Семён Абрамович

Многоточие чаек качает Морфей

ЯНВАРСКАЯ АНОМАЛИЯ

 

Тишина. По карнизу спустился закат.

День уходит на запад, алея.

Где-то парочкой бродят метель-снегопад

и в январь возвратиться не смеют.

 

Календарно – зима, а по факту – весна

или в окна стучащая осень.

Неуместною кажется даже сосна,

из лесов, ставших матрицей просек.

 

Ах, как много веков острый звон топора

не обходит вниманьем красавиц.

И везут их, и тащат… Такая пора

новогодней безжалостной яви.

 

И стекает янтарной слезою смола

по стволу, прилипая к ладоням.

Человеческих душ ледяная скала

в этих хвойных отдушинах тонет.

 

 

ЕСЛИ МОЖЕШЬ – ЖИВИ

 

Одинокому сердцу томительно ночью.

Час не час, ночь не ночь, сон не сон.

Первый луч заползает в цветочный вазон

под рассветные склоки сорочьи.

 

Свет и тень растеклись по стене, по стеклу.

И бессонницы след растворился туманно.

Это час колдовства, это время обмана…

В каждой щёлочке, в каждом углу.

 

Ах, судьба – ворожейка! Прошлых лет перебор.

Над парящей водой слабый рокот парома.

Под мелодию ветра шаги метронома,

нескончаемый поиск, пожизненный спор.

 

Взбудоражена рябью бескрайняя гладь,

устремлённая взором к бескрайнему небу.

И бросаются с криками чайки за хлебом,

залетая рифмованной строчкой в тетрадь.

 

Что мы делим, что ищем на грешной земле?

Истязая себя, заплутавшие души.

От того ли смертельною хваткою душит

мысль о нашем, идущем ко дну, корабле?

 

Но спасителен круг благодатной любви.

В каждой клетке твоей неизбывная память.

Годы, годы… Года, словно снежная замять…

Заклинаньем звучат: «Если можешь – живи!»

 

 

АПРЕЛЬСКИЙ ТУМАН

 

Кромсали мглу огни и краны.

Стонал маяк. Висел туман.

Плыла аркада тенью странной

в палитре заревых румян.

В молочных волнах жались клёны.

Трусило крылья вороньё.

На островках травы зелёной

скрипело чахлое сучьё.

Над снежной шапкой сливы дикой

витал прогорклый слабый дух.

И море было многолико,

и острым взор, и острым слух.

Гудел, как улей порт бессонный,

мерцал сквозь мокрые кусты.

Маяк, туманом заведённый,

оград нащупывал персты.

И плыли меди грузной звоны,

и плыли в небесах кресты.

До храма, храмовой Иконы

было каких-то полверсты.

Мир замер и, храня молчанье

у монастырских белых стен,

намёками на покаянье

всем говорил: «Я – жизнь, я – тлен…».

И грешных душ дрожали плечи.

В лампадах трепетал огонь.

И оплавлялись, плача, свечи,

вощиной тёплою в ладонь.

 

 

***

 

Ах, туманы, туманы, туманы!

Что ж вы утро прохладное марта

превращаете в кашу из манны,

новым дням создавая фальстарты.

 

Хватит, хватит над нами глумиться,

над хорами курлычащих братьев.

Дайте ж почкам апрельским родиться,

наши души согрев благодатью.

 

Расступитесь и дайте дорогу

ручейкам, ледоходам, капелям.

Чтобы наши сердца понемногу

этой новой весной заболели!

 

 

***

 

Дышу этим утром, зелёной травою,

Кипящим прибоем дышу и дышу.

Заливом. Живою морскою волною,

Со стайкою чаек к восходу спешу.

На первое вдох. Выдох? Он – на второе.

Напрасно терзаюсь, напрасно ропщу,

Жалея, что склон небоскребом раскроен.

