Новое поколение выбирает Сталина?

Написание этой заметки подтолкнул один из самых громких скандалов-полемик последнего времени. В июле Захар Прилепин на сайте «Свободная пресса» выпустил памфлет «Письмо товарищу Сталину». По его словам, этот текст у него был написан уже несколько месяцев, но лежал, так как не было площадки, где его можно было опубликовать. Собственно, нельзя его назвать и спонтанным, неким умопомрачением автора или пиар-проектом. По сути, все основные тезисы письма так или иначе присутствуют в прилепинской публицистике, в его художественных произведениях, а также отражают умонастроения большой части нашего общества.
Собственно, что такое это письмо? Либеральное «мы», пышущее злобой, высказывает Сталину свои претензии: «Мы поселились в твоём социализме. Мы поделили страну созданную тобой. Мы заработали миллионы на заводах, построенных твоими рабами и твоими учёными. Мы обанкротили возведённые тобой предприятия, и увели полученные деньги за кордон, где построили себе дворцы. Тысячи настоящих дворцов. У тебя никогда не было такой дачи, оспяной урод».
Но особый «зуд» происходит оттого, что «втайне мы знаем: если б не было тебя – не было бы нас», поэтому благодарность подменяется ненавистью. Ненависть легитимизирует «либеральное» настоящее и ставит крест на темном страшном сталинском прошлом. К примеру, с подобной мифологизацией истории в своих работах боролся большой русский мыслитель, историк, литературовед Вадим Кожинов.
Ради этого оправдания себя либеральная публика форматирует историю, производит и навязывает ее альтернативные варианты, причем в крайне жесткой форме. «Мы придумываем всё новые и новые истории в жанре альтернативной истории, в жанре мухлежа и шулерства, в жанре тупого вранья, в жанре восхитительной и подлой демагогии». И потом приводится ряд примеров этого жанра: от Победы, которая была добыта якобы вопреки, до того, что обезглавил науку, армию и не договорился перед войной с «западными демократиями». И здесь в череде этих штампов Прилепин проговаривает за либеральную публику основную мысль, которой собственно и посвящено письмо: «Мы говорим – и тут редкий случай, когда мы говорим почти правду – что ты не жалел и периодически истреблял русский народ. Мы традиционно увеличиваем количество жертв в десятки и даже сотни раз, но это детали. Главное, мы умалчиваем о том, что самим нам нисколько не дорог ни этот народ, ни его интеллигенция». И дальше: «в отмирании русского этноса мы видим объективный процесс. Это ведь при тебе людей убивали, а при нас они умирают сами». По сути, в этом основная соль всего письма, которое есть не что иное, как боль по этому «отмиранию русского этноса», а все остальное есть не что иное как обрамление этой мысли.
Ответы критиков Прилепина были в такой тональности,  что подтвердили высказывания Вадима Кожинова, а еще ранее Федора Достоевского о том, что либерал дает право себе на высказывание собственной точки зрения, к высказыванию же иного, отличного от своего мнения он относится крайне ревниво до агрессии.
Сейчас не хотелось бы рассуждать о роли и персоне самого Сталина, ведь тот же Прилепин заявляет, что он отнюдь не сталинист и письмо не об этом. Оно о том, что сейчас мы переживаем время практически полного отсутствия долгосрочных целей и задач государства, народ лишен настоящего дела, следствием чего является катастрофическое убывания мощи страны, ее величия, умножения крайне негативного отношения к ней, вплоть до полного нигилизма, явленного в расхожем тезисе «надо валить».
Несколько лет назад в заметке «Пустынножители» я высказывал мнение, что в современной литературе крепко закрепился образ «пустыни». Ощущение давящей пустоты окружающего мира перерастает в особый поколенческий признак. Можно говорить о целом явлении переживания пустоты в литературе начала XXI века. К нему особенно близка передача ощущения тотальной пустоты жизни, лишенной какого-либо содержания, реализованная в стихотворении Пушкина «Я помню чудное мгновенье». В нем представлен мир с предлогом «без»:

Без божества, без вдохновенья,
Без слез, без жизни, без любви.
