Роман Казимирский

Вера в правду ревущей толпы. Стихи

С ТРИ КОРОБА

 

Мама, когда ты расскажешь мне

дивную сказку,

в которой я – главный герой?

Когда ты придумаешь

добрую песню

о самой счастливой стране,

где над запахом моря не запах мочёных

замызганных яблок

трясёт паутиной и плесенью тянет

забывших сменить на перчатки из кожи

когтистые гроздья осенних прощаний?

 

Кричи – не кричи – не звучишь.

То ты принц, то ты нищий двойник двойника,

на ура повторяющий чьё-то безумие

в наспех надетых фиглярских глазах.

Опоздавший на праздник –

с бутылкой шампанского, шпагой и лысиной –

и в окружении солнечных зайчиков.

Но опоздавший.

Зашедший не вовремя.

 

Мама, когда ты во благо

наврёшь мне с три короба?

Будто три короба – это три повода жить:

засыпать, просыпаться,

читать между строк и смотреть между глаз –

и любить напоказ,

чтобы всякая бабка скамеечной ложи

плевала вослед нам и крыла нас матом.

Когда ты во благо

наврёшь мне с три короба, мама?

 

 

МУЗЕЙ

 

Вот стоит стол.

На столе лежит сыр.

В этом сыре полно дыр.

Ну, а в дырах ничего нет.

Вот и славно…

 

Но пошёл слух,

будто в сыре ничего нет.

Будто сыр – это лишь сон.

Межправительственный комплот.

Вот стоит стол.

На столе как есть – дыра.

А дыра та – черней золы

коридор в параллельный мир.

Параллельно там всё и всем,

не в пример поперечным нам.

И пошёл неспокойный слух,

будто все мы – контр-параллель.

Будто мы – зеркала себя.

Приукрашенные вещи в себе.

Вот стоит стол.

На столе лежит сыр.

Только стол уже не тот.

Да и сыр – под колпаком.

Вокруг колпака – толпа.

Вокруг колпака – музей.

 

 

ШУТОВСКАЯ ПРОЦЕССИЯ

 

Не искал, не нашёл – растерял по канавам и ямам

апельсиновый цвет междометий и матерных слов.

Вот и пешка моя – смотрит косо, но движется прямо.

Вот и конь мой – сбивает о клетки вериги подков.

 

Шутовская процессия прёт к шутовскому финалу.

Я в её авангарде. Выходит, я – стоящий шут.

Здесь ни много, ни мало – за многое платится малым.

Здесь дают впопыхах и неспешно с ухмылкой берут.

 

Я не знаю, что было вчера, но я вызубрил завтра –

чёрно-белая радуга манит ослепших стрелков.

Эта смерть наугад всё звучит, словно вящая мантра,

изрыгая забытых героев и яростных вдов.

 

Ну, а шут – это крик, облачённый в дурацкую форму.

Боевой генерал, прозевавший начало войны.

Обедневшая почва, укравшая мёртвые зерна.

Полоумная жизнь, недовзятая кем-то взаймы.

 

 

БРЕШИ

 

Бреши на меня, бродяга.

За каждым моим поворотом лай.

Игры на нервах заменишь игрой на рельсах –

трамвайные тропы доставят в трамвайный рай.

Хватай за штанину, сука.

За каждое слово кривое хватай.

Желудя бисер в мой личный свинарник –

запустишь визгливые клинья свинячьих стай.

Оставь меня, слышишь,

оставь в кочевых механизмах замков –

продающий надежды не спит и уже не дышит.

Над упавшим в огонь насмехается жрица дров.

 

 

РОЙ

 

желания пеленают вальсом

руки в карманы одеты

то ли это монеты греют пальцы

то ли пальцы греют монеты

 

тень пара – бабочкой на стене

я рядом с тобой

ты – во мне

не целясь – в зрачок

я – иванушкадурачок

 

рукавами огрызки в глаза,

Василиса,

непростительно

расточительно

 

и опять водопою пою

пересохшей реки кость

тебе, человек-гвоздь

 

говорю:

топоров рой в голове зарой

над головой вырой дыру

к утру

 

отвечаешь:

своё – в себе запру

с собой заберу

я, человек-кенгуру

 

 

ТРОЕБУКВИЕ

 

Кто прогрыз сундуки вещих сказок? –

смешал,

перепутал всё,

переиначил –

и в яме ещё одна яма, за стенами стены,

по венам – вино из копытца,

напиться – да в принца хвостатого.

Кость в рукаве гостю в глаз,

вытекающий в квас.

 

Кто сегодня пойдёт по рукам,

по тарелкам –

каёмочки,

блюдца,

живильные яблоки,

мыши блины да былины по норам –

понурые следом сверчки

догрызают смычки.

 

Кто-то нёс – не донёс,

растерял,

раздарил,

закопал про запас золотой

на золой чёрный день.

