Сергей Славнов

Homage to Joe Brodsky. Стихотворения


HOMAGE TO JOE BRODSKY

Пекло июля. Одурь. Морок и лень.
Пиво в разлив весь день, но спасенья нету.
Как бы раздеться, смыться, свалиться в тень?
лучше всего просто сменить планету!
В потном метро парад полумертвых шпрот -
те, кто остались. Заморенный город замер.
Новости только из жизни тюремных камер
(что, впрочем, вполне типично для жарких широт).
В подыхающий город не поступает кислород.

Это дурное лето, бесконечные дни!
Наконец наступет ночь, и, в конец измокнув,
многомачтовый город, включив огни,
шелестит парусами штор в растворенных окнах,
будто готовясь к отплытью. Но
ничего не дует. И незачем ждать, томиться,
вспоминать, любить. Асфальт в темноте дымится,
и куда не двинешь - везде одно.
Этот город идет на дно.

Слишком жарко, чтоб что-то помнить. Вот это тот
несомненный плюс, что имеешь, живя в июле.
То есть, то, что касается рыжеволосой Юли -
я  ее забыл. И на щеки стекает пот,
а не слезы сердца из ледяного ока.
А замученный город стонет, разинув рот,
распахнувшийся в тыщу горящих орущих окон,
и хрипит во тьме. Но нельзя вздохнуть
Город продолжает тонуть.

В этот время лучше торчать в Крыму, убежав тайком
ото всех. Без гроша, но с рыжеволосой Лидой.
И кормиться из рук господних - сухим пайком
золотой пыльцы, от души разлитой
там везде - по лазурным волнам, по волосам,
пресловутых любезных Юлий и юных Лидий.
Собирать из прибоя звезды и спящих мидий -
тех и есть, поджарив. И так, чтоб сам
был молодым. Говорят, что теперь там хлам,

что никто не хочет больше туда к хохлам.
Говорят, что теперь надо ездить греться
дальше - до Турций или до Греций,
до Египтов; и что у них еще там
есть? Да и Лида, добавим, прям уж,
не юна. Стала взрослой и, кажется, вышла замух,
уж, наверно, детей не счесть -
типа, пять или шесть.

Что касается разных Турций - то верно, да;
там есть тоже прибой и небо в жемчужных звездах.
Но тот берег, который помнишь, ушел туда,
где из всех аквалангов разом выходит воздух.
Распростертый город корчится Кольцевой,
тысячеглазым спрутом на раскаленной суше,
и когда отступает жара, ночь доносит в уши
некий невнятный гул. Еле слышный вой
поднимается вверх от остывающей мостовой

через стены и крыши. Как направляя в ночь
некий нечеловечий предсмертный выдох
спрута о всех осьминогих юлях, аннах и лидах,
юных днях и проч. Но в крови точь-в-точь
отвечает такой же гул. Потому что это
и есть настоящий язык поэта;
прежде Будды и Веды, Гомера с Эддой.
Изначальный скрежет немой беды
в реве рыбы, выброшенной из воды.

МАНИФЕСТ ГЛОБАЛИЗМА

Довольно! Октябрь прогудит у двери -
теперь не дуди и не думай.
Ну что там в округе? Смотри-ка, смотри,
что осень нам нынче надула -
как вечная горечь и стужа внутри
смыкаются с внешней натурой.

Куда-то пойдешь, запахнувши пальто,
на холоде выставив темя,
И станет неважно - и где ты, и кто,
какой тут язык или племя.
Попону пространства продув в решето,
по улице мечется время.

И я прохожу, никому не знаком,
с похмелья хлебалом помятым;
не жду никого, не тужу ни о ком -
хоть здесь, хоть за кругом полярным.
Мне тоже - давно - до пизды: на каком
и где - никому непонятным.

И где мне торчать на углу одному,
пыхтя в пустоту папироской.
Я, право, ей-богу! не много возьму
за славу отчизны геройской.
А русский я выучил лишь потому,
что им говорил Маяковский.

