Разнотравье. Рассказ

1

Поздним вечером хрупкая женщина забирает из дурдома ребёнка.
Зима.
Нервная липкая зима.
Хлипкий лёд на реках в странах и городах, где эти реки есть.
Серые стены домов, окна 50/50, тусклые окна, грязные немытые жёлтые городские окна. Они есть везде.
Прохожие, кутающиеся в шарфы, прячущие носы от темнеющего неба.
Небо, не обещающее тепла ни сегодня, ни завтра.
Грязный снег. Остатки грязного снега на асфальте.
Тридцать первое… простите, двадцать девятое февраля.
Мне кажется, скоро весна.
Талия женщины перетянута чёрным поясом явно не от куртки, надетой на ней.
Уставшие ноги еле стоят на каблуках. Слипшаяся чёлка лезет в глаза. Уставшие глаза уставшей женщины. Рабочей женщины.
Справа вывеска: «Детский дом (сад?) номер такой-то».
Ничего подобного.
Это не детский дом/сад. Это дурдом. Дом дураков. Дом дур-воспитательниц. Я видел.
Я знаю.
Дом дураков.
Дураки мы с тобой, милая, дураки.
Мальчик, одеваемый женщиной, стоит ровно, не дёргаясь, и отрешённо смотрит синими глазами в хмурое февральское небо. Мимо пролетает стая гриппозных голубей. Мальчуган провожает их взглядом и смотрит на женщину, на её влажные волосы, выбившиеся из-под шапки.
Женщина гладит его по голове и достаёт из старой, ещё «совковой» сумки старую голубую детскую шапочку с разноцветными корабликами. Мальчик отталкивает её руки от своей головы. Он совсем не хочет надевать эту идиотскую шапку, которая ему совсем не нравится.
Он плачет.
Громко, по-детски (мы все такими были, помните?), вздрагивая, всхлипывая.
В конце концов женщине удаётся надеть на него и шапку, и варежки, также она укутывает его в шарф по самый нос. Теперь мальчик похож на основную массу проходящих мимо людей, он готов слиться с этой массой.
Мимо проезжает забрызганный грязью троллейбус.
Я стою за углом дома и смотрю, как женщина, взяв мальчика за руку, уводит его прочь от дурдома номер «такой-то».
Я кутаю гитару в дырявом чехле, заворачиваю её в свою осеннюю куртку. Едва ли эта куртка намного надёжнее гитарного чехла.
Темнеет буквально на глазах.
Темнеет…
У меня темнеет в глазах.
От боли.
От обиды.
От голода.
От боли.
От боли…
Я смотрю вслед женщине и ребёнку.
От боли и правда темнеет в глазах.
Этот мальчик – мой сын.

2

Я музыкант. И, как следствие этого, я шизофреник.
Я музыкант. И ни фига подобного, это совсем не гордо звучит. Это звучит глупо /вслушайтесь/.
Я музыкант. И, как следствие этого, я одинок.
Я музыкант, а у меня есть друг-художник.
А ещё у меня была… Нет, не так. Я был с той женщиной. Да я вообще много с кем был.
Я музыкант. А ещё скоро весна, об этом мне сказали часы на городской ратуше.
Я музыкант. Это плохо, это очень плохо – быть творческим человеком. Вот у меня есть подруга, стишочки пишет, я из них песни делал когда-то (смешно…) – так вот, она говорит, у неё мозг устал.
У меня тоже устал. Надо пить что-то, чтобы он – мозг – расслаблялся. Нозепам, допустим. Или амизил. Ну или прочие транквилизаторы типа оксилидина /показания: шизофрения (параноидная и рекуррентная формы), психозы, депрессивные состояния, расстройство сна, психопатия, неврозы; гипертоническая болезнь 1-й и 2-й стадии; ангионеврозы.
Действия: бронирует ретикулярную формацию ствола мозга и угнетает сосудодвигательный центр, давая успокаивающий и гипотензивный эффекты. Дальше – по тексту/.
…Иногда ты пляшешь твист,
Иногда – пьёшь /первое из перечисленных средств/.
Говорят, ты фаталист. Алкоголик. Наркоман.
Угу.
Ко всему перечисленному я ещё и музыкант.