Упрямо глазами барокко ищу,

Рассвет, пробиваясь, бросается в море,

Дорожку ко мне разодев в серебро.

Дорога поэтов – дорога изгоев,

В чьих строках рифмуются боль и добро,

И можно часами мечтать у прибоя

И рдяный встречать над водой медальон.

Что стало с людьми и Одессой родною?

К кому вопиющий мой глас обращён?

Но катятся, катятся серые волны,

Вздыхают и бьются о берег седой.

И тут не помочь ни метанием молний,

Ни словом, ни истиной прописной.

Огромное яркое медное солнце

Всплывает из строгих солёных глубин,

Рождается день над Ямато1 японцев,

У нас – в алых красках ветрил бригантин,

И я, вспоминая Жюль Верна и Грина,

Мечтаю по-детски в рассветной поре,

Чтоб день этот новый, родившись в пучине,

Был лучшим из дней в золотом сентябре.

_ __ _

«Ямато» – древнее название родины японцев.

 

 

КОРАБЛИКИ ИЗ ВЧЕРАШНИХ ГАЗЕТ

 

Бледнолика луна, серебрится волна,

рассыпается в брызгах прибой.

От воды до песка протянулась струна,

корабельный гудок, как гобой.

Мягок тёплый асфальт, нежен тёплый гранит,

и в ладонях живая вода.

Южной ночи графит, звёздным небом фонит

и цепляется за провода.

У стихии морской время, встав на постой,

спит, устав, утомившись от дня.

Только бакен не спит и играет с волной,

красный свет в темноту оброня.

Многоточие чаек качает Морфей,

снится чайкам солёный рассвет.

К дальним далям прильнули тела кораблей

из промокших до нитки газет…

 

 

***

 

А осень льёт, а осень льёт.

В сырой ноябрьской оправе

рыдают окна, плачут травы

среди намокших позолот.

 

И жёлтый лист, как майский мёд.

Слегка горчит напоминаньем

о тёплом лете. Нынче – дальнем,

куда ведёт пернатых лёт.

 

И только протяни ладонь –

она наполнится водою,

и отражением, не скрою,

в котором хрупкий мир. Не тронь.

 

А осень льёт, а осень льёт.

Рассвет осиливает ветви.

Уже седьмого часа четверть

и новый день уже грядёт.

 

Звонарь разбрасывает звон.

Дождь мечет струи, сыплет капли.

И благ в душе бодрящий наплеск –

сладкоголосый перезвон.

 

Вперед по жёлтым пятнам луж!

Туда, где тучи налитые

лучи пронзают заревые,

и алый свет стирает тушь.

 

 

***

 

Мне шептала тихо осень:

«Всё проходит, всё проходит».

И в амбар сложили косы,

где вино живое бродит.

 

Утром сонная калитка

голосит, скрипя и плача.

Только ветер духом зыбким

из листвы скрутил калачик.

 

Из тягучего тумана

голос птицы незнакомой,

и алеет диск шаманный

из небесного разлома.

 

От листвы сгоревшей горечь

мягко стелется от тына.

И с кукушкой будто спорит

перестуками дрезина.

 

Смотрят, влагу призывая,

чернооко чернозёмы.

И от края и до края

золотые окоёмы.

 

 

***

 

Синяя луна стучится в окна,

Паутину звёзд спустив в ладони.

Я в который раз ночь эту проклял,

Вспоминая вечер у «Фанкони»,

Вспоминая вечер слово в слово,

Вспоминая смыслы, чувства, ритмы,

Всё, что вырвалось и зазвенело снова,

Вырвалось и стало явным, зримым,

Вспоминая ваших плеч волненье,

Ваших глаз зелёные глубины.

От среды – сто лет до воскресенья,

Каждый час неимоверно длинный.

Я мечтаю вновь о нашей встрече,

Так желают лишь воды в пустыне.

Сердце рвётся… Предрассветье млечно

Под гуленье пары голубиной…