Бородинский день

Бородинский день

Сама земля подпитывает подвиги.
Их корневая сущность ощутима...
Идут в атаку всклоченные бороды
И с проседью колючая щетина.
Известно сотням атамана Платова:
Весь день не покурить и не побриться.
Навеки остаются в генной памяти
Поступки их суровые и лица.
Пусть сотни снова дерзкими попытками
Французов оттеснили ненамного,
Но казаки грозят клинками бриткими:
«Побреем и отправим в царство Бога.
Отправим к Богу с хворями простудными,
С распухшими от насморка носами».
Как борона откованными зубьями,
Пехота ощетинилась штыками.
Решают пушки: быть или не быть,—
И густо сеют ядрами по цели.
Весь день пехота будет боронить
Там, где прошли железные посевы.
А тыл кряхтит. Ему порой недужится,
Но у него надёжные основы,
И возникает у дороги кузница.
Для конницы кузнец куёт подковы.
Куют победу молотки и молоты.
Да будет труд в истории отмечен...
Горит закат. Спешат в укрытия бороды.
Целительно на раны дышит вечер.
Приходит ночь и облаками пегими
Над полем простирается горячим.
Увозят срочно раненых телегами,
Тележный скрип звучит вселенским плачем.
Идут телеги в сёла и становища,
Могилу оставляя за могилой.
Большая боль всеобщею становится,
Чтоб обернуться всенародной силой.


Багратион

Суворовский птенец Багратион.
Вот так он обозначен на скрижалях.
В своих стихах точнее был Державин,
Раздельно написав: «Бог рати он».
Выходит, что творились чудеса,
И в грозный час являлись для подмоги
В Россию озабоченные боги,
На время покидая небеса.
Они охранный возвышали глас,
Чтоб избежать повального урона...
Безвременно душа Багратиона
В заоблачные выси вознеслась.
Но вознеслась — как поднимают флаг.
Тогда, после ранения, на взлёте
Она узрела слабый дух в пехоте
И что прогнулся слабый левый фланг.
Но думала седая голова,
То голова стратегии — Кутузов.
Он, под служебной ношею сутулясь,
Сказал негромко точные слова.
Всех этих слов простой и ясный ряд
Был взят из повседневных разговоров.
Он так сказал: «Вот генерал Ермолов,
Пусть будет он примером для солдат».
Ермолов бился, как Багратион.
Обильно осыпаемый шрапнелью,
Был генерал отважный ранен в шею
И Дохтуровым храбрым заменён.
Как там теперь на наших небесах?
Наверное, лазурь в руках у знати.
Но кто она пред гордым Богом рати,
Познавшая тщеславие и страх?


Волконский

Судьбы непредсказуемой волокна
Свиваются то в ленту, то в кольцо...
Волконский-генерал и декабрист Волконский —
Одно и то же русское лицо.
Он был отмечен бородинской меткой.
А, безусловно, выполнил свой долг,
Когда широкой европейской лентой
Поход освободительный пролёг.
Потом кольцо. Нет, не кольцо, а лямка,
И каторга, и каторжная мгла.
Свилась верёвка, из неё — удавка,
Но задушить удавка не могла.


Генерал Милорадович

Табуретку приставил к столу,
Грузно сел, осмотрелся сердито:
Никакого походного быта,
Только чёрная бурка в углу.
Кашлянул приглушённо, простуженно.
Звякнув шпорами, снял сапоги,
Табаку попросил у слуги,
Не дождавшись дежурного ужина.
Завтра будут судачить в полках:
«Вот каков генерал Милорадович,
Даже сон у него малорадостный,
Поелику сей сон натощак».
Сон то был или вовсе не сон.
До утра было слышно под буркою,
Как холодная непогодь булькала:
На Смоленск уходил эскадрон.


Союзница

Была союзницей природа
И помогала воевать.
Сентябрь двенадцатого года
В России выглядел, как рать.
Сражалась рать. Мелькали пики
Внезапных, колющих дождей,
В багровом обрамленье лики,
Казалось, смотрят на людей.
И это были лики Божьи,
Глядящие через века.
Сомненья были невозможны,
И крепла верою рука.
Погоды хмурой авангарды
Своих манёвров знали цель.
Иноплеменным листопады
Стелили жёсткую постель.
Был куст рябиновый подсветкой
Разящей сабле и свинцу,
Хлестал наотмашь гибкой веткой
По ненавистному лицу.
Сентябрь военный по деревням
И днём, и ночью гнал врага.
В краях полуденных резервом
Стояли витязи — стога.
В резервы эти воин верил,
Но тихо ехал сенной воз.
Для быстроты впрягался ветер
В оглобли сосен и берёз.