Надя Делаланд

Этот сон подозрительно длинный

***


смотри уже осень летит с подоконника в сад


и я тебя очень но что нам об этом писать


у сердца над домом колесики смерти стучат


мой сервер раздолбан и некуда вставить (молчать!)


полжизни которой я шла до тебя без тебя


смотри уже скоро и небо начнет облетать –


холодным и строгим всю осень мою занесет


и книги и ноги и губы и волосы – все


на родственный отзвук потянутся корни и рты


я рядом я возле мне кажется я это ты


диктант на проверку – согласна не произнесу


молчу суеверно но – главное самую суть


 


смотри уже дремлет с дремучего дерева лист


с задумчивым креном к молчащему центру земли


 

***

Молчит ночная фаланга света

молочнотеплым телячьим телом,

ребенкоспящим, сосущим слепо,

слепососущим, немовспотелым,

собаколунным, собакобыко,

пиши мне в небо на этот адрес,

за все отвечу, за все и быстро

все отвечают, как оказалось.

Я помню тяжесть твою в походке

моей, я помню привычки, вкусы,

я ела кальций и мяту, хочешь

теперь все то же, но только – устно?

Другие связи, другие сети,

земной объявлен сегодня поиск.

Но браки – там, и оттуда – дети,

пиши мне чаще, я беспокоюсь.


 


***


Это – ноябрь, рассмотри его медленно, жук,


чтоб, засыпая в хитиновой шкуре, ты снился


небу его, сторожам его, вызволив звук,


из небытья, из темницы. Букетик мелиссы


 


пахнет расплывчатым летом в соседнем лесу.


Это ноябрь, собирай свои шмотки и ехай


(как говорят в москвошвее), и денег не суй,


чтоб задержалось, хотя бы – ответило, эхо.


_ __ __ __


Бабочки, птицы, жуки, полевые мыша,


белки, лягушки и волки – растите большими,


спите спокойно, всё зиму исправно дыша


в норах, дыша, совершая такую ошибку.


 


Я продолжаюсь, и  в самой глубокой норе


спят обо мне этот сон подозрительно длинный.


От ноября не уехать – в нем нужно стареть,


в рифму ссыхаясь с листвой, с терракотовой глиной.


 


***


Прерывисто дыханье сквозняка


в щелях поддверных и сбокуоконных,


дурного сна гнусавый пересказ


пытается с собой во сне покончить


и дышит, дышит, прорываясь в явь,


и гипервентилирует упорно


нелёгкие предметы, их края,


светящиеся дрогнувшие створки.


Твой мир заходит за полночь, сопя,


похрапывая, щёлкая суставом,


но только там, где никогда не спят


проходит безысходная усталость.


Мой слух, он – это линия руки,


течёт через две раковины бледных


и чувствует, что вдохи нелегки,


и выдохи как будто бы последни.


Предметы притворяются собой,


но ночью, но-но-ночью всё выходит


из-под контроля, и Твоя любовь,


дыша, в меня их обмороком входит.


 

***

Снилась мне темнота. Как в детстве, в шкафу,

в темную комнату тихой войдешь и в шкаф

влезешь, в вещах утонешь, в больших вещах

мамы и папы, а кто-то идет искать,

кто-то уже ощупывает софу.

 

Нечем дышать, но спасенье – оно же смерть,

надо терпеть. Надо ждать, а потом бежать.

Вот и сидишь в темноте, крепко-крепко сжав

что-то из шерсти, пока голова, кружась,

ни упадет, продолжая во тьму смотреть.

 

Снилась мне темнота, просыпалась в сон

битыми пикселями. Постепенно поверхность ее

становилась гладкой, как слово «район»,

и я отражалась в ней, и лицо мое

было мне не знакомо, и все.


 


***


Гербариум теней, библиотека лены


и имени ее, сухие мотыльки


под лестницей летят, блестя попеременно,


то мертвой головой, то крылышком руки.


Так снятся этажи сознания – и гулко


и мраморно в костях под куполом, и я


спускаюсь, шебурша шелками, в переулки


хранилищ мотыльков и их нежибытья.


Вперед, еще абзац пройди такой же полный


пробел и выходи всей бабочкой в окно,


в озоновую глубь, где можно и не помнить,


откуда, и куда, и кто. Куда и кто.


 

***

Задымление дня, освоенье туманом границ

по обычаю емлимых оком, в тоске близорукой

свет сочится молочною сывороткой и по кругу

поворачивает мне земные орбиты глазниц.

Я проснусь, шевеля влажноватые комья её,

аккуратно взойду неприметной растительной хренью,

и весь день простою, отдаваясь посту и смиренью,

проживая насквозь и наружу житьё-небытьё.

У тумана внутри ничего, только уши заложит

и, считай, полетал… раскрывая ковер-парашют,

небо молча спустилось на поле, и крошечный шум

разбитного шмеля панораму тумана тревожит.

 

***

Это происки жизни, которая тащит гулять

за штанину, виляя хвостатым своим восхищеньем,

и я еду куда-то опять, и опять, и опять

в загрудинном покое рассматривая через щели

 

просочившийся свет, и людей, говорящих сквозь рты,

изгибая причудливо губы на фоне молчанья,

говорящих без звука, из самой своей немоты,

это происки жизни, которые я замечаю.

 

Поддаваясь внезапному детству, смотрю изнутри

на печального дядю, лысеющего кучеряво.

Ничего, все в порядке, на счет, разумеется, три

я проснусь из него, но сейчас у меня все в порядке.

 

Я хожу им, как будто во сне привыкая к ногам,

к расстоянью до пола, к пространству его обжитому,

к преферансу злопамяти, к яблокам и пирогам

бабы Нюры, к которой он ездил на лето в Житомир.

 

Это происки жизни хвостатой, летящей стремглав

зачинаться и только б успеть заскочить на подножку,

но я смутно уже понимаю, и я бы могла

не спешить, не заскакивать, просто уйти, если можно.

К списку номеров журнала «БЕЛЫЙ ВОРОН» | К содержанию номера