Надя Делаланд

Оперный голос ветра. Стихотворения



Оперный голос ветра в сыром бору
воет и расцветает в вершинах сосен,
в их меховых светящихся головах.

Сонный енот глядится в осенний пруд,
пруд отражает сосны, енота, осень,
прорву небес. Закат, как всегда, кровав.

У микрофона дышат и мнутся. Ну же!
Ежики и ужата дрожат, дрожат
листья, кружа, и россыпью, и дичая,

время идет хромое, но, обнаружив
в луже рябой нахмуренный циферблат,
делается печально.

***

Проступают звезды. Ночь.
Свет подрагивает добро.
Я встаю из немоты тела,
выхожу во двор, ковшом зачерпываю и пью.
Большая медведица урчит, подмигивая то одним глазом, то другим
ухом.
Орион, я иду на Северный полюс!
Твой пояс
сполз и показывает на Сириус.
Собаки брешут, когда я прохожу,
не потревожив пыль.
Агафья смеется басом, ее ласкает
пьяный учитель пенья.

***

Бережными движениями слепца
луч опознал по очереди и выбрал
ту половину шкафа, стены, лица,
ту половину. Не подавая виду,

что пополам разделен, ты спишь, а он
молча уткнулся в щеку тебе горячим
горлом, уперся в самую из сторон
самую, вжался, кажется, что заплачет.

Или исчезнет. Или, предубежден,
кожных покровов ризу пройдет сквозисто,
света достигнет, не говоря «идем»,
выйдет тебя, из, выведет, приступ, пристав.

Так, на конце луча, врасхорош, врасплох
взят, ты проснешься, помня, и луч, и счастье,
и безъязыкость и почему не смог
смог почему дозваться и докричаться.

***

Немереное море дней до дня,
когда, вплетаясь, в равенстве и братстве,
настанет он, и те, что шли подряд,
в его вневременности растворятся.
Но точка, из которой всё росло,
сожмется вновь, зажмурится, прикроет
ладонью лоб, и в зашептанье слов,
мельканье свечек, в остановке крови –
проявится, поставится – итог.
Всё, ты не объяснишь уже сложенья
строк и теперь читайте между строк
без выраженья. С тем же выраженьем.
Ползёт, дыша, сдыхая, пылесос.
Да, das ist кома-с. Точка? Запятая?
Смерть после смерти схарчит целиком
цветочек жизни. Так и расквятались.
Жми, Теофраст Бомбастый Парацельс,
на магнетизм, на суггестивность жизни,
там всё равно стоит уже в конце
стол, на который что-то положили.

ПАСХА

сольфеджио весенних воробьев
изглиняных на солнцепеке богом
стремление листвы произойти

не стой не стой не то тебя убьет
весенней экстраверсией — обоих
и синева и солнца каротин

и вымолвлены губ и жаркий полдник
всей кожей и дыхание и свет
и этот нимб на акваланг похожий

не думай — я еще все это помню
я все еще все помню и в родстве
с тобой с тобою и с тобою тоже

дыхание возьми (возьми же!) и
защебечи на выдохе всей глиной
свистулькой разоряясь разорись

апрельским воскресеньем оживи
холодное немое руки спину
живот грудную клетку шею лик

***

Какая графика хорошая!
И тень моя идет, скукожена,
и лужа клёво заморожена
на самом сумраке двора.

Ей богу, лучше б не придумала
морозность ночи, как иду ее
в 3D, веселая – угрюмую,
как фонари ее горят.

Замерзнут руки, нос отвалится
практически, совсем красавица
я стану, но внутри останется
прозрачной радости тепло.

Снег падает ошеломительно
в ведерко синенькое митино –
«Со лба щекотное мне вытери» –
сверкающий потянет лоб,

как было утром. Ночь рассеется
сияньем северным. Расселина
во времени срастется семенем,
сложу у времени края.

Войду в подъезд и стану старая,
волшебный филин вздрогнет фарами
последний раз. Игра непарная
заканчивается моя.

***

Две волны,
рассекающие губу,
заячий остров
маячит на стрелке,
мелко
камешки берегу,
на берегу
собираю мелкие,
на берегу, на ходу, под вальсок
лёгких обрывков словесных, бессловных,
внутренней речью застрелен в висок
ты, наклонившийся, очконосовый,
из навсегда перешедший кордон,
чтоб неотвязно со мной, неотступно
быть (этим словом, придуманным до
связи интимной и клятвопреступной),
были с тобою, сливаясь и длясь
тёмным легато на нотном фарфоре,
соль на губах, си-бимольное ля,
были когда-то – волною на море,
и проходили, впадали в песок,
время, текущее пальцами в вечность,
ветер уносит лениво, сквозь сон
выкриком детским: «колечко-колечко,
выйди на крылечко!»

***

из прошлого взмыв голубого платочка
след слез на литом дождевом потолке
да здравствуют сердце и почка! и точка
тире потому что таков этикет

и азбука Морзе в развалинах мозга
вей мой голубочек вей гнездышко вей
флажок ветерок вечереющий воздух
и хватит реветь слышишь хватит реветь

***

Спать ухожу - сквозь пальцы - в песок сна,
в ладонях твоих окажется пусто просто,
так что готовься (готовишься, да?), готовься,
что у тебя не будет меня. Слышь, толстый,
я утекаю. Сиди теперь допоздна

в тщетной любви увидеть меня включенной,
не истеченной, вышедшей на балкон.
Черная бабочка бьется под потолком,
падает на пол слипшимся уголком,
все - она кончилась. Мертвое ни при чем здесь.  

Сделаться точкой памяти, спать сквозь все,
ты не уловишь призрак призраколовкой,
я просыпаюсь, буду тебе колоться
ночью, вставать из высохшего колодца
полупрозрачно, медленно так. Усек?

***

отлив такой же силы и тоски
как и прилив но посмотри попробуй
понять теперь - что амфоры куски
а что ошметки гроба

у жирной точки рваные края
и мирные намеренья у ручки
приди в себя уже печаль моя
так лучше

не ешь стихов моих за за-втра-ком
круговорот веществ не остановишь
и что с того что ты со мной знаком?
с того лишь?

я и сама не знаю ни хрена
о них о нас - какой-то скрип и шелест
скрип шелест свист - и всё - и тишина
опустошенья

***

смотри уже осень летит с подоконника в сад
и я тебя очень но что нам об этом писать
у сердца над домом колесики смерти стучат
мой сервер раздолбан и некуда вставить (молчать!)
полжизни которой я шла до тебя без тебя
смотри уже скоро и небо начнет облетать -
холодным и строгим всю осень мою занесет
и книги и ноги и губы и волосы - все
на родственный отзвук потянутся корни и рты
я рядом я возле мне кажется я это ты
диктант на проверку - согласна не произнесу
молчу суеверно но - главное самую суть

смотри уже дремлет с дремучего дерева лист
с задумчивым креном к молчащему центру земли

К списку номеров журнала «» | К содержанию номера