Литкладбище

Что я могу сказать о своих неудачных проектах? Только то, что и так все знают – что сами мы себе не нужны и литература нам не нужна, да и вообще ничего.
Пардон, это не кокетство... Жил бы я в интернете, возможно думал бы иначе. Но я всё-таки (всё ещё) живу не среди виртуальных слов, а среди живых людей (не обязательно настоящего), слова произносящих. Против ли я виртуальных собеседников? Не то чтобы против... да и какой собеседник не виртуален? Просто «уста говорят о том, что переполняет сердце». То есть я, наверное, реалист. В том смысле, что мне не плевать на то, что происходит с нашей жизнью. Не человек для литературы, но литература для человека, то есть для бытия максимально лучшего, которое единственно и может, и должно переполнять сердце. «Виртуальные» слова – слова о словах – сердце переполнять не могут. Да, весь мир – это текст, и набор недолговечных смысловых связок, но это искусственный мир. Побочный продукт технической истории, он функционален и не знает ответов на нужные мне вопросы. По идее он должен служить чему-то лучшему, чем он, но чему он служит в действительности?
Интернет предлагает анестезию; а словом к миру – в идеале к Богу – останавливают солнце (с т.з. того, кто произносит слово о мире, а не о слове), жизнь и смерть во власти языка, как любит говорить Заугаров. И по большому счёту дело вовсе не в интернете.

...Литература постиндустриальному обществу не нужна. Богатов меня деликатно поправил, де какая ж литература вне общества? А я убеждён, что всё идет к тому, что как в «Машине времени» Уэллса, противополжности неизбежно поляризуются – отчуждение нарастает; одно становится более профанным за счёт того, что другое становится более элитным. И читатель – класс, и писатель – класс, и интересы их внутри этих классов скоро окончательно замкнутся. (Тут меня можно уличить в марксизме – и на здоровье...) Информационное общество (информация – универсальный эквивалент капитала) обеспечивает ущербную самодостаточность этих классов. С помощью «локальных идентичностей», «групповых дискурсов» и прочего семиотического сора. Культура на культуре сидит и культурой погоняет. Апофеоз плюрализма. Мы к вам ни-ни, вы к нам ни-ни. И говорите что хотите. Почему? Потому что все слова – о словах (Абсолютная свобода есть зло и фикция и кончается абсолютным террором).
Почему я говорю о литературе? Потому что всё это можно наблюдать в провинциальном бытовании литературы. Точнее в бытовании претензий общества на литературу. Истории – ноль, теории – ноль, но зато – какие амбиции! И какой неиссякаемый источник зуда. Не важно что – лишь бы делать, лишь бы слушали. Лишь бы – паблисити. Фонды и ресурсы – вот они в двух шагах (в двух щелчках мыши) – иди читай. Но никто не идёт и не читает... (Так, стало быть, туда им и дорога, да?) Потому что – не интересно и не нужно. А интересен и нужен «групповой дискурс»: у на с тут своя культура...  и что ни сайт – то провинция.
Вы уже, конечно, поняли, что мёртвые проекты – только предлог, которым я бессовестно воспользовался, чтобы поговорить о наболевшем. Так что – извините, если обманул ожидания.

Разговор начинался с того, в чём мы облажались... логично продожить – а в чём мы преуспели? Мы проложили мост от одного литсообщества к другому. Вот. Как тут не порадоваться, что мы так удачно друг друга нашли? Поэт ищет поэта, графоман графомана, а кого же ищет читатель? А читатель уже никого не ищет, он давно в коме... В будущем, которое уже вот-вот наступит, не будет читателей – это как проблема с бедностью, только – информационной. Поэтому в будущем все будут писатели.

Это не все наболевшие проблемы, но я что-то устал и вообще... всё слишком серьёзно. И я нисколько не шучу – я действительно думаю, что всё очень плохо.  Хотя мы живём и что-то делаем, но спасти ничего не можем. Раздутый труп свободы пожирает червь гламура – оскопления духа и тотального похуизма. В общем и целом мне близка позиция, что это никакой не кризис, а самый чистокровный пиздец, как сказала Фанайлова, или очередное приглашение на казнь, как сказал классик.
Недалекий оптимизм раздражает. Хотя в любом случае этот мир останется таким, каким мы его запомним. Но вряд ли это послужит нам утешением.