Станислав Бондаренко

Камо летеши? Стихотворения


Из цикла «Память Ирпенская»

Молодой специалист


    Ученикам Ирпенской
    СШ № 2 начала 80-х


До утра, до очуменья,
хоть совсем испепелись:
проверяю сочиненья,
молодой специалист.

Два десятых, два девятых —
каждый класс по сорок два
лоботряса, виноватых
в том, что пухнет голова.

И к рассвету всё небрежней —
не затем, что неуют,
и в Кремле хворает Брежнев:
строфы голову клюют.

Ирпе-нюни ирпе-няни...
Но рассеянный русист
с Достоевским сходит в баню
и с Толстым распишет вист.

Про моливень и счастливень
почитает школярам,
даже речке, старой сливе,
птицам, лесу и ярам...

...Всё сошлось — без сожаленья.
Жаль, творятся с этих пор,
там уже не сочиненья —
Творы! 1 Воры... Оры... Ор!..



Память об учебном годе

    Ирпень — это память о людях и лете.
          Борис Пастернак


Ирпень — это память о вас (не о лете!), —
о том, сколь извилист белеющий лист,
о старцах вокзальных, о старшем поэте,
о том, кто писатель и кто кагэбист.

Об учениках, что уже папы-мамы,
о той судоходной когда-то реке —
её не замулят ни сплетни, ни спамы:
блаженная память живёт налегке!

И об ученице, что зря обожала
внеочередь в классе повымыть полы,
чтоб взгляд педагог оторвал от журнала
и видел, как ноги литые белы:

как Зина со шваброй — перед Пастернаком
в ещё довоенном шальном Ирпене...
Поэта пример показался мне знаком,
чтоб школьница мыла полы... не при мне.


Проза жизни отца
(глазами пятилетнего)

В одном селе полицаи
отца моего порицали:
не то чтоб видели агитатором,
поскольку домра его звучала, как альт,
но отправили гастарбайтером,
а вышло, что — в Бухенвальд.

Поскольку (по взрослой версии)
на заводе германском он сколотил группу
и сотворил две диверсии,
чтоб навредить какому-то Гитлеру или Круппу.

Отец вернулся — освободили,
чтоб я родился,— американцы.
Все дамы с бати глаз не сводили,
а мама ликом взяла и танцем!

А я в пять лет — Девятого мая
спросил отца при всех на параде:
что ж орденов он не надевает,
как другие учителя и родные дяди?

И тихонько отец, не нарушив уюта,
прошептал то, что я лишь после пойму:
«За Бухенвальд орденов не дают! А...
А ты о том — вообще никому...».

Так я в пять лет побыл полицаем —
никем за это не порицаем...
И нет отца уже — за оградой...
Даст Бог, хоть внуки ему — наградой!..


Вдогонку за летом


    Алексею Зараховичу

Дай, кассирша, четыре билета —
если трое других не придут,
сам уеду на краешек лета —
видеть солнца бесхитростный труд.

Проводник, не сели мне случайных
заполнителей смысла в купе:
сам себе и стакан я, и чайник,
и учитель, как боли терпеть

и любить этот промельк пространства,
чтоб и сердце стучало, как встарь —
как любил государь государство,
и как поп — свой алтарь!

Если троица та не отстала,
а скорей по пути меня ждёт —
я пойму: по свече в три накала,
я умею читать этот код.


20 лет навстречу

    Н. Л.

Ждала меня женщина 20 лет,
будто Аполлон я или атлет —
исчезали страны, менялась власть,
ждала меня женщина — заждалась.

Отогнав охотников и ворон —
после двух родительских похорон -
ждала меня женщина — дождалась:
нежная жень-шеньщина, твоя власть.



Камо летеши?
(триптих)


СНГейша

Улетаешь маршрутом новейшим,
не спрошу тебя: «Камо летеши?» —
за летейские воды? за лешим?
ах, пушиночка ты, СНГейша!

На какой из пятнадцати родин
сыщешь бабочку синего детства?
Рубикон отменён или пройден? —
по мобилке спроси у индейца!

Не дебилка — любовь тебе в уши!
Хороша ты в серёжках-мобилках.
Тесно тут, на шестой части суши?
Ах, нимфетка, конфетка, любилка!..

Битвой пахли грудей твоих ядра,
на щеках отпечатались розы.
Пращур звал бы такую — Троянда 2
на забытом наречье — до прозы.

...Так ревёт, разгоняясь и плача,
твой мотор, что ни цента не значит
вся заначка (от родин заначка!) —
стариковская слёзка на сдачи

от времён, по каким ты летала,
не нуждаясь в дюралевых крыльях!
...Путь открыт (Моби Дик из металла!) —
жаль, в отчизне тебя не открыли...