3

- Хочешь водки? – хором спрашивают друг-художник и девчонка-поэтесса.
Я хочу водки. Я действительно хочу водки. Мне почти нечем больше греться. То есть наличие девчонки подразумевает обогрев. Естественно. Она сама всё это предложила. А я не отказался. Почему?
Я не знаю, почему.
Может, потому, что она не хочет делать мне больно – и не делает, а наоборот, пытается помочь мне, поднять меня, отчистить меня от всего дерьма, в которое я влез. Она любит меня. Не наверное, а точно любит.
Дура.

То, что Она спустя какое-то время пойдёт за тобой и чуть не попадёт под машину, то, что Её чуть не затащат в подворотню, - всё это ничего, ровным счётом ничего не значит. Вы всё равно встретитесь той же ночью в квартире у Ремарка.
А пока что Она стоит и смотрит тебе вслед.
А ты в свою очередь идёшь – или бежишь – и думаешь, что это же совсем не игрушки на самом-то деле.
Это жизнь.
Это дождь.
Это боль.
Это боль.
Над тобой,
Под тобой –
Это боль,
Музыкант,
Это боль.
Скоро начнётся весна, до рассвета не так уж и далеко. Я знаю это наверняка, часы на ратуше не могут лгать мне.
Весна – это всегда жизнь. Терпкая, горьковатая жизнь, как креплёное вино, которым мы с Ремарком грелись всю зиму. Мы грелись и ждали весны. Ждали жизни. Новой, тёплой жизни из-под талого снега.
Художник говорит, что для него весна – как новый холст. Штука в том, что новый холст у художника (в смысле нормальный, а не абстрактный холст) никогда не появлялся. Ну просто потому, что у него постоянно нет денег. Он берёт старую, разлюбившуюся картину – и белит её заново. И рисует. Толстые, однако, холсты у художника.
И всё равно мы ждали весны.
Я больше люблю осень, но я твёрдо понимаю, что для того, чтобы дождаться осени, нужно пережить весну и лето.
Всё равно, весна, и осень, и всё прочее – это жизнь моя, это любовь моя, это то, что внутри не у меня одного, это то, что можно разделить на всех, и у всех – независимо от классовой принадлежности – будет одинаковое количество счастья.
Это и моё счастье тоже.
Это разнотравье жизни моей.

5

По всем законам жанра я обязан – или почти обязан написать о той женщине, а ещё, видимо, о своём сыне.
Я не буду этого делать.
Я не буду говорить, из-за чего я запил и из-за чего она лишила меня родительских прав.
Я не хочу вспоминать день, когда мы расстались навсегда.
Я не хочу вспоминать глаза мальчика. Плачущие глаза.
Я ничего этого не хочу вспоминать.
Потому что мне больно.
Поэтому я и пью.
Поэтому я и живу хрен пойми где чёрт знает с кем.
От всего этого и лечит меня поэтесса.

6

Я просто хочу, чтобы все мы когда-нибудь… а лучше не «когда-нибудь», а поскорее – в общем, я хочу, чтобы все были счастливы.
Я не хочу, чтобы кто-то там ко мне возвращался. Это ни к чему, и это как повторный приступ мигрени.
Я хочу, чтобы из парня вышло что-то толковое… что-то, что по тем или иным причинам не вышло из меня.
Я хочу, чтобы художник, мой друг Эрих, увидел наконец глаза девушки, которая пытается поймать его взгляд на посиделках в его квартире, вот уже вторую неделю ей это не удаётся.
Я хочу, чтобы поэтесса… ладно, не будем об этом.
Я хочу… Что я хочу для себя? Прежде всего я хочу новый чехол для гитары.
Ещё я – как и любой человек, наверное, - я хочу тепла и счастья.
Оно будет, родные мои художники, архитекторы, поэты, авторы песен, прочие психи, оно обязательно будет. Это я вам говорю,
искренне Ваш,
музыкант-шизофреник.

И последнее.
Через полтора часа наступит весна. Я хочу, чтобы она наступила для всех нас. Я хочу прожить эту весну, я надеюсь, она не будет дождливой, ибо моим туфлям пришёл конец.
Дамы и господа, поддержите музыканта.
Я должен прожить эту весну. Хотя бы для того, чтобы увидеть осень.