Дмитрий Воробьев

Разговор с поэтом

С поэтом и эссеистом Дмитрием Воробьевым мы познакомились заочно, конечно, в Интернете, примерно в 2010 году Общались на темы, близкие обоим, обсуждали поэтов современных и мнения людей о них. Потом, в 2013 году, Дмитрий приезжал на 1-й фестиваль поэзии Поволжья. С тех пор и общаемся, чаще в сети, но случаются встречи и в реале. Перед вами беседа с поэтом в августе 2019 года.

 Сергей Сумин

 

 

Дмитрий, мой первый вопрос о том, как ты начал писать – в каком возрасте, что подтолкнуло?

Я начну со своего рабоче-крестьянского происхождения. Я родился и провел детство в маленьком моногороде, железнодорожном узле Чувашской республики, городе Канаш (в переводе с чувашского «совет»). До Перестройки в нем действовало около 20 заводов, больших и малых. Канаш печально известен своими вымершими заводами, разбойными нападениями, воспоминаниями о драках район на район, наркотрафиком и числом ВИЧ-положительных людей. Предки мои – татары, чуваши, мордва – оказались в Канаше не по своей воле в период коллективизации и второй мировой войны. Кого-то призвал по повестке военкомиссариат работать на вагоноремонтном заводе, кто-то осел в Канаше после безуспешных попыток спрятаться от раскулачивания в Сибири.

Родители мои, рабочие дети крестьянских детей, совсем некнижные люди. Книг дома у родителей немного, хотя мама всегда много читала и читает. Стихи я начал писать подростком в школе. В той самой школе, во дворе которой одни первоклассники 1986 года били других за чувашский акцент. Стихи были скорее способом материализовать юношеские эротические фантазии. Чаще всего это были рифмованные рассказики о воображаемых свиданиях с реальными одноклассницами, которые непременно заканчивались страстной сценой. Сублимация, одним словом. У меня и моих друзей по классу была самодельная книжечка, куда мы свои стихотворные опыты переписывали. Интерес к стихам, я подозреваю, был связан с тем, что мама научила меня читать стихи вслух. То есть был такой момент, когда я, вместо школьного обречённого бубнежа на одной ноте, освоил иной способ подачи стихов. Насколько я помню, нам задали выучить стихотворение объёмом не менее 6 четверостиший. Я попросил маму подсказать, что можно выучить, и она показала стихотворение Блока «Скифы» и рассказала, как бойко читала его в школе, что в конце каждой строфы там восклицательный знак. Я долго учил, репетировал. На уроке одноклассники выходили к доске и вполголоса мученически бубнили. Я вышел, взял паузу и внезапно для всех начал форсировать, – ритмично проорал все 19 четверостиший, – учительница аж вздрогнула от неожиданности. Так я попал на школьный конкурс чтецов, а потом и на городской. Пару лет занимал призовые места.

Сознательно и ответственно относиться к поэзии я стал во время обучения в аспирантуре по философии. В оды я подрабатывал младшим научным сотрудником отдела социологии в Чувашском институте гуманитарных наук (это бывший исследовательский институт при Кабинете министров Чувашии). Там я познакомился с Иосифом Дмитриевым, Атнером Хузангаем и многими другими интересными, важными для меня, людьми – поэтами, режиссерами, драматургами, художниками, учеными и т.д. – входившими, так скажем, в круг Геннадия Айги. Собственно, этот круг людей сформировал меня как поэта. 

 

Я знаю, что ты по профессии философ. Каким образом отражается твоя профессия в твоих текстах? Как при этом работает мышление?

Это сложный вопрос. Да, я философ, но самоидентификации философа у меня нет. Я не веду образ жизни академического философа. Я веду образ жизни провинциального педагога и ощущаю себя скорее вузовским преподавателем, чем философом. Чтобы быть философом нужно намного больше читать и писать, вращаться в соответствующих кругах, участвовать в ритуалах интеракции. Мне кажется, что связь между поэзией и философией в моем случае можно обнаружить не на уровне лексики или тематики, а на уровне рефлексии и приемов работы. Например, одним из важных для меня, для меня лично, был вопрос о том, что такое «дом», и значении производных понятий «бездомный», «одомашненный». Что такое дом? Место, стены, люди, психо-эмоциональное состояние? «Уйти из дома» – это как? Уйти от людей, покинуть место, стены или что-то еще? А «вернуться домой»? В поэзии я пытался коснуться этих (философских, в некотором смысле) смысло-образов.

 

Скажи, что есть поэзия, по-твоему, что это такое? К какому полюсу она ближе – к «магии» или явлению социальному?