На допросах молчал,

на вопросы мычал –

так старался забыть,

что однажды забыл.

 

Кто сегодня творил небеса

и придумывал нас

в сотый раз

по причине причин –

за почином почин

и конец, наконец, не наступит

ни утром, ни вечером,

ни никогда.

 

Полотёры корсарами, знаешь, могли бы,

когда бы они бы не мастерски драили.

Знаешь, кондукторы, может, трамвайные,

очень хотели бы ездить в автобусах –

только без качки, без шума, без лязга

и жизнь не мила, и автобус не мил–

 

–так сегодня творил троебуквие кто-то,

лишившийся сил –

и вот

на трёх буквах построенный город блюёт гарью.

Центральная площадь метит в центральный рынок.

Раз, два, каждый второй имеет свою личную Марью –

и кудесит её от души, покуда она не остынет.

 

И вот вышел лицом белым, не вышел нутром красным.

И вот вышел за дверь – направлять к звёздам стопы.

На званый ужин с узелком горестей гостем незваным.

А там – в Пушкинский лес рубить наотмашь тропы.

 

В умелых руках, знаешь, блохам – подковка счастья

в глубоких морщин жидкую пересечённую местность.

И сам себя на хлеб и на холст постным маслом.

На противоходе в противовес ходу ход крестный.

 

 

МАЛЫШ

 

Ты тоже полюбишь искусственный лес,

карманных собак и антенны на крышах –

карьерные выступы офисных лестниц

ты тоже полюбишь, малыш.

 

Ты тоже захочешь читать между строк

и жить между дел и душить тех, кто дышит.

Идти со звенящими золотом в ногу

ты тоже захочешь, малыш.

 

Ты тоже захочешь увидеть себя

на стене

в орденах

с волевым подбородком –

и чтобы служивые мира сего

тебе поклонялись погонами с водкой

и думали вслух благородную зависть

и дружно клялись воспитать поколение

точно с такими же вот подбородками –

и чтобы на стену,

и чтоб с орденами.

 

Ты тоже получишь однажды под дых

и станешь с тех пор генеральствовать тише.

И тише. И тише. И тише. Так тихо,

что станешь неслышным, малыш.

 

 

РЕФЛЕКСЫ

 

Этот ротный рефлекс – вера в правду ревущей толпы.

Накладными глазами ощупывать воздух – вполне.

Чтобы выплыть и выжить, старайся не жить и не плыть –

даже если сидишь на весле.

Каждой спичке родной коробок – королевский дворец.

Это нужно кому-то – сжигать тех, кто любит тебя.

Что за странная блажь – растаскать на поленницы лес,

чтоб назавтра о нём горевать.

И в руках не синица – прозрачная тень журавля.

И ты видишь того, кто мечтает украсть эту тень.

Эта высшая радость – уметь убивать и прощать

за убийство себя и в себе.

 

 

ШЁЛ

 

от семи берёз

            от семи дорог

шёл Иван домой

            семимильными

шёл канавами

            шёл окольными

закаульными

            незаметными

 

шёл – дробил босыми

камни в пыль

росой кровавой выл

в семь голосов

 

зубы острые

            ноги быстрые

щёки впалые

            вены полые

шёл Иван домой

            мимо благости

мимо сытости

            подворотнями

 

шёл – месил словами

песни в быль

семиголовым выл

на семь голов

 

шёл знакомыми

            шёл любимыми

вышел к чёрному

            опустевшему

уголь – золотом

            солнцу скалится

белозубые

            пустоглазые

 

шёл

 

 

В ЧИСЛЕ ПРОИГРАВШИХ

 

В твоих переулках

трамваи играют

на рельсах

за медный пятак.

Что-то случится,

если

исчезнут все «если»,

но в такт

можно будет попасть,

только если

идёшь наугад.

Простые слова растворяют значения

в местоимениях –

слишком безличных,

как львиная грива – седая – на череп,

как рыба, которая не без труда, –

на последней странице

проступит уставшее «нет, никому, никогда».

 

Сомнительных радостей верная плаха

на первого Карла и Карла второго

карманит кораллы

из страха запомнить

все то, что украла

безумная Клара –

всё то, что носила

в дырявой котомке

и что было сил обнимала

и кутала в рваную шаль

этот маленький

ключ

от тюрьмы и сумы,

направляясь с сумою в тюрьму

с безысходными «нет, никогда, никому».

 

И снова себя

с медицинской циничностью

мойровой нитью –

к следам недошедших,

заснувших на выдохе первопроходцев…

На ветхом фундаменте

башни,

сгоревшей

под яростным солнцем

нелепой войны,

в которой в числе проигравших – мы.

К списку номеров журнала «ЮЖНОЕ СИЯНИЕ» | К содержанию номера