Бесцветный бестиарий

J'ai rencontre ce matin devant la haie de mon champ
Une troupe de marins, d'ouvriers, de paysans.
Ou allez-vous camarades avec vos fusils charges?
Gilles Servat - La blanche hermine

Фотографу В.

I. Маршево поле (Всемирный паук)

Правление Людовика XI ознаменовано политическими
интригами не самого благовидного рода (отсюда прозвище Паук)

Всю страну ты увидел, как марш вдоль поля,
как велели, удвоив в порочном круге
набережных неисцелимых, дворцов барочных,
в обострении времени, как в недуге,
в смутной водянке её чёрно-белой боли.

Всю страну идущей, как кони, цугом,
умирать, как зубры, в печально известной пуще,
под крысиную дудку всю ту же «хотел как лучше»
получая несчастный случай.

Ценно мне лишь увиденное тобою,
ибо Родина – не политика, а любовь.
Показал, марш и митинг – одно и тоже –
барабанный бой и набат репостов;
в отражении букв, в объектива зеркальном круге –
правда единственная свобода.

Гаммельенцы-курсанты, клеймо на фургоне – «люди»…
Деревянных солдат не иначе выточил Урфин Джюс.

Сеть ветвей раскинул на марш над полем
всероссийский паук.

II. Имперские руны (Древесный ворон)

Они идут как на парад.
«На смерть, на смерть» – простуженной гортанью
рунические кроны мне хрипят,
ведь время поворачивает вспять
в твоём имперском, римском кадре:
«Ave Caesar! Morituri te salutant!».

Их ждёт, как Лермонтова, Кавказ –
он тоже в ритм дворцам, мостам
перстами ямба и анапеста
держать пытался юный шаг.
Кто на коне и кто в броне,
кто без доспехов нынче пеший,
курсант-простак, Олег ли вещий –
все равно пешки на войне.

Подобен шахматной доске,
где жизнь перемешала клетки,
чай бытия в твоей руке,
и кадр-стакан безумьем полон,
ведь в нём раскинул крылья рун
древесных крон трёхглавый ворон.

Остановил мгновенье Один.
Крыло воздето. Палец поднят.

III. Тест Роршаха (Химера)

Пророчу я, как по чаинкам,
по фотографиям твоим,
и стынут мартовские иды,
как срез времён, на грани снимка.

Отечества болящий дым,
подобный хищнице-химере,
ты заключил в гадальной сфере:
он третий там и мир, и Рим.

В линейном ль, в круговом движеньи
курсантов, кадров, рун, имён
не нашей жизни искаженье,
а схожесть сущностей времён:
химера вольности и власти,
что ищется людьми, как Fama,
тобой – как философский камень.

Никогда не прощай, Мастер:
Vale et ama!