*

Ян Бруштейн, Елена Лапшина, Лера Манович, Владимир Бауэр, Марк Левитин, Анна-Мария Ситникова, Мария Чиркова, Светлана Супрунова, Алексей Миронов, Алена Рычкова-Закаблуковская, Андрей Новиков

Ян Бруштейн

 


МОЛИТВА

 
Ну сделай, Господи, для меня
Так, чтобы попросту были живы,
Среди вранья и среди огня,
Все – и любимые, и чужие.
И тот, кто пялится сквозь прицел,
И тот, кто молится о заблудших.
Прости, я лишнего захотел,
Когда земля забирает лучших,
Когда от ярости ножевой
Как будто иглы растут сквозь кожу,
Когда срывается ветра вой...
И всё же ты постарайся, Боже!
Не жду от жизни иных даров,
И не имею такого права.
Глаза открою – закат багров.
Глаза закрою – вода кровава.

 


РОВЕСНИКУ 
 

Мой отец, корректировщик миномётного огня, 
Спит – кричит, встаёт – не ропщет, только смотрит на меня. 
А когда глаза закроет – то в атаку прёт, как все, 
То опять окопчик роет на нейтральной полосе. 
То ползёт, и провод тащит, то хрипит на рубеже... 
Папа, ты меня не старше, мы ровесники уже. 
Слёзы обжигают веки, эту боль в себе ношу. 
Ты остался в прошлом веке, я всё дальше ухожу. 
Отчего ж не рвётся между наша общая судьба, 
Это я огонь кромешный вызываю на себя, 
Это я с последней ротой, с командиром на спине, 
И в Синявинских болотах сердце выстудило – мне. 
Голос твой – не громче ветра...  Не расслышу, не пойму... 
Почему же я всё это раньше не сказал ему.

 

 

Елена Лапшина

 

 

***

…И найденное – не было искомым.

Никто из сыновей не утаит

то яблоко, что встало в горле комом –

Адамово – так в горле и стоит.

 

А у меня – оскомина и сладость,

предательство Адамово, враньё

и Евы – не бессилие, но слабость –

влеченье, наказание её.

 

В каких бы ты садах ни шёл тропою,

к каким бы ни притронулся плодам,

любой из них, надкушенный тобою,

тебе напомнит яблоко, Адам.

 

 

***

Там на реке, плескаясь и хохоча,

шумной ватагою, – только один не в счёт.

Будто река другая с его плеча

жилкою голубой по руке течёт.

 

Если бы я не думала о таком –

тонком и нежном с шёлковым животом…

Мальчики пахнут потом и молоком,

а молоком и мёдом – уже потом.

 

Там по реке вдоль берега – рыбаки, –

тянут песок и тину их невода.

А у него ключицы так глубоки, –

если бы дождь – стояла бы в них вода.

 

Я бы купила серого соловья,

чтобы купать в ключице, да неспроста:

я бы хотела – этого – в сыновья,

чтобы глаза не застила красота.

 


Лера Манович

 

 

***

Поезда, электрички, вокзалы,

Колебания шторы в ночи.
Всё сказала. И всё не сказала.
Ты пойми. Ты ответь, не молчи.
 
Не молчи. Всё уже происходит,
Ярким тленом подернулся лист,
И за мною всё ходит и ходит

По вагонам слепой гармонист.

 


КО ДНЮ РОЖДЕНИЯ КУСТО

 

мой отец ушел от матери
потом ушел от женщины
к которой ушел от матери
и от женщины
к которой ушел от женщины
к которой ушел от матери

теперь он прописан
на улице Жака Ива Кусто
в Новой Усмани

деревенские грамотеи
не понимают в склонениях
они написали в его паспорте
улица Жака Ив Кусто

отец расстраивается
из-за этой ошибки
из-за всех ошибок
он ушел бы снова
но идти больше некуда

мой грустный отец
с улицы Жака Ив

 

Владимир Бауэр

 

 

***

Мне хладная весна так нравится теперь,

что страшно за себя и за приязнь такую.

Пронзительный сквозняк проскальзывает в дверь

и, бескорыстно чист, струю несет нагую.

 

Снег водянистый льет на съёжившийся сад,

чьи, белые уже, недвижимы ладони.

А я не хмурю взор, я даже втайне рад,

что не до суеты обледеневшей кроне.

 

Остылая душа, привет тебе, привет!

И мудрая притом, и чуткая умело.

