Ольга Брагина

*** номинатор журнал журнал «Литера-Dnepr» (Днепропетровск)



Номинатор: журнал «Литера-Dnepr»

О номинанте :
Ольга Брагина окончила факультет переводчиков Киевского национального лингвистического университета. Стихи публиковались в электронных журналах "Альтернация", "Новая реальность", альманахе "Изба-читальня" (Владивосток), журналах "Арт-шум" и "Литера-Dnepr" (Днепропетровск), «День и Ночь» (Красноярск), участвовала в фестивале "Мегалит", фестивале медиа-поэзии "Вентилятор" (Санкт-Петербург), Волошинском фестивале.

Страница с публикациями номинанта на портале:
http://www.promegalit.ru/autor.php?id=13


ЕЩЁ СЕМЕЙНАЯ САГА

И что нам делать теперь с такою сплошной любовью - пришел на рассвете, расставил склянки свои, щетку зубную в футляр. Никого уже не страшит вопрос, любит ли он Софью, всем известно, что это расстройство психики, черный дареный дар. Если сейчас начать декламировать, можно закончить к обеду, перестать писать себе записки, клеить их на монитор, выживать не научены, я никуда не уеду выносить из избы новый сор, и совсем не хитер, потому что два человека встречаются через два года и не женятся, потому что на самом деле дела есть и поважней, говорят, что мир испортился, очень плоха погода, никакого сладу с кровью, дай Бог вам с ней управиться до холодов, иначе станет пломбиром, превратится в ослика или в родную кладь, черная ночь распускает бутон над миром, любит ли он Софью, я выхожу искать, но в этих ремарках опять ничего не ясно, дети в пробирной палате пьют лимонад, ты для себя давно уже безопасна, тушат огни, городские садки горят. Любит ли он Софью, и сам не ответит точно, но в совокупности преступлений выбрав запасы вин, алая кровь, потому что должна быть проточна, черная дальше, и он остается один в мире, где много всего, но это избыток, можно обойтись своею кожей и ручкой, как мертвый Делёз, собирать листы салата, на них – улиток, придумать к зимним играм особо важный вопрос – где твоя кудрявая Софья, мажет кремом запястья, придумывает новую пантомиму, прячет косы за воротник, ты уже опоздал в двадцать лет умереть от счастья, и к ней, словно к зеркалу, снова душой приник, а она собирает репчатый лук, потому что так будет модно, рассказывает истории из жизни, своей почти, она наконец жива и совсем свободна, и это ей в какой-нибудь плюс зачти при плохой экологии и предпосылках к бегству, рассказах о данности, выданной нам с лихвой, чуть свет на ногах, приходит с повинной к тесту, один нечаянный с ворохом черствых хвой, и все остальные чают, но ближе к делу получат ту же веточку и раствор, и нам придется всем полюбить омелу, и слева направо лгать, в чем не каждый скор.

***
Вчера опять по дешевке нарзан и брынзу, еще одна залежалая жизнь как будто. Княжна глядит на мир сквозь мутную линзу, расписные челны плывут из низовий Прута. На чужой роток не накинуть платок с узором, золотые кольца и пряник один печатный, я тебе пишу, мой свет, о прощаньи скором, потому что волны черны и на солнце пятна. Стан свой стройный хочется выставить на витрину, свой коричный глаз и пальчики из пластмассы, а твои дары я попросту отодвину, потому что долог путь и пустуют трассы, и пустуют пляжи, и маленькие кофейни, шалаши и замки, и здешняя подворотня, не осталось больше ни птиц, ни змей, ни всего того, что дорого мне сегодня, а назавтра даже не вспомнить, в волнах играя, добавляя больше соли морской и пены, я тебе смешна, в сердцах утону другая, трафареты зол, французские гобелены. Эта память лжет, что раньше здесь было пусто, человечий след расходуя на диктанты, потому мы все давно прочитали Пруста, изучили тень на левом плече инфанты, и от этого слаще жизнь показалась плоти, захотелось есть хурму и ходить по гальке, только это всё конечно же вы тут врете, проступает след на каждом сюжетном тальке, от добра не ищут добра, вообще не ищут, потому что вдруг найдешь – приручай тут в муках, а потом пойдут, как все остальные, в пищу нам двоим, и соль растворится в звуках.

***
«Дождитесь действия сети», поминутно слетает сеть, кошельки с медвежатами, бантики и открытки, забыть того, из-за кого настойчиво умереть хотелось, но удается всегда со второй попытки, а к этому времени всюду стоят посты, и пальцам становится жарко в февральской стуже, все мои письма к тебе, как словарь, просты, и от склонения горлышку только хуже. Не дозвониться этому оператору, ад кровяных телец, в сердце мотор и в голове опилки, пообещают снова весну на ТЭЦ, снимут триста рублей до утра с мобилки – как же так, что же ты, я же тебе пишу, я же тобой грешу, как бесплодным трёпом, три апельсиновых зернышка малышу пообещай, и поженимся автостопом. Скоро наступит весна и всему конец, кто и не слушал – всё молодец, куда там, делу венец и сорок твоих колец, и прилетают грачи по ночам к лисятам.

