Егор Мирный

Вырастая в топку головой. Стихотворения



МАТКА

                                         Александру Петрушкину

подумай от себя до пескаря
огонь полифоничный как бы длинный
а пуля в лоб что по лбу оголяй
пути нейронов неисповедимо
качаемся в зависимости от
кончаемся где намертво сказали
мы бабушке всегда наоборот
войдя через бумагу в партизаны
чтоб уместилась муха на слуху
скажу такое будто кровь украдкой
и лес подкладкой /сжиженный в труху/
пчелиная протягивает матка
плевком в твою безбрежную ладонь
перед собою вставши на колени
не оставляя смерти ни на вдох
запахиваясь в свет как в исступленье

* * *
прохладно так, что клеится вода
к воде, не здесь, не тот заплечный берег,
запечный беринг, талая звезда -
прикрой её, душа, могила, вереск,

огонь, свинец, пустыня, простыня -
уже не видно, видимо, невинно
тем, от кого дыханье перенял
для тех, кому оно смешно и длинно.

где будущее снов равно тебе
но ненадолго, на змеиный отблеск.
подвздошный гул, цикада на губе,
тепло под кровлей, только нет здесь кровли -

одно бессмертье, да и то в залог
земли, чумы - не разгадать, не выпасть
пробелы заполняющей золой.
прохладно так, что накося и выкусь!

* * *
на стропальщике нет живого места
и он не узнает ни год ни местность
считает сколько неисправных парашютов
завещано чтоб не кончался шутер

но цифру эту держит словно фигу
в кармане до поры
в финале игр
всех-всех
ничтожных и великих
не останется ни фига кроме этой фиги

для стропальщика нет важнее вещи
чем сон его что наяву и вещий
в котором прогнившими стропами крепится к небу
земля
и вздрагивает нелепо

МАТЕРИАЛИЗМ


чугун стекло опять стекло
и много деревяшек
когда и к богу не светло
и за него не страшно

когда за похотью полынь
как прошлое на взводе
когда бело но не белым
к чему-нибудь приходит

высокий плоский человек
питающий оскому
подслеповатый жидкий свет
неся в цементный омут

воздушный хлопотный любой
что первая лепнина
и видит бог и видишь - бог
стоит и чешет спину

бог загорелый как волна
у памяти за гранью
смотря прерывисто на нас
из голой голограммы

то шепчет что-то то замрёт
и выключит картину
а у него там чёрный лёд
летающие льдины

* * *
куда тебе куда тебя уволь
которая навстречу с даром речи
и встретит там сначала никого
потом ещё одна её замечу

укрою грудью мясом кипятком
в кого она каким числом доколе
которая прокатывает вскользь
по имени николь она не колет

не колется не молится не мне
добро к добру без коды без остатка
до полного нуля того верней
скрывая нуль в божественной подкладке

пасётся на волнах перед волной
перед войной за тридевять калиток
но кажется землистой и парной
когда проходит голой через сито

уолли


уолли, брат мой, это карма
или кама, что река,
а звалась велосипедом,
еду-еду, не доеду,
помню деда из тибета.
это карма. убегай
из дрейфующего замка.
уолли, покатай на санках
по безрыбью, по безлюдью,
по линялой темноте.
раньше на велосипеде
еду-еду, а в тибете
деду говорят, что ветер,
только жизнь и только ветер,
но скорее только ветер
в этой жизни. налетел
на плиту воспоминаний
и разбился на банане,
на мопеде, на седане.
вот я слышу страшный лязг.
дети клайда, дети бонни,
смерть становится спокойней.
брат мой уолли, нет здесь боли,
нету боли, нету, бля.
дети деда на тибете,
это карма, это ветер,
помнишь, на велосипеде
ты катился, что там смерть,
через небо, сквозь помпеи,
звал меня, снега шумели,
только я и не умею.
не случилось, не умею.
никогда я не умел.

* * *

                                                    Екатерине Симоновой

открываешь книгу и видишь пустые соты -
ни одного существа, только мерно гудящие блики.
наше будущее похоже на солнце,
к нему нельзя подобраться близко-близко.

наше прошлое сродни последней звезде,
что спотыкается, падает и летит
мимо нашего настоящего, мимо дерева из костей
тех, кто читает сейчас этот стих.

голова моя весит не больше, чем слово "олово",
меня преследует мысль, что музыка Грига - не есть сам Григ.
вовсе не страшно, даже не помнится многого,
но это многое из предыдущей строки о чём-то мне говорит.

я не слышу его, мне так мягко в себе, как в кресле,
я занят не слухом, а рассматриванием женщины - у неё
такие тонкие черты, что об них можно легко порезаться,
то, что кажется лёгким, нас в конце концов и убьёт.

именно поэтому я не располагаю силой,
которой можно всё закруглять,
можно смерть променять на что-нибудь, неинтересное никому.
жизнь навсегда песочная и непроизносимая,
словно мыльные пузыри в дыму.

* * *
  и ничем себя мне не отмыть.

  маковые горы, жар и пекло,
  заросли, полынные холмы -
  что ещё прошли мы? что отпели?

  ничего. а надо ли сказать,
  как раскалена была планета?
  что я помню? запахи, глаза
  и полынь, подёрнутую светом,

  только это. это только лишь.
  смерть привычна. речь моя пустынна.

  что ты там такое говоришь,
  отчего мне трепетно и стыдно?

МЕЛКОВОДЬЕ


не будет здесь ни выдоха ни тлена
поройся в темноте и вынь себя
барахтаешься там на мелководье
где голод поколений по колено
и засветло подземное трубят
и речь живую за нос переводят

молчишь на свет выращиваешь снег
и от любви не требуешь возврата
но давишься отравленною пищей
переходя в седеющий свинец
спекаясь с замусоленною ватой
широк и потому взаправду нищий

подашься в рыбаки не выйдя вон
на утро сух и стоек но помёт
не сходит червоточина белеет
и вырастаешь в топку головой

К списку номеров журнала «НОВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ» | К содержанию номера