Надя Делаланд

И тебя вылечат

Foto5

 


Кандидат филологических наук, докторант СПбГУ. Публикации в журнале "Вопросы литературы", альманахе "Белый Ворон", а также в НГ-Exlibris и др.


 


 


 


О книге Елены Сафроновой «Диагноз: поэт»

 

«Поэзии священный бред»

А.С. Пушкин


 


Сам жанр рецензии на критические работы может показаться слишком уж отвлеченным,  метаметатекстовым – эдакое дюрренматтовское «наблюдение наблюдателя за наблюдателями»… Возможно, так и есть, хотя… я ощущаю себя просто читателем, у которого есть естественная потребность обсудить свежую книжку. 


Недавно в московском издательстве «Арт Хаус медиа» в серии «Критический минимум» журнала «Современная поэзия» вышла небольшая книга Елены Сафроновой – известного критика и прозаика, лауреата астафьевской премии, премии СП Москвы «Венец» и многочисленных журнальных премий. Книга называется по открывающей ее статье «Диагноз: поэт» и структурно делится на части (две отдельные статьи и три, объединенные рубрикой «Портреты поэтов») несколько иначе, на мой взгляд, чем сущностно, поскольку первая статья противоположна четырем остальным не только по пафосу (это следствие), но, прежде всего, по целевой аудитории. Если остальные статьи адресованы людям, наблюдающим за литературным процессом извне, то заглавная работа, о которой здесь и пойдет речь, обращена «к своим» – к тем, кто находится внутри литературы. В какой-то момент понимаешь, что эта работа существует еще более камерно – наверное, в тот самый момент, когда Елена признается, что в свое время сама писала стихи – переболела и выздоровела. Видимо, этим и объясняется жесткость, с которой Елена (да – в соавторстве с психологом Сергеем Зубаревым, так что статьи в книге распадаются на две части не только в связи с разным качественным и количественным составом адресатов, но и адресантов – тех, кто обращает свой месседж) разделывается с носителями злосчастного диагноза. Жесткость единственно возможная только по отношению к себе. То есть, импульс для возникновения статьи вполне уважительный, да и цель – оздоровление, прежде всего, моральное и нравственное, поэтического сообщества – благая. Посмотрим на средства достижения этой цели.


Итак. Статья о поэзии написана в соавторстве с психологом. Это не говорит само за себя, поскольку психолог психологу рознь – душевед юнгианского толка, например, вслед за Карлом Густавом не стал бы уделять чрезмерное внимание почве (поэту, человеку), на которой выросло дерево (поэзия). Но Сергей Зубарев не таков, он – психоаналитик, а посему рассматривает поэта как пришедшего к нему на консультацию пациента.


Авторы предупреждают читателя о том, что: «Первое и главное, чем необходимо заручиться, читая эту статью, — незашоренностью взгляда и умением подвергать сомнению устоявшиеся стереотипы. Один из них — почтительное отношение к людям не вполне адекватным, восприятие их как “народной совести” или “божьего гласа”, и выдача им своеобразной индульгенции на вседозволенность». Заручившись всем этим, как нам предписано, мы знакомимся с симптоматикой головой скорбного имбецила от поэзии. В статье разработана – впрочем, не слишком тщательно, скорее даже эскизно набросана – система психологических типов: поэты Омега, Дельта, Омикрон, Каппа отвратительно и поучительно живут и умирают на страницах статьи...

«Недавно из мира живых оказался вычеркнут поэт Омега (М). Точнее сказать, вырезан: колесами поезда.

Поэту Омеге было около пятидесяти лет. Почти все это время он нигде не работал за зарплату, имея системный психиатрический диагноз, но, следом за Иосифом Бродским, считал: “Я работал — я писал стихи!” При этом литературного и никакого другого образования не имел и не желал получить, убежденный в своем таланте.

Что еще делал Омега в мире людей? Жил на иждивении престарелых родителей и жены. За счет спонсорских средств издал один сборничек стихов в мягкой обложке. Дал жизнь детям (вместе с риском обнаружить у себя папин диагноз). Был по суду признан недееспособным — не мог отвечать по закону, если бы в приступе болезни кого-то убил или покалечил. Родных за хлопоты благодарил бесконечными моральными травмами из-за попыток декоративных самоубийств. К немногим своим друзьям относился неровно, сообразно ходу заболевания. Чаще причинял тем, кто хорошо к нему относился, боль и переживания. Короче говоря — за всю жизнь не сделал никому ничего доброго. Если не придавать сакрального значения поэтическому творчеству».