***
Собирать по пять поколений, еще семейная сага, в подъезде всегда темно и не спросит, кто ты, потому что внутри зима и в стакане влага, и любила только твердые переплеты. Потому что он поливал штопор паленым спиртом, предлагая тебе вино за рубль девяносто, потому что вы тосковали вместе о детстве сытом, которое тоже ад, что совсем не просто. Потому что ты говорила ему – станьте моим сыном, я буду ходить на собрания, вас забирать из школы, потому что нельзя всю жизнь вот так вот к трем апельсинам, нужно что-то еще. Те же грабли, внутри проколы. Потому что когда было пять часов, вы еще не спали, а нужно было уже раскладывать по сусекам лапшу, унесенную ночью из «Трали-Вали», не забыть в машине случайно коробку с чеком. Потому что ты понимаешь – всё эти зимы, и словеса выспренны, и замечанья мелки, а твои возвращения будут невыносимы, ты живешь внутри, как Саурон – смог подземки. Потому что скоро начнет светать – не нащупать вену, не собрать по полочкам все свои раскладные души, и куда тебя я теперь в своих текстах дену, разве только десять минут покурить снаружи. Потому что он говорит, а она выносит окурки, бросает на первый снег, и варежкой трет под глазом, царевна-лягушка вылазит ночью из новой шкурки, ищет старую, выпив все слёзы разом. А они сидят на пороге чужой квартиры, не шелохнутся занавески, цепляя краешек ногтем, скоро можно будет в эту же реку треской вернуться, и не ждать прощения, как для вины повтора.

***
Все родные списать на военные действия и на острый, как нож, психоз попытались, подумать в курилке: «Есть ли я, двадцать девять сплошных полос», а потом опять забирают курево, штраф выписывать в полный рост, запретить аэробусы, всё продули вы, мир не прост и совсем не прост, потому что нужно стремиться к гибели и копить на солидный car, и любить таких, что вдвоем пошли бы ли вы туда, где скучал Макар. Расторопным девушкам из Дубровника и смотрителям у аптек не нужна судьба и простая логика, и роса у излучин век. И любить таких, что потом зажмуриться, для чего тебе всё оно, Пушкин озеро башня яблоко курица, разнородное домино. И тепло ли тебе, и сыта ли далее, красивее ли всех живых, как приносят зеркальца из Касталии, пустоту отражая в них, а тебе рисовать еще что-то, мучиться – здесь и окна, и образа, принеси мне новое, Троеручица, и в пустом глазу бирюза. Ну на что они тебя здесь воробышка и лисицею, и быльем, нужно чашу любую разбить до донышка, а мы пьем, снова пьем и пьем. Все родные списать на осенней выставки избавление от души, и компьютер твой наконец завис-таки, ничего больше не пиши, всё о том, что он тебе сухожилия и отвертки мешал в стакан, но ведь как-то, было же время, жили, я не оправлюсь уже от ран, буду просто смотреть, когда ночи темные, сериалы о жизни крыс, заходи ко мне в уголки укромные, выполняя любой каприз, просто так, потому что рожденным мучиться никогда не найти отвод, и твоя строка наконец озвучится, как под нёбом костистый плод, и за всех забытых тобой любимою сорок пенсов дают с утра, и с авоськой идешь за любовью мнимою, так от голода не хитра. Камень дали кому-то – не хлеб, широкою, как метафора без затей, всё грозит нам гибелью и осокою, всё прекрасно. У Лорелей нет защитных функций блестящей кожицы, черный гребень, в руке весло, и бумагу камень весло и ножницы снова в яму не унесло. Ты сидишь на камне почти под пальмою и поешь, что за ночь внутри, и за этой песней твоей печальною убежит она, не смотри, как лежит она на холодном донышке, там, где самый ненужный груз, а в сердечко все забивают колышки – сорок девять печальных муз, и одну не выбрать, чтоб всем обидчивым предоставить открытый счет, как прожить сто дней без любви и пищи вам, если всё по усам течет. Ты не видишь больше, чем нам положено, после титров пойдет повтор, и какое сердце в тебя ни вложено, и какая бы с этих пор ни была ты горькая и послушная, в подреберьи сидит сверчок. Это просто подать твоя подушная, а не стих, что к тебе жесток. Разорвать на части всегда успеется, ну а склеить тут кто хитер, и который год твое тело змеится, солнце, зеркальце и костер. И тепло ли тебе, хорошо ли, девица, чтобы нечего рассказать, потому что потом ничего не склеится, и в себе ночевать, как тать.

К списку номеров журнала «ПРЕМИЯ П» | К содержанию номера