Георгий Квантришвили

Поэт Александр Кремлев (1898-1938)



Текст этой статьи был написан автором в 1991 году, но по ряду причин не был тогда опубликован. Редакция сочла необходимым напечатать этот материал о страшных и удивительных страницах истории России и Самарского края.
                    


В 1915 году в Полтаве, ставшей местом дислокации госпиталей для солдат Первой Мировой войны, вышел альманах в пользу раненых со стихами гимназистов. Одно из стихотворений, величиной в 25 строчек, выделялось среди других как по форме, напоминая опусы будетлян-футуристов, так и по содержанию: в стихотворении осуждалась война, что выглядело как минимум свежо на фоне казенных либо наивных ура-патриотических излияний.
Форма ли, содержание ли стало виной, но автор предисловия, напечатанного в этом же альманахе, местный газетчик Ольгин лишился вскорости рабочего места. Сам же автор, астраханский гимназист Александр Лоскутов, имел достаточно оснований предъявлять претензии войне. Он-то уже успел побывать на фронте, где ходил в кавалерийские атаки; в одной из них пуля выбила его из седла и, пока гимназист лежал на поле, другая пуля, шальная, зацепила ягодицу. Не исключено, что стихотворение, сослужившее плохую службу газетчику Ольгину, стало своеобразной мальчишеской местью войне, больно задевшей юношеское самолюбие. Осталось выяснить, каким образом астраханский мальчишка умудрился добраться до линии фронта.
…Еще недавно был первым учеником класса и одним из лучших в гимназии, что дало сыну каспийского рыбака и прачки возможность учиться за казенный счет… с четвертого класса товарищ редактора ученического журнала… у него ли, любимца учителей латинского и русского языков, еще не так давно в карманах лежали переписанные стихи Хлебникова и Северянина, и рядом с ними ариэтки Вертинского?..
Сбежать на фронт особого труда не составляло, – по всему Нижнему Поволжью квартировали резервные части русской армии, сюда же везли на подготовку новобранцев. Выше Астрахани, под Царициным, страдал от оскорблений и муштры земляк Лоскутова, чьими стихами тот
зачитывался, и кого друзья, футуристы-будетляне, назвали Великим Поэтом Современности, Велимир Хлебников.
Ну, а гимназист пристал к уланскому полку, отправившемуся на фронт из его города. Может быть, с этого времени Лоскутов взял за правило прибавлять себе к возрасту лет 6-7, что он, кстати, сделает еще не один раз. И не устоит перед этим искушением даже в официальной автобиографии во второй половине 20-х годов. Истинная же дата рождения останется тайной для биографов и просто любопытных.
А пока неудавшийся улан вернулся в родной город с двумя ранениями и нелюбовью к войне. Видимо, именно второе определило его симпатию к большевикам, во всяком случае, среди одноклассников он слыл за такового. Позднее, во время офицерского антибольшевистского восстания, симпатия вышла боком и не миновать бы Лоскутову расстрела, если бы не подоспевшие матросы, выбившие офицеров из Астрахани. Избавители, однако, оказались людьми подозрительными, гимназическое прошлое арестанта внушало им недоверие и экс-гимназист стал готовиться к вторичному расстрелу. Когда бы не дядя Лоскутова Яков, вступившийся за племянника, а если быть абсолютно точным, когда бы не пролетарское происхождение как дяди, так и племянника, то рассказ был бы закончен именно здесь совместными усилиями матросов  и моими. Однако мне еще предстоит потрудиться.