После известного исторического провала, разрыва наступила пустыня, как после гигантского взрыва образовалась мертвенная воронка. Всех, можно сказать, поработила апокалиптическая ядерная зима – «День без числа», именно так называется одна из книг Романа Сенчина.
Мир пустоты – мир «идеальной целесообразности», которой руководствуется большой госчиновник Шаров из прилепинской «Черной обезъяны». Это мир, который разъедает нигилистическая философия героя романа «Санькя» Безлетова: «здесь нет ничего, что могло бы устраивать. Здесь пустое место. Здесь даже почвы нет… И государства нет». Мир, который превратился в «недобытие»…
В разговорах с молодыми людьми, начиная с поколения перестройки, часто бросается в глаза крайний пессимизм по отношению к стране, причем он воспринимается в качестве нормы. Кругом воруют, нет ни медицины, ни образования, ни науки, ни каких-либо перспектив. Причем критический настрой по поводу того или иного явления часто абсолютизирует ситуацию. Еще бы – это люди, которые жили лишь в одной реальности новой России, и которыми крайне недобросовестная пропаганда, в том числе и о советском прошлом, воспринимается как факт.
Получается определенная перекличка с переживаниями, например, 80-х годов прошлого века: но если тогда было ощущение «железного занавеса», ограждающего от всего прочего мира, то теперь он идеологически воздвигнут по отношению к отечественной истории.
Но, помимо этого негативизма с элементами эсхатологичности, у нового литературного поколения возникает мощное желание избавиться от этого искусственного морока, который в последнее время навис над страной, избавиться от навязанной реальности. Ведь получается определенный диссонанс: как темные, невежественные и ленивые люди, населяющие территорию страны, как это нам вдалбливает пропаганда все последнее время, смогли создать такую великую державу и культуру. По большому счету, этим вопросом задался и Прилепин и стал писать роман о 20-х годах 20 века, о Соловках, чтобы вычленить неидеологизированную правду.
Литераторы обращаются к прошлому, которое трагическим образом было перечеркнуто, чтобы преодолеть эту пустыню «дня без числа» нашего сегодня и обрести смыслы, понимание будущего.
Нижнекамский писатель Олег Лукошин создал миф в духе параллельной, альтернативной истории в своем романе «Коммунизм». Два пространственных измерения, две параллельные вселенные: одна реальная, другая – идеальная, желаемая. Одна – свершившаяся – современная Россия, другая – вожделенный величественный образ СССР, который вовсе не почил в бозе. Как оказалось: в восьмидесятые во время встречи Горбачева и Рейгана в Рейкьявике исландский журналист Сигурд спас ее, приведя в действие взрывное устройство, от которого Горбачев погиб, а Рейган – серьезно пострадал. Место генсека занял Григорий Романов, с именем которого связано торжество коммунизма по всему земному шару и постепенное присоединение стран по типу советских республик. В этом контексте современная капиталистическая Россия – сбой в системе, особая формационная перверсия.
В киноповести «Владивосток-3000», написанной в соавторстве писателем из Владивостока Василием Авченко и известным музыкантом Ильей Лагутенко, проявляется противостояние навязанной реальности, системной ошибке, от которой все пошло наперекосяк в те самые «штормовые» десятилетия.
В книге проговаривается, что «один и тот же человек может существовать в разных мирах». В «киноповести о Тихоокеанской республике» сразу три таких мира: помимо идеального Владивостока-3000, есть еще совершенно не райская и мало чем отличающаяся от реальной Россия, ассоциируемая в основном с Москвой. Что это, как не ощущение внутреннего раздрая, раздвоения современного человека, для которого осуществившаяся реальность воспринимается чужой, в лучшем случае пародией на его родину.
