

охладевает кровь, костенеет рот
покидает словарь междометье "ах!"
даже в смерти пожить, как чевенгурский тот
рыбак

уже неинтересно. всего-то один клик -
вот тебе лента.ру, а вот тебе дантов ад,
ну-ка прочти пару строк из них
наугад,

вспомни: двухтысячный год, читальний зал
в черноземном райцентре, где ты
выклянчивал данте с платоновым и читал,
до закрытия,
до темноты.

* * *
Заплати водиле пару сотен,
сядь в его скрипучую "газель"
и на тягомотину полотен
родины осенней поглазей,

родины обыденной - со строчной -
а не той - с кремлем из букваря,
простенький ее покрой непрочный
рассмотри, короче говоря.

Вид снаружи до зевоты сонный
и вневременный заучен назубок.
"Голуби летят над нашей зоной" -
это радио здесь любят, голубок.

Всё бегут пакеты вдоль обочин -
царства целлюлозного гонцы.
Нравится такой пейзаж? - Не очень.
Вынырнула деревенька из грязцы,

и какой-то дед с баулами, сутулый
нам навстречу простирает длань:
Далеко тебе? - Да туточки, за Тулой.
Ну, влезай, там было место, глянь.

Встряхивает на колдобинах, нависла
туча слева, а родная сторона
тянется и тянется без смысла,
как у спящего попутчика слюна.

* * *
Чаще всего попадались копейки и пятаки
восемьсот девяностых и девятисотых,
которые, как мне сказали потом знатоки,
никому задарма не нужны, что не стоило брать и в расчет их.

А как же мы радовались каждому кругляку,
медному в окиси зеленоватой
или черном налете, с надписью по ободку
с ятями и едва различимой датой.

Их мы с братом всегда находили весной,
когда земля уже хорошо подсохла.
До революции там было что-то вроде пивной:
копни и увидишь зеленые битые стекла,

оттуда же россыпь медяшек. Потом
там возник небольшой район частной
застройки, где среди прочих - и бабушкин дом
на улице имени Красной

Армии. За домом к оврагу спускался сад:
крыжовник, смородина, яблони ниже по склону,
еще чистотел, подорожник, которыми он был взят
в осаду, но все же держал оборону.

Вот он-то не отпускает, все снится и снится мне -
хожу, подбираю с тропинок монетки,
большие, блестящие... вдруг понимаю, что это во сне,
стараюсь проснуться, а ветер колышет ветки.

Городка, о котором здесь речь, давно уже нет,
хотя он обозначен на картах, над ним пролетают птицы.
Я не смог продать нумизматам  ни одной из этих монет.
Но и от прошлого ими не откупиться.  

* * *
...а в сентябре вручную давили сок
большим самодельным прессом на винтовой
резьбе; я помню, как он шипел, как медленно тек,
яблочным духом разя, пенящийся, живой.

это на плаху былинные богатыри
головы клали, румяные, с черенком
кровь проливали мутную - радужные пузыри -
только ведро подставляй-уноси чередком

и позволялось вдоволь пить из того ведра,
кружкой зачерпывая, от косточек не процедив.
Спасибо, бедная родина, за то, что была щедра
хотя бы на эту антоновку и белый налив.

а впрочем, чего уж, пора обходиться без
воспоминаний, сентиментальных смут.
Где-то теперь ржавеет ненужный пресс,
яблоки созревают и на земле гниют.

* * *
это частная жизнь.
связь в вагоне испорчена.
не толкайся, держись
крепче за поручень.

уже знаешь о чем
нынче первые полосы.
ледяным сквознячком
треплет волосы.

протяни пятачок
смуглой нищенке хроменькой.
примирился зрачок
с новостной хроникой.

протяни, а потом -
поскорей к эскалаторам.
в вестибюле пустом
пахнет хлоркой и ладаном.

* * *
А еще шапочки. Вязаные теплые шапочки разных цветов.
Сорванные взрывом, они валялись повсюду.
Они будут так лежать еще несколько дней. Когда уберут трупы.
                                                               Герман Садулаев "Шалинский рейд"

разноцветные шапочки сорваны взрывом в шали.
разреши мне развидеть это, как говорят в интернете.
из дагестана в чечню и обратно перемещаются шамили,
будто шмели с цветка на цветок, у каждого по гранате.

девочка-смертница заплутала в метро,
здесь больше людей, чем на кизлярском рынке.
размести в одноклассниках фото, где так мертво
лицо твое, а на мраморе выбоины и воронки.

шапками закидаем ихние грозные и шали.
не виноват никто или все виноваты.
кто мы такие, куда мы себя завели?!
милосердный аллах, научи, как развидеть это.


* * *
В боковую плацкарту подсел сосед,
голова седая, двух пальцев нет.
с обветренным и грубоватым лицом,
сказал проводнице: буди под Ельцом.

Так и так, земеля, вот взял расчет
у себя на стройке, что делать черт
его знает, кризис - пройдет ли, нет
к лету хотя бы? Молчу в ответ.

А то баба моя собралась рожать,
говорю, не время, надо бы переждать,
ни в какую, хочу, мол, пока молода.
Потому и мотался туда-сюда.

А теперь ни работы нет, ни хрена.
И куда мне с ней? Уж лучше б война.
На войне не стыдно, убьют, так убьют,
а живой вернешься - вообще зер гут.

Бабе легче - та может родить,
Ну а нам-то куда себя применить?
если ты не хапуга и я не бандит.
Да, бабе легче, она родит.

Остается война, либо жить в стыде,
только война неизвестно где.
Постель он не брал, навалился на стол,
не знаю, заснул ли - я раньше сошел.

* * *
Потому что беспалой ладони
мало проку в перчатке, Кирилл
носит варежки, но никого не
допросится, кто б подсобил

из ребят их ловчее напялить,
в коридорном толчется тепле,
протирая культяпкою наледь
на стекле.

У него рюкзачок допотопный
и со сменкой дырявый мешок;
вот когда в смерть отправлюсь я, то в ней
и за тот с меня спросят грешок:

потому что ладонью беспалой
рукавиц не натянешь, Кирилл
со своей этой просьбочкой малой
и ко мне подходил.

Но ведь все пацаны отказали!
Как же мне? И действительно, как?
Оправданья там примут едва ли.
А пока, малолетний дурак,

я дружков на футбольной площадке
нагоняю, машу им рукой
в темно-синей китайской перчатке,
но с английской наклейкой «best boy».