Это социальное явление, на мой взгляд. Есть такой короткий ответ, что поэзия – это словесное художественное творчество. Но более подробный ответ должен конкретизировать условия, границы, способы воспроизводства, субъектов и результаты этого творчества. Поэзия – это явление социальное, и поэт – это результат некоторого соотношения условий, усилий, конфликтов (внешних и внутренних) в некоторой социальной среде. Например, есть люди с прекрасными интересными текстами, которые не стали известными. Это значит, что эти люди не были вовлечены в события литературной среды.

Я не специалист в области истории и теории поэзии, но мне кажется, что с возникновением авторской поэзии как искусства, способ высказывания становится очень важен. Современная поэзия, понимая как искусство, – это, чаще всего, такая неконвенциональным образом организованная речь, речь выводящая поэзию за пределы регистра или ситуаций обыденной речи. Чаще всего, сложным образом организованная. Конечно же, есть исключения, но исключения эти становятся возможны тогда, когда неконвенциональность поэтической речи становится новой конвенцией, которую можно преодолеть. Поэзия, взятая в таком ракурсе, проблематизирует готовые речевые образцы, противостоит однообразию ситуаций и способов высказывания, разогревает язык.

Хочу еще добавить, что поэзия (в отличие от прозы) не стала частью литературной индустрии, не стала объектом индустриального производства (нет конкуренции издателей, контрактов, рекламы и тиражей), она воспроизводится в ходе других ритуалов взаимодействия людей друг с другом. Поэтические вечера как форма управления вниманием пока сохранились, а вот прозаические вечера практически исчезли. Поэтический вечер очень похож на лекцию: один говорит, другие слушают, в конце задают вопросы. Малый круг читателей приводит к тому, что в поэтической среде для поэта значима оценка его текстов и литературных жестов коллегами, значимо публичное поведения поэта. В большой индустриальной литературе ситуация все же немного другая. 

 

Назови своих любимых авторов? Кто из ныне живущих поэтов тебя вдохновляет?

Я – айгист. Влияние поэзии Геннадия Айги на меня было определяющим, наверное. И первые тексты, которые я решился опубликовать, были написаны, несомненно, под сильным влиянием Айги. (Насколько глубоким и осознаваемым оно было, сказать сейчас сложно). Айги я читал еще в школе, как на уроках русской литературы, так и на уроках «Культуры родного края» (так, вроде бы, назывался предмет). Но понимать значение его поэзии я стал много позже. То есть мой случай нетипичен, наверное. Я читал мало стихов в детстве и юности, не покидал пределов школьной программы (короткая экскурсия в «русский рок» не в счет). А когда начал читать активно, будучи уже взрослым человеком, в поле моего внимания была поэзия наследников авангарда. Потому и мои вкусовые пристрастия могут показаться неожиданными.

Если говорить о живущих русскоязычных поэтах, творчество которых (так сложилось) попало в круг моего внимания, а теперь вдохновляет и восхищает, дарит мне свободу, то есть несколько имен. В первую очередь, это – Наталия Азарова, Александр Горнон, Валерий Земских, Елизавета Мнацаканова. Есть, конечно же, и другие поэты, творчество которых я очень люблю, но таков мой субъективный топ.

 

Я знаю, что ты помимо прочего переводил и готовил к печати книгу избранного замечательного норвежского поэта Тура Ульвена. Расскажи об этой работе и о поэте, к выходу книги которого ты имел отношение.

Да, мне посчастливилось долго и очень медленно читать стихи Тура Ульвена, обсуждать их в компании Иосифа Дмитриева, Микаэля Нюдаля. Я думаю, что художественный перевод поэзии – это такое сверхмедленное чтение; очень пристальное и внимательное, когда ты годами не можешь прочитать стихотворение, которое читаешь каждый день. Сразу уточню, что я рассуждаю здесь не как профессиональный переводчик, не как игрок на рынке литературной индустрии. Я не профессионал и не знаю иностранные языки на таком уровне, который бы позволил мне брать заказы и кормиться переводами. Я любитель и, возможно, счастливчик. Так вот, вместе мы готовили двуязычное (русско-чувашское) издание избранных стихотворений Ульвена. Было много трудностей. Часть трудностей была связана со сложностью материала. Стихи Ульвена малословны, в них нет ни одного лишнего слова и даже знака. Эмоционально-эстетический эффект в них достигается за счет звукописи, полисемантичных пауз, неожиданной смены фокуса восприятия, хода времени или контекста описания. Я имею в виду ситуацию, например, когда за первые 2 строки может пройти вся жизнь человека или несколько тысячелетий, когда биографический контекст внезапно сменяется геологическим и т.п. Другая часть трудностей была связана  необходимостью адаптации текста русского и чувашского переводов друг к другу. Иосиф Александрович принципиально не использовал русских заимствований в чувашском переводе, ратовал за чистоту родного языка (а это тот еще квест), настаивал на необходимости учитывать то, как по-чувашски можно сказать, а как нельзя и мн. др. В итоге, насколько я понимаю, чувашские переводы Ульвена получились более гармоничными для чувашского уха, и более благозвучными, чем русские. Расположение на одном развороте книги чувашского и русского вариантов перевода требовало, чтобы они не слишком отличались друг от друга. Все читатели этой книги, которые знают чувашский, знают еще и русский, и, конечно же, сравнивают варианты. Поэтому в книге есть компромиссные варианты перевода, вытекающие из прагматики книги. Сейчас заканчивается работа над большой книгой поэзии Тура Ульвена, где бóльшая часть стихов переведена отважной Ниной Ставрогиной. У новой книги, выход которой запланирован на конец 2019 года, совершенно иные задачи. Она будет бескомпромиссной.

