Наталья Писарева

Перечитывая «Венецианские строфы» Иосифа Бродского

 

                                                            

1. Иосиф Бродский

Открыть чернила, взять перо и вновь, Иосиф,

забыть о том, что дождь по стёклам серебрится,

и что закат так нежно абрикосов,

а вечер тих. Перевернуть страницу.

Ах этот миг взаимных одиночеств,

он нас узнал, накрывши книжной пылью,

когда у будущего нет финальных строчек,

а настоящее срослось корнями с былью.

И где-то там Дворец венецианский

тоскует в полночь по теням ушедших дожей,

и спит канал вдоль улочки голландской,

хоть чем-то на Венецию похожей.

А где-то здесь, перечеркнув пространство,

что обживает сумрак постепенно,

пока ещё с завидным постоянством

пишу, надеясь на созвучие Вселенной

к тебе? К себе? Из «строф венецианских»

тяну по ниточке на собственную пряжу.

И вновь твой книжный город итальянский

зовёт пройтись по площади бумажной,

чтоб оказавшись в сказочной гондоле,

припомнить звук весла, к воде манящий,

и голос слышать днём в зовущем хоре

колоколов, чей звон окутал башню

Святого Марка, где святою мерой

отмерят срок свой каждой божьей твари,

что каждым вздохом продолжает верить,

той верой, по которой нам воздали

под этим солнцем или где-то ближе,

где выпадает жить пока что всуе.

(Поскольку там, где мы прожили жизнь, не выжить,

хоть здесь знакомый контур нарисуем

или напишем). Что пером, что кистью –

эффект один и тот же – мы всё те же –

вот только всё сильнее горечь истин

и чудеса случаются всё реже.

И в городе, что сам – тысячелетье,

забыв отметить точку невозврата

играет с нами прошлое столетье

в свой карнавал, перебирая даты

и этим возвращая неизбежность

не повторений, нет, воспоминаний,

когда тебе уже любая местность

становится особенно желанней

иной привычки, на которой время

и даже быт оставили примету,

и крикнув: «Здравствуй, нынешнее племя!...»,* –

поймёшь, что расставаний больше нету,

а есть, накрывший всех, небесный купол

с меняющими форму облаками –

движенье – и другой сюжет придуман,

где мы являемся лишь частью старой драмы

и мир закручен – верх и низ – спиралью,

чуть прикоснёшься – обрываешь струны,

а весь финал перемещён в реальность

дорожки – то ли звёздной, то ли лунной –

там в хрупкой тишине скользит гондола

по водной глади, обращая в вечность

и ночь, и спящий город, на котором

свой взор остановила бесконечность

старинной книги, что скучать осталась

на мокром подоконнике вчерашнем.

Ну, а пейзаж запомнить? Что за шалость?

Он был и будет. И продлится – дальше…

 

«Смятое за ночь облако расправляет мучнистый парус.»

(Венецианские строфы (2)

Иосиф Бродский

 

2.

Всё гуще, дольше дождь сквозь облака –

такой финал у осени голландской –

(и климат влажный, и штормит слегка,

но глаз привык к размытым, блёклым краскам),

хотя тебе до красок ли, когда

душа твоя свободна и крылата,

она теперь, как ты писал, звезда

в полоске из рассветов и закатов,

где вновь – всё та же вечность – вне земли –

где до небес – всего лишь только малость –

века, что были длинными – прошли,

столетия – вернулись – и остались.

Переплелись – Венеция, Нью-Йорк

и городок (чей быт скучней и глуше),

который даже вспомнить бы не смог

прилежный ученик, умевший слушать.

…Патриархально-сельский уголок,

с названием, столь непривычным уху**, –

полсотни крыш, два озерца – в кружок

и церковь, что видна на всю округу,

ещё канал да мостик разводной

украсят пасторальную картину,

и шум тысячелетий стороной

промчится здесь, как редкие машины,

едва нарушив эту благодать

своим вторженьем сквозь её пространство,

чтобы собой финал дорисовать –

всю нашу жизнь, что грезит постоянством –

и снова тишина из года в год –

тут не бывает бед и потрясений –

ну, может быть зима, (чуть снег пойдёт),

а может быть, (нечастый), гром весенний

А что Нью-Йорк? И там – снега – не те,

как пишет друг: «Мы в Новом Амстердаме,

пусть бывшем…», – но на данной широте ***

ни их, ни нас не балуют снегами

ни сам декабрь, ни, собственно, январь –

два месяца любимые у детства –

когда сулит обновки календарь

и сам велит быстрее в них одеться,

чтоб не забыть и выучить мотив,

метелью спетый ниже на полтона,

а после повторять речитатив

капели марта столь же увлечённо –

с крыш будто с неба (всё ж таки вода!),

как ты любил говаривать «водичка…»,

в которой отразится навсегда

прошедший день, что в общем-то обычно

для вечности… Стремление назад,

как и вперёд – всего одно мгновенье,

а впрочем, взгляд меняется стократ

и только продлевает изумленье,

когда в тени раскрытого окна

(с теченьем лет меняется рисунок),

плывёт корабль и за ним волна

и смотришь, и теряешь время суток.

Перечитав заветный ветхий том,****

«Венецианских строф» коснувшись слухом,

уходишь, окольцованный кольцом

своих же строк, переполняясь звуком

нездешней Адриатики и в ней

уже не ищешь отзвука у слова…

... А вечер тих и облака темней

и дождь по стёклам серебрится снова.

_ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ _

* «Здравствуй, нынешнее племя!» строчка из песни рок-группы «Наутилус

Помпилиус»;

** Городок Smilde (Нидерланды), где в настоящее время проживает автор;

*** «Мы в Новом Амстердаме, пусть бывшем…» строчка из письма В.

Соловьёва автору;

**** Здесь имеется в виду двуязычное издание греческих эпиграмм (нашли на

столе И. Бродского после его смерти).