И тут нас ждет некоторое удивление. Ибо почти без передышки Лоскутов из неудавшейся жертвы матросской бдительности превращается в матроса Каспийской военной флотилии. Мало того, за то время, что он находился в ее рядах, с семнадцатого по двадцать второй год, он проделал еще несколько превращений, закончившихся постом секретаря политотдела флотилии и отдельным кабинетом в Баку. В промежутке же между 17-м и 22-м годами воевал вместе со своим непосредственным начальником Федором Раскольниковым и его женой Ларисой Рейснер, ездил на хлебозаготовки в село, где был брошен местными кулаками в прорубь, но остался в живых и в отместку увез из села красавицу-жену, и, конечно же, писал стихи.
Фёдор Раскольников – непосредственный начальник нашего героя   Переезд в Баку в 1920 году и два года жизни в южном городе дали ему не только псевдоним Кремлев, как говаривали злые языки собезьянничанный с псевдонима другого поэта-военмора Ильи Шехтмана.
Баку дал и еще многое: возможность печататься в местной периодике и журнале "Военморы"; знакомство с поэтами Вяч. Ивановым, С.Городецким, О.Мандельштамом, Крученых, Ю.Дегеном (+мемориальный сайт), Даниловым, Б.Серебряковым, и – самое главное – дружбу с кумиром своей юности Велимиром Хлебниковым. Об этой
дружбе можно написать многое, но главное – и тот, и другой поэты нуждались друг в друге.
Кремлев помог бездомному и полуголодному будетлянину, устроив его на ставку матроса Каспийского флота и выделив ему комнату в общежитии, в котором, этажом ниже, жил и сам. Его помощь простиралась и дальше: от предоставления в пользование личной библиотеки, которую Хлебников перерывал почти каждый день, бросая тайком восхищенно-робкие взгляды на жену товарища, до совместных походов в баню, о существовании коей вечно поглощенный собственными вселенского масштаба идеями Велимир частенько напрочь забывал.
В Баку Велимир открыл законы времени. "Чистые законы времени мною найдены (около 17.XII) 20 года, когда я жил в Баку, в стране огня, в высоком здании морского общежития…"
Что мог дать Кремлеву Хлебников? Может быть, ответить на это поможет посвящение главного поэтического творения Кремлева, поэмы "Голод-Любовь-Революция", "матросу Каспфлота Велимиру Хлебникову"? Да и сборник рассказов Кремлева, о котором позже, имел эпиграфом искаженную строфу из стихов Велимира, а предполагаемый титул неизданной книги перефразировал хлебниковские же строки.
  Хлебников доверял Кремлеву настолько, что именно ему хотел оставить свои бумаги, собираясь в очередное странствие, – в Москву, к Маяковскому. Может быть, это и не спасло бы черновики Велимира, – через 15 лет его бакинский друг будет убит государством. Некоторые бумаги Кремлева на свой страх и риск сохранила его жена, много лет ежедневно ожидая обыска и ставя на ноги, теперь уже в одиночку, трех детей, старшему из которых было дано в память о Хлебникове настоящее имя Велимира – Виктор.
Побывав в Астрахани, Кремлёв передал письмо родным своего друга. В свёрнутый в трубочку лист бумаги был засыпан урюк.
Год, сделавший Кремлева отцом, стал последним годом суматошной жизни Хлебникова. Встретившись с Маяковскими и присными и ужаснувшись происшедшим переменам, Хлебников бросился из Москвы в свое последнее, ставшее роковым, странствие, написав незадолго до смерти:
Я одиноким врачом
В доме сумасшедших
Пел свои песни-лекарства.
В "доме сумасшедших" Кремлев должен был прожить еще полтора десятка лет.
По каким-то причинам он уезжает из Баку. Некоторое время живет в Саратове, где налаживает чернильное производство. Одной из главных своих заслуг будет он потом считать то, что благодаря именно ему тогдашняя цена флакона чернил упала до пяти копеек. Тем не менее, Саратов не оставил хорошего впечатления, не в последнюю очередь потому, что по неизвестным нам причинам было сорвано несколько выступлений, на которых Кремлев представал в ипостаси уже не организатора чернильного производства, а поэта-футуриста.