Спокойно осенние сопли утру,
что сердце, тоскуя, вскормило.
Пространство протерто в сквозную дыру,
и время проносится мимо.
И ржавые листья дрожат на ветру
лохмотьями старого мира.

Здесь все безымянно, и каждый - ничей:
неместный, незваный, бездомный;
и мы перетопчемся без толмачей
своей немотою бездонной -
со всей пустотой бесконечных ночей
и музыкой улиц бессонной.

По улицам этим, по ветреной мгле,
как призрак старинных пророчеств,
ступая по крошечной круглой земле,
не зная отечеств и отчеств,
бредет, пропадая  в полночной золе,
интернацъонал одиночеств.

И ветер, стучавшийся веткой в окно,
швыряясь осеннею медью,
несется на город, как батька Махно,
и дышит свободой и смертью.
Пока мы проходим – чужие равно,
любой стороне и столетью.

Так в эти короткие дни узнаем:
последняя правда - за нами.
Октябрь, хоронившийся в сердце моем,
расправил багровое знамя.

Новейшая книга мертвых


1. На пороге


В самый последний день, когда все уже
готово к зиме, на годовом рубеже -
не отыщешь и листик между торчащих веток -
осень, стерев черты, оборвав наряд,
став у порога, молча глядит назад,
будто бы хочет что-то сказать напоследок.

И можно представить, что смерть стоит за углом -
когда день застывает в ветках гулким стеклом,
невзрачный простор квартала смыкая с небом.
Так держат стекло у бездыханных губ.
Так тает протяжный вой похоронных труб,
и вас засыпают землею. А лучше - снегом.

Но здесь ничего такого. А за углом
мамки качают коляски; недоросли с бухлом
галдят, глазея вдогонку прохожим кралям,
прячущим нынче формы в длинных пальто.
И может быть, все это - просто намек про то,
что смерти не будет. Что там, за чертой, за краем,

нету ни адской бездны, ни вечной тьмы,
а какой-нибудь скучный город в канун зимы,
пустынная улица, долгая мостовая,
караул криворуких застывших к небу стволов -
но и там гудят голоса из глубин дворов,
и кто-то стоит у дороги и ждет трамвая.

2. Бульвары сансары


Пока еще тихо, успеешь вскочить в вагон,
выйти к Солянке, пойти. Но зима вдогон -
возле Покровки она налетит как поезд.
Этот город входит в свое Бардо.
И пока догребешь от Покровских до
Мясницких, уже снег засыпет тебя по пояс.

А когда к январю до Петровских дойду ворот,
снег набьется в глотку, вьюга заткнет мне рот;
этот город зим, этот холод меня угробит.
Как обходчик бульваров, несущий бессрочный пост,
я примерзну к беззвездной ночи как волчий хвост
и умру, и усну в сугробе, как плод в утробе.

Я не знаю, в каком скверу упаду на льду.
Я, наверно, отсюда уже никогда не уйду.
Я намотан на этот город, точно на обод
колеса рождений. И от места, где я усну,
кольцевой трамвай из глубин повезет весну
сквозь метель и ночь, держась в темноте за провод.

Сквозь метель и ночь, скользя по зиме без рельс,
осуществляя свой регулярный рейс
из ничто в нигде, кольцевой трамвай-привиденье:
в нем забытые лица которых давно любил,
плюс еще каких-то, которыми сам я был,
и осталось пустое место на заднем сиденье.

В новой жизни, после, где-то в конце февраля,
проскочив Никитский, он въедет на Гоголя;
где-то возле Арбата очнусь, возрождаясь в марте -
но, которую ждал у выхода на Страстной,
не придет туда больше к тебе никакой весной;
этой станции, в сущности, более нет на карте.

И за пеньем капели я вряд ли услышу, как,
прозвенев за спиной, мой трамвай поплывет во мрак -
талым снегом, письмом в былое в пустом конверте.

Не в пример той змее, сосавшей собственный хвост,
здесь кольцо бульваров рвется о Каменный мост,
освобождая место судьбе и смерти.