 

В твоей книге «Зимняя медицина», которую я читал уже давно, мне показалась важной фонетика, работа на слух, работа тонкими штрихами звука. Скажи, насколько тебе как автору необходимо слышать текст?

Я как автор придерживаюсь, или стараюсь придерживаться, такого принципа, что книги не должны быть похожи одна на другую. Как говорил Айги «одна жизнь – одна книга», но эта книга, как мне кажется, не должна быть однообразной. Мне не хочется быть «поэтом одного приёма». «Зимняя медицина» действительно была результатом работы на слух. Да, для меня важно слышать текст, но я также понимаю, что есть множество авторов, для которых этого неважно и они творят исходя из иных представлений о поэтическом искусстве. У меня случаются разные стихи. Мне кажется ценным многообразие в искусстве.

 

Дима, так ли важно для поэта место проживания? Что для тебя Чебоксары, как здесь пишется?

Пишется хорошо. Думаю, что важно. Есть, конечно, соблазн вслед за теоретиками мобильности и атерриториальности сказать, что современные люди, благодаря всемирной Сети и автодорогам, намного менее привязаны к месту своего обитания, что все меньше различий в ценности разных территорий страны. Но я сильно сомневаюсь в этом. Стать заметной фигурой вне сообщества невозможно, на мой взгляд. Заметным можно быть только для других людей, а не «для вечности и мироздания». С точки зрения вечности и мироздания биография человеческого индивида невозможна. А страна наша столицецентричная, структурированная своим колониальным прошлым (которое в столицах не спешат осмыслять) – об этом хорошо и подробно сказал писатель Александр Иванов в интервью Юрию Дудю. «Если ты живешь в Москве – ты крутой, если ты живешь провинции – ты лох, если ты живешь за границей – ты предатель». Все амбициозные творческие единицы устремляются в столицы потому, что там сконцентрированы различные ресурсы: финансовые потоки, производственные мощности, ресурсы образовательной системы, литературной и киноиндустрии, институции признания и т.д. и т.п. Короче говоря, там есть необходимые условия для жизни и работы людей свободных профессий. Возможно, я тоже буду там жить. А вот уже став известным и статусным автором, жить можно где угодно, можно уехать в США, Аргентину или на остров Русский добывать природный камень.

Чебоксары – это город, к которому я привык, где я чувствую себя хорошо, где у меня есть пока работа. Но по-большому счету, меня как представителя прекариата, здесь держит только прошлое и привычка. Работу можно найти в другом городе. Работая педагогом, я общаюсь с очень большим количеством людей, но прекрасно осознаю, что предаться радости серьезного разговора в Чебоксарах я могу с 5–6 человеками. Думаю, что это можно назвать внутренней эмиграцией.

 

Ну, а вообще чувашская литература сейчас на подъеме? Что вообще творится в нынешней России с национальными литературами?

Мне сложно судить о чувашской литературе. Во-первых, я не знаю чувашского языка, хотя мои бабушки и дедушки начали пользоваться русским языком лишь в зрелом возрасте, но детям своим родной язык не передали. Во-вторых, мои рассуждения о чувашских поэтах разбередят раны многих столичных коллег, увлеченных вопросом «есть ли поэзия за пределами нашего ЛИТО». Когда московский «молодой», но давно статусный, поэт, отвечая на вопрос «назовите лучших современных русских поэтов», называет своих друзей («молодых» столичных поэтов), это воспринимается спокойно, как «речь не мальчика, но мужа». Если аналогично отвечу я (назову своих провинциальных друзей-поэтов лучшими русскими), столичным коллегам будет ясно, что я брежу. Так побередим и побредим!