В биографии поэта можно найти глухие намеки на то, что его футуризм не очень-то устраивал иных "товарищей" еще и в Баку. Не подобные ли "товарищи" попортили ему кровь и в Саратове? Можно только гадать. А в 1924 году старшие товарищи по большевистской партии послали чернильного мастера в распоряжение Губиздата г. Самары.
Известно, что Маяковский на сакраментальный вопрос "Почему Вы не вступили в Коммунистическую партию?" обычно отвечал: "Меня бы послали ловить рыбу в Астрахань. А я нужнее здесь". И, разумеется, Кремлев, вступивший в Коммунистическую партию еще в пресловутой Астрахани, не мог решать, где он нужнее. Но Коммунистическая партия требовала от него гораздо большего, ибо в "доме сумасшедших" нельзя оставаться нормальным, не будучи враЧом. Или враГом, что в общем-то почти одно и то же.
Видимо поэтому Кремлев, закончив в 24-м году в Самаре поэму "Голод-Любовь-Революция", начатую еще в Баку, наконец-то "впервые задумывается над идеологическими корнями, вырабатывает под влиянием местного критика Семякина классовое сознание", – именно такими словами описывает Кремлев в своей автобиографии выработку классового сознания – насущного по тем временам предмета. Право, этим стоило бы гордиться меньше, чем пятикопеечным флаконом чернил.
К счастью, "классовое сознание" иной раз уступало место обыкновенному, человеческому. Это видно из сохранившихся рассказов Кремлева, которые он начал писать все с того же 1924 года. И, должно быть, это послужило причиной тому, что подготовленный им сборник "Гибель князей" так и никогда и не увидел света.
Тем временем жизнь становилась труднее: началась поденная газетная работа, среди сохранившихся кремлевских бумаг немало таких ее образцов, что порой берет удивление, один и тот ли человек совместил в себе авторство злободневных фельетонов и рассказов, лежащих рядышком, листок к листку. Затем очередная партийная чистка, во время которой, несомненно, припомнились прошлые грехи, гимназическое прошлое, неудачная
попытка написать биографию башкирской большевистской бонзы и, наконец, рассказы, которые нигде не печатают и некому читать.
А к 37 году положение стало отчаянным: исключенный из партии бывший лучший ученик Астраханской гимназии, бывший футурист и бывший приятель и сослуживец Федора Раскольникова, автора обличительного письма Сталину, впрочем, написанного несколько позднее, после бегства Раскольникова за рубеж, – был обречен.
Попытка уехать, спрятаться от прошлого в Ашхабаде, подальше от Самары, напоминала попытку обложенного охотниками зверя выпрыгнуть за флажки.
Или, может быть, вспомнились бакинские уговоры бывшего однокашника Владимира Козина, потом ставшего писателем, – книга Козина была куплена в Москве во время командировки, – перейти иранскую границу, из Ирана через Турцию попасть в Европу? Лоскутов был нужен, потому что владел английским языком, а отец Козина вроде имел какой-то вклад в английском банке. В книге однокашника было написано, что автор работает зоотехником в Туркмении. Но это только домыслы биографа и Козин с 1932 года жил в Москве.
Энкаведешники арестовали Кремлева в Туркмении. Впереди было возвращение под конвоем в Самару. Иранская граница была южнее. На Западе лежало Каспийское море, в котором когда-то утонул его отец.
П.С.

Кремлев Александр Николаевич
(варианты фамилии: (Лоскутов)) Родился в 1892 г., в Астраханской губернии.; русский; беспартийный; писатель..
Арестован 31 октября 1937 г.
Приговорен: Верховным судом СССР 29 октября 1938 г., обв.: по ст. ст. 58-8 и 58-11.
Приговор: к расстрелу. Реабилитирован 27 июля 1957 г. Реабилитирован Военной коллегией Верховного суда СССР
Источник: Книга памяти Самарской области.

К списку номеров журнала «ГРАФИТ» | К содержанию номера