Герман Садулаев  в небольшом рассказе «Блокада» пишет об оккупации, блокаде, как об ощущении от реальности. Жизнь в состоянии оккупации стала для нас практически нормой, мы – жильцы ее. Блокада – это система сложившихся иерархических социальных взаимоотношений, при которых простой человек из народа попросту не чувствует себя хозяином на своей земле. Он – туземец, который может работать за похлебку или быть отправлен в резервацию, если, конечно, не уткнется в телевизор.
Но вопрос здесь не только во внешнем социальном фоне. Вновь в литературе появляется  «лишний человек», но в несколько измененном изводе. Это человек разобщенного раздифференцированного общества, где все отчуждены друг от друга и соединяются лишь в какие-то стаи, секты, сообщества на основе греха. Об этом пишет, например, молодой автор из Севастополя Платон Беседин в своем произведении «Книга Греха». Грех становится новым структурообразующим элементом эпохи. Страсть греха – цемент, скрепляющий, повязующий разобщенные элементы социума, пребывающие в бесцельном и хаотическом блуждании. В таком блуждании, например, находится герой «Черной обезьяны» Захара Прилепина. У него нет имени. Он – воплощенная пустота, пустое место, тень, «ни то, ни се».
«Сегодня у меня нет Родины. Моя Родина – Советский Союз», - говорит герой как раз из поколения Перестройки одессита Всеволода Непогодина в повести «Generation G». Это одна из основных форм протеста против детерминирующих личность штампов нашего сегодня. И подобное ощущение сейчас все больше нарастает. Можно даже сказать, что молодые люди стремятся сбросить с себя это проклятие Перестройки, через которую началась коренная ломка всех основ.
Как писал Вадим Кожинов: «русское развитие предстает как ряд новых и новых рождений – точнее духовных «воскресений» после самоотрицания». Самоотрицание в нас длится уже не одно десятилетие, грозя вогнать страну в беспросветную смуту. Нужно преодолеть чувство тотального пессимизма, пересилить энергии распада, разложения, смерти, которые стали тучнеть с гигантской космической трагедией - распадом СССР. Нужно русское воскресение, которое может состояться через самопознание, ведь опять так получается, что мы крайне мало знаем о себе, о своей стране, своей истории, питаемся лишь баснями и мифами, да искривленными образами с телеэкрана.
И это самопознание может состояться в том числе через понимание и реабилитацию советского наследия, через восстановление единства истории, через образ того же Сталина. Ведь он  – это символ русского 20 века, ее величайших взлетов и побед, но в нем также много и темных страниц. Это «грех и святость русской истории» - именно так называлась одна из книг Вадима Кожинова.
Через ностальгию по советскому прошлому, которая стала реакцией на отрицание истории, пессимизм по поводу настоящего и восприятие будущего практически как небытия формируется левый поворот общества. Этот поворот в литературе начало формировать поколение писателей, которых принято называться «новыми реалистами». Пусть формально принадлежность каждого достаточно спорна, но это поколение авторов, которые еще застали затухающую советскую реальность, и у них есть с чем сравнить. Это Сергей Шаргунов, Михаил Елизаров, Роман Сенчин, Алексей Иванов, Герман Садулаев, Ильдар Абузяров, Захар Прилепин, Андрей Рубанов и другие.
Это поколение пытается вытащить литературу на свет Божий из норы, в которую она сама ушла в те же девяностые, переставая отвечать на вопросы и чаяния людей. Пытается вновь сделать ее социальным искусством, каковым она была всегда в России. Ее задача вывести из безгеройного безидейного мира, нащупать объединяющую нацию идею, цель, без которой она распадается, как лоскутное одеяло. Ведь недаром тот же Вадим Кожинов говорил о «идеократичесности» России, где главную роль играет власть идей, и с такими идеями, структурирующими и мобилизующими нацию, у нас сейчас большой дефицит.