Эти асоциальные существа не только чрезвычайно нелепы, дурно воспитаны и «заточены» на саморазрушение, они также ожидаемо отравляют окружающим –  


их, чего уж там, качественно иное существование. То есть, представители прочих профессий или лучше сказать – другого рода деятельности, поскольку поэзией заработать задача не из простых – выгодно отличаются от этих самых поэтов трезвостью (это вообще русская черта – трезвость), трудолюбием (- - -), чистотой помыслов, смирением и т.д. по списку… Сдается мне, что нам не придется потратить слишком много времени на то, чтобы обнаружить людей в такой же мере далеких от идеала, как описанные здесь омеги, при этом не пишущих стихов, но полагающих себя великими в какой-либо другой области. Или даже без всякой области – а так, просто. В этом смысле мне очень симпатична концепция Вадима Руднева, который не только творческих людей числит шизоидами, аутистами, истероидами, циклотимическими всякими уже-не-помню-кем – а всех. И это огромный эволюционный шаг, потому что так гораздо объективней и просто-напросто честнее – вывести из тени все остальное человечество, невинно смотревшее до этого на арену, где устраивались всяческие прозекторские кунштюки с поэтами, художниками, артистами… всеми, кто на виду.


Пусть это статья не совсем о поэзии, она о «психологическом аспекте поэтического бытования». Предположим, что нам, прошедшим через годы обучения литературе в школе (когда стихотворение подается в качестве факультативной иллюстрации к очередной жизненной перипетии поэта) в самом деле, важно знать о поэте всю подноготную. Допустим, это позволяет нам лучше прочувствовать его стихи. К слову сказать, мне это всегда мешало, требовалось некоторое дополнительное усилие, чтобы безоблачно любить ту же картину после того, как я познакомилась с художником – опустившимся алкоголиком, принимающим за нее плату в компании собутыльников бандитского вида.


Но если эта статья не совсем о поэзии, а в финале авторы практически прямым текстом постуведомляют нас, что она, в общем-то, о графоманах, о людях к поэзии-то отношения и не имеющих, то получается, что по ходу статьи нас ввели в заблуждение, назвав «поэтическим бытованием» бытование графоманское? Так ли были хитры и злонамерены авторы или сами запутались? Я склоняюсь к последнему, поскольку, в самом деле, немудрено – слишком уж сложен объект исследования.


Что я хочу сказать? Биографии великих поэтов, как правило, подтверждают представление о поэте, как человеке глубоко неустроенном в быту, несчастном – с точки зрения обывателя. Немного мы насчитаем поэтов, благополучно проживших до глубокой старости и умерших своей смертью. Мне думается, что в системе ценностей истинного поэта все то, что нам с вами бесконечно дорого, отходит на второй план, теснимое ни с чем не сравнимым состоянием поэтического вдохновения. Дороже счастливой семейной жизни, карьеры, любви – оказывается поэзия, которой все это и приносится в жертву. Поэтому оказывается совершенно естественным осознанное ли, подсознательное ли сопротивление поэтов земному благополучию. В следующей статье «Братство бессмертных» Елена проявляет необыкновенную чуткость к поэзии участников «Заозерной школы». Слух ее безошибочно откликается на талант. Если же обратиться к биографии «заозерников», к их психологическим портретам, к воспоминаниям о них современников, особенно жен и детей… Надо ли продолжать?


Но если речь не о великих поэтах, а о современниках (к тому же не получивших, заслуженно или нет – время покажет, никаких авторитетных премий)? Нет – если речь идет о графоманах? Предположим, что прошло двести лет и совершенно очевидно, что этот пьяница был никаким не поэтом, а именно графоманом. Тогда, наверное, так: создать условия неприкаянной жизни – легко, стать похожим в этом на поэта тоже, но вот заполучить таким образом талант – маловероятно.


Коль скоро речь идет о поэтах, то в итоге важно только то, что они написали – смогли извлечь из себя путем болезненных манипуляций со своей жизнью и, увы, с жизнью тех, кому они были дороги. Если же речь идет о графоманах, что само по себе не особенно  занимательно, то диагноз тогда следовало бы поставить правильно, без аллюзий на самодиагностику пациента: графоман. Хотя статья, называющаяся «Диагноз: графоман» на порядок менее полемична. Более того, раз  целью авторов было привлечь повышенное внимание, спровоцировать дискуссию – назвать статью правильно означает тактическую ошибку.


И все же, мне кажется, статья адресована промежуточному звену между существующими полюсами – поэтам, которые, так сказать, недоформировались, недоопределились, недопоэтам, которым еще не поздно окститься и стать менее презренными членами общества, и вот вполне в духе «неистового Виссариона» критика показывает путь литературе, учит и назидает, пытаясь перевести ее на более цивилизованные что ли рельсы. В конце концов, пользы от этого, мне кажется, больше, чем вреда. 

К списку номеров журнала «Кольцо А» | К содержанию номера