И смерть, конечно, есть, но смерти всё же нет.

А если кто затих – то батарейка села.

 

***

Идет, забвеньем заметаем,

в свое глухое никуда.

Оно ему пока что раем

мерещится, а немота

за ним сурдоприводной тенью

плывет, и вот он весь в тени.

 

Когда подружатся они,

молчаньем начинив мгновенья,

что звездназвездне промычит,

ярясь на счастие микроба? –

«Как нагл и дерзок он – до гроба

нелепый будет пусть пиит!»

 

Марк Левитин

 

PULAU TOGEAN

 

Кофе немедля, еда на потом,

Новый закат в купоросе и хромпике,

Сами решайте, где дом, где не дом,

Я умотал в азиатские тропики.

Сами оседлости пойте пeан,

Хрен, мол, взлетит, кто ползуч от рождения –

На островах Тогеан океан

Много прозрачней, чем ваши суждения.

Здесь я сумею, уткнувшись в дела,

Вспомнить задачи, забыть о терпении,

И не желать ни упадка, ни зла,

Скучной столице невнятной империи.

Зрей и цвети, приснопамятный град,

Родину слепо веди разношерстную,

Я же не э-, я же просто мигрант,

Я не сбежал, я, считай, путешествую.

Перед чужбиной не падая ниц,

Выберу пить самогон с азиатами,

И восхищать темнокожих девиц

Вязью заумных сентенций об атоме.

В ноль одичаю – а что мне беречь? –

Взгляд из-под листика, жизнь из-под кустика,

Разве оставлю текучую речь,

Пусть не стилистика, все же акустика.

Лет через десять, а может, пятьсот,

Тех, по кому я ленился соскучиться,

Спьяну, допустим, сюда занесет

Неким торнадо, и глупо получится:

Я к тому времени весь пропаду,

Встретят вас только случайные призраки,

Да на лиане бухой какаду,

Нудно орущий о квантовой физике.

 

Анна-Мария Ситникова

 

«ОТЧЕ НАШ…»

 

Колесо-колёсико – Солнце-свет,

Ты катись по небушку, ты кати…

Золотится яблочко на столе.

Паутинка росчерком на стекле –

Муж в пути-и-и.

Замело-завьюжило – быть беде.

За любую весточку всё отдашь.

Пролетел воробышком серый день,

Только слышно тихое в темноте:

«Отче наш…»

Разговоры долгие в кратких снах.

Жизнь – не жизнь, никчемная круговерть.

Вот с капелью просится в дом весна…

Глянь – рябин по осени… даль красна.

Где же смер…?

Жарким летом вы?соко-высоко?

Колесо-колёсико – Солнце-свет.

Под тряпицей стылое молоко.

Муж в сосновой рамочке… молодой –

Был и нет.

 

ОБЫКНОВЕННОЕ

 

И плачет по три дня, сметая «свет» –

Соломенные стебли в тень сарая.

— Ой, солнышка лучи!

А ей в ответ:

-Блаже-е-енная! – вздыхает бабка Рая.

Не девка, а беда… От, видно, бог

Оставить на земле-то мал причину

Такую вось…

— Ба!

— Чуни промочила? Ну, геть из лужи!

Кинь жабёнка – сдох!

— Его душа на небушко слетела?

Задумчиво глядит на облака.

А жёсткая бабулина рука

Уводит в дом.

-Поштоглазеть – не дело!

Ужо самой  пора… А толь каму

Обуза гэта? Господи, помилуй

И дай мяне и мудрысти, и силы…

— Иди ужо, сердешная, к столу!

Коту шматок?  Што ложкой колготишь?

Ушица – ах! – Андреич дал жерёху.

-Андреич мне казал, что я дурёха,

Дурёха я, дурёха…

— Буде, кыш!

Шурует бабка Рая мокрой тряпкой,

Самой себе кивая: «От, кажи!»

А в слободе всё то же: сохнут грядки,

Надкушен лунный блинчик, чуть дрожит

Стожаров свет и тонут в дряхлой бочке

Остатки снов, мурлычет «ёшкин» кот

Да тянется мережка по сорочке.

Ворчит старуха: – Нады ж – лишний рот!

Но с нежностью ничем не объяснимой

Накинет шаль на внучки Серафимы

Большой живот. Та вздрогнет.

— Не глупи!

— Там ангел бьётся!

-Ангил, детка! Спи.