По моим наблюдениям, чувашский язык и литература находятся в депривированном и засушенном состоянии, как и большинство малых государственных языков России. Традиционные культуры – это культуры малых аграрных сообществ. Чем сильнее урбанизирован регион, тем слабее в нем позиции малых языков. Урбанизация, идеологизация, стандартизация, глобализация, сопровождавшие индустриальное развитие СССР и России, привели к резкому уменьшению числа пользователей и ослаблению роли чувашского языка. Эксперты ЮНЕСКО относят чувашский язык к исчезающим. Продолжается политика разрушения механизмов воспроизводства носителей чувашского языка: чувашский выведен из пределов политической жизни, практически нет официального документооборота на чувашском; изучение чувашского в школе, в нарушение «Закона о языках в Чувашской республике», сведено до факультатива, а значит, учителя чувашского в городских школах не будут востребованы в республике. Факультеты чувашской филологии ликвидированы и, учитывая все сказанное, никогда не возродятся. Закрыты все чувашские толстые литературные журналы. По сравнению с 1990 годами, тиражи детских художественных книг на чувашском языке упали в 4 раза (хотя тиражи бумажных книг падают не только в России). Всё это сказывается, и будет продолжать сказываться, и на чувашской литературе.

Подобная ситуация и в других национальных республиках. Однако кое-где она получше. Вроде бы в Татарстане 5 литературных журналов, а Башкортостане 10.

Чувашских поэтов много, на сайте Национальной библиотеки Чувашии есть раздел под название «Литературная карта Чувашии». Там десятки ныне действующих поэтов. Большинство из них стремятся быть поэтами-песенниками, «поближе к народу». Доминирует, так скажем, традиционное для России силлабо-тоническое направление. Значимых попыток разнообразить выразительные средства поэтической речи в сообществе чувашских поэтов немного. Из здравствующих чувашских поэтов, наследников авангарда начала 20 века, я бы выделил Марину Карягину (1969  г.р.). Она, на мой взгляд, поэт мирового уровня. Для некоторых художественных приемов, которые она придумала и использует, у исследователей еще нет названия.

 

У нас в Тольятти проходит крупный фестиваль поэзии Поволжья. А у вас в Чебоксарах, какие поэтические мероприятия ты посещаешь, что мог бы выделить?

В последние годы я мало посещаю литературные акции. Стабильно я посещаю чебоксарский фестиваль современной поэзии «ГолосА»,  Всероссийский фестиваль многонациональной поэзии России. Также я принимаю участие в работе Свияжской переводческой мастерской, которую организуют Алеша Прокопьев и Микаэль Нюдаль. Остальные акции лишь время от времени. Количество литературных мероприятий (разного уровня и качества) в Чебоксарах довольно большое. В одной только Национальной библиотеке Чувашии почти каждую неделю проходит какое-нибудь окололитературное мероприятие. В Чувашии три профессиональных союза писателей, они организуют разные встречи, презентации книг и т.д. (К этим союзам я не имею отношения). Из неформальных самодеятельных групп можно отметить содружество поэтов «Пульс» и поэтические вечера в чебоксарском кафе «New York Coffee». Но я за ними не слежу.

 

–  Верлибр как форма письма, как метод – чем тебя привлекает? Актуален ли он сейчас? 

Я думаю, что вопрос верлибра вообще бы сейчас не стоял, если бы в СССР не было цензуры. Верлибру уже больше 100 лет. Уйдет поколение, которое еще помнит советские годы, для которого верлибр есть маркер идеологически неверного подхода к литературе, и отношение к верлибру будет более спокойным, как одному из множества инструментов поэта. Я надеюсь.

 

И последний вопрос традиционный – твои пожелания альманаху «Графит».

Я желаю альманаху «Графит» продолжать оставаться площадкой для формирования сообщества единомышленников в городе Тольятти и не только. Формирование сообщества, на мой взгляд, это важная задача. А то, в каком виде будет существовать альманах (бумажном или цифровом), на мой взгляд, менее важно. Переход от бумаги к цифре является глобальным. Мне кажется, что противостояние этому тренду, в случае с некоммерческим периодическим изданием, отнимает много ресурсов и сил. Возможно, есть смысл оставить на бумаге только книжную серию альманах «Графит», а материнское издание перенести в сеть Интернет. Однако последнее слово всегда остается за редакцией.

К списку номеров журнала «ГРАФИТ» | К содержанию номера