3. Сутра сердца

Потому что время вползает в темя, стачивает перо,
но чем дальше, тем меньше про вечность, тем реже про
разных грозных существ, дудящих над облаками -
и все слаще, и все, как сказал бы покойный Бро,
про любовь: про стояние вечером у метро,
про стучание ножек навстречу звонкими каблуками.

Потому что есть только жизнь - и она течет
неизменно прочь. Но прекращаешь счет
всем дорогим потерям и дармовым наградам.
Любовь не ухватишь - но можно скользнуть рукой,
и осень мне шлет открытку с пустой строкой,
и взгляд в пустоте не встречает себе преграды.

Поздней осенью город прозрачен, и даль пуста,
раздвигая пределы взгляду во все места,
прорывая пространство, распахивая границы.
И на улицах этих, как не считай колец,
все движение только в один конец.
И чем тише осенний день, тем скорей разбиться.


CHAMONIX-MONTBLANC. ЗАРИСОВКИ

-1-

Маленький город, зажатый меж горных троп;
беспорядок подъемов, лестниц, пологих полок,
понабежавших разноязыких толп
и - раз январь - то новогодних елок.
Беспорядок старинных зданий, шпилей, покатых крыш,
но выше и больше - склоны, вершины, гряды.
И в глазах все рябит от курток, шапок и лыж -
или просто от солнца, как счастья в пределах взгляда.
Принимая гостей с равнины который век,
он ползет, припадая к склонам двумя боками,
и самые главные улицы смотрят вверх
и пропадают в небе за облаками.

-2-

Мало снега, и мало дней. В рюкзаке билет
на обратный рейс вникуда; и уже так скоро.
А мы пьем и ждем снега, как счастья. И снега нет.
Мы не хотим уезжать, и оставьте споры.
Толчея. Ближе к ночи, рой бриттов, бухих в говно,
соревнуясь с дневною русской толпой,  кто гаже,
наполняет бары. И все равно
побеждает с отрывом - а вроде, уже куда же?
Так живем. Что там дальше? Сколько осталось лет?
Кто утолит нам жажду, кто нас насытит?
А мы пьем и ждем счастья, как снега. И счастья нет.
И не хотим умирать.
А потом он сыпет.

-3-

На центральной площади, стиснутой в кабаках,
два героя Монблана, гордо застывших в камне
точно Минин с Пожарским, зажав ледорубы в руках,
зовут за собой, указуя перстом, куда мне.
И когда подшофе из кафе в заводной толпе
в поздний час покурить с К.В. на минутку выйдешь,
то они зовут - не на ляхов, нехристей и т.п.,
но наверх, на горы; а здесь только их и видишь.
Ибо лучше уж брать вершины, вгрызаясь в лед,
чем - вгрызаясь в глотки - Варшавы или Парижи;
и уж раз суждено спустить эту жизнь в пролет,
лучше всего это делать встегнувшись в лыжи.

-4-

Твои годы стучат по лбу, убыстряя бег,
и ты усвоил в сердце, пока живое:
счастья на свете нет. Но бывает снег -
вот он и сыпет сверху покой и волю.
Снег приходит стеной. И не важно, что ты искал,
что расплескал, что сердце в пути ловило:
это нежность мира ложится на плечи скал
и обрывается вниз, грохоча лавиной.
И как в песенке старой пелось, еще до нас,
но и мы здесь отчасти бывали счастливы сами,
вниз по склонам лихой судьбы уходя вне трасс,
пока снег шелестел, засыпая следы за нами.

-5-

Это маленький город, где не разойтись двоим:
всюду встретишь знакомых, хоть не видались годы.
Потому что, куда нас не носят судьбы по дну долин,
под конец, все равно, все дороги приводят в горы.
Здесь, как в трех соснах, я плутал через все мосты,
все проулки и бары, ругаясь и злясь до воя,
от того, что на всех углах мне встречалась ты -
а когда не встречалась, ругался и злился вдвое.
Но вползало время ворохом верст и виз,
и широченных улиц других городов; где вечно
с непокоренных вершин мы спускаемся вниз.
И, как правило, врозь. Без тормозов по встречной.

К списку номеров журнала «НОВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ» | К содержанию номера