 


Марина Чиркова

 

ЕХАТЬ 


...в красный трамвай и ехать.разума с кулачок, 
рюха твоя, прореха, ореховый мозжечок. 
 
где прорасти-добраться? сто первыми сентября, 
пальчиками акаций — до стриженого тебя... 
чтобы: такие дети, всё-то игра одна! 
вот он, гляди, «секретик», таращится из окна: 
 
кричный, коричный город, каменный шоколад, 
улочки (злить и спорить), дворики (целовать), 
дерево — сеть и дверца, кость и живучий альт — 
солнечными младенцами сыплется на асфальт... 
 
клеить кленовый «носик»? а, да и так чудно!  
чей-то случайный взрослый присматривает за мной...

 

 

Светлана Супрунова

 

***

 

В пятиэтажном улье комнатушка.

Комод и стулья дышат стариной.

В той комнатушке кроткая старушка,

Встаёт чуть свет, ложится со звездой.

 

Я увидала дверь при тусклом свете

И, ковырнув разболтанный замок,

Узнала всё: комод и стулья эти,

Упрятанные кольцами дорог,

И ватное родное одеяло,

Как яблочко сушёное, лицо.

«Чего так долго ты не приезжала?

Хотя бы за полгода письмецо…»

 

Всё слушала меня, всё удивлялась,

И тут смекнула радостно: «Погодь,

Что ж – насовсем? ужель навоевалась? –

И тихо так: – Храни нас всех Господь…

Война – оно занятие пустое,

А сердце всё же просит тишины…»

И обронила самое простое:

«Нельзя ли как-то миром, без войны?»

 

И сумерки надвинулись тревожно,

И я тогда подумала о том,

Что без войны, наверное, и можно,

Когда сердца наполнены добром.

Какая-то неведомая сила

Нам раздаёт смиренье и покой,

Не то добра кому-то не хватило,

Не то другим насыпано с лихвой.

 

Алексей Миронов

 

НЕ ВОДА

 

И то, и все, и бездны на краю

я чай попью с ромашковым настоем,

а жизнь течет не в такт календарю

под тем мостком, где все горчим и строим.

 

И нет мне тела до других страниц,

в которых неизвестность выше смерти,

и тех не злых пока что медуниц,

что в душу мне протягивают стебли.

 

Судеб травошептанье: лебеда,

и водосбор, и рута, и мокрица…

Прости меня, но ты мне не вода:

не утонуть, не выпить, не умыться…

 


Алена Рычкова-Закаблуковская


 

СИЗИФ

 

Он жил не так, как нам хотелось всем.
Дни истончались хлопковой мережкой,
А он катил по узкой полосе
Тропинки допотопную тележку,
Что об одном помятом колесе.
Он тридцать лет возил на ней песок
На заболоченный участок.
Сизифов труд
Бездарным и напрасным
Казался мне. А ныне тут растут
Берёзы наши.
Он сам себе придумывал работу:
Вставать чуть свет, вернее – до восхода,
Литовку взять, в предутреннюю хмарь
Идти в росу пока гудит комар
И розов край тугого небосвода.
Срезать косой звенящую траву
И в эту землю прорастать ногами,
Сминая дёрн литыми сапогами.
И никому не возводить в вину
Свою судьбу.
Не верить в бога и в загробный мир
«Есть скорбь и тлен, червей могильных пир» –
Он говорил. И улыбался тихо.
А нынче вот приснился. Как он лихо
Свою тележку по тропе катил!
Как глаз белки покойницки блестели.
Рубашка на его тщедушном теле
Сама собой торжественно плыла.
И вот тогда во сне я поняла,
Что до сих пор он увлечён неверьем.
И даже там, за сумрачною дверью,
Он линию свою упрямо гнёт.
В тележке возит траурную землю
И никого за это не клянёт.

 


Андрей Новиков


 

НОЙ

 

Земля молода, в ней упрямая нега,

Теплы небеса и манят пеленой.

Зачем же кедровое тело ковчега

Поставил на брег недоверчивый Ной?

С утра облачился в льняную рубаху

Денек безмятежный на все времена,

Умыты росою библейские страхи,

Пророки вздремнули, хлебнувши вина.

Смеется над ним молодая природа,

Бросает к ногам изобилье плодов,

И воины гордо идут из похода,

Ведут на веревках коров и рабов.

Купцы суетятся в торговом угаре,

Артельщики строят из камня дома,

А он все твердит:«Каждой твари по паре»,—

И все собирает в мешки семена.