Пусть не плачет уже Ярославна —
плачет Игорь у ног Святослава.
Глянь, Путивль опускается плавно,
так как ты подымаешься (к славе?)

Опускаются в травы могилки.
Помни бабочку дедовской дачи!
...Ну, perpetuum Моби... с мобилкой
и — perpetuum родина плача!



СНГуси


Летят СНГуси,
летят СНГейши.
А где СНГений,
скажи, нувориш?!

Творишь, новорус,
новояз твой новейший,
но ведаешь ли,
что творишь



СНГеи

СНГеи тоже собираются в стаи
и летят бизнес-классно и пан-американски
(пустим? пусть им — лишь бы здоровье!),
но из всех, кто этой осенью улетает,
вернутся весной лишь дикие гуси —
не потому, что им неведомо слово «Родина»
(с большой или маленькой буквы),
нет, просто собственные имеют крылья,
управляющие существом
верней и упрямей, чем голова.

Просто человек ищет, где лучше,
а Родина ищет, где гуси,
независимо от того:
права эта Родина
или убийственно не права.

...СНГейши стране важнее, чем СНГеи:
первые могут родить будущих граждан
и даже целого СНГения,
который важней, чем все СНГуси.
Пусть и с виском простреленным, но чтобы был,
пускай он гусей нелепее — на земле пока.
Неважно, рождённый он у Днепра или в Нигерии,
лишь бы не дал заблудиться Родине
и корректировал полёт Земли
в бережном направлении,
где встречаются невраждебные облака.


Встреча в пробке между родин
Nulla dies sine 3... скука?
Carpe diem 4 за рулём?!
Между родин — эка штука! —
друг сияет фонарём.

Брат-филолог, от наложниц,
от налогов ли бежишь,
от властей совсем безбожных,
что ничем не ублажишь?

...И у нас не nulla dias
sine строчки — во дела:
всё хиреет Ablativus 5...
Не кадит ли «Кадиллак»?

Я слыхал, ты благороден:
дал на выборы с лихвой
на одной из бедных родин,
хоть не помню, на какой.

Дал и мне б на книгу, старый?
Выпить — рад, не за рулём,
ну а деньги мы, гусары,
и у Сары не берём.

Лучше спой, как чехам били
шайбу, лей «Васпуракан» —
без сациви с чахохбили
за тебя тяну стакан!

Родин стало многовато,
новых пробок и границ —
развели всех нас, богатый,
разложили — вверх и вниз...


* * *
Родина — терпимости мой дом,
что ж тебя всё меньше узнают?
Разве все мы на тебя плюём —
кем же так оплёван твой уют?

Чирей на груди твоей жесток
возле синей жилочки Днепра.
Я неважный знахарь и знаток:
как же нам лечить тебя, сестра?

Что же, девка, сделать для тебя,
чтобы хоть привстала ты с колен?
Сутенёр твой — истинная тля.
Я же с плеч твоих сдуваю тлен.

Есть ли нам о чём поговорить?
Не прошу любви уже — Бог с ней!
Удружи уменьем отравить
или изрубить меня во сне —
чтоб не больно...


Опыт шёпота


    Человеку дано слышать не все частоты,
    а лишь 20 процентов звуков вокруг...
          Из газет


Самое главное на Земле
говорится шёпотом:
если миру выпадет стыть в золе —
от пренебреженья подобным опытом!

Как бы человечество ни трясло —
две нехватки: шёпота или слуха!..
Даже если шёпот слышнее слёз,
редко частотой совпадает с ухом.

Самый трудный этот язык учу
сорок лет пустынных без вычета —
я уже почти что шепчу,
небо точно по Брайлю вычитав.

...Встанешь тихим ангелом за плечом,
разливанная радость вещая,
и на донце сердца щемит — о чём? —
жажда шёпота человечьего.


Лето в декабре

    Из цикла «Хождение
    ступенями Востока»


Дал Бог нам лета в декабре,
продлив кредит тепла и воли.
Уют в роскошной конуре
и полное кораллов море.

Заглядывают три страны 6
глазами башен в наши окна.
А горы строгие стройны,
как Божеских одежд волокна.

Пустыня вечная, как Бог.
И что бы с миром ни случилось,
но у Него тут получилось:
никто из нас не одинок.



Из цикла «Кириллица Киевских улиц»

Зима приземлилась

    Зима приближается. Сызнова...
          Борис Пастернак


Зима приземлилась — так рано, что жутко,
а думали — всё только лепет и блеф:
летали и таяли хлопья, как шутки,
как лепет кокетки, впотьмах осмелев,

но, плавно лавируя в ночь, приземлилась,
и куполом бел — в пол-Земли — парашют.
Кто ждал в ноябре эту скользкую милость?
Как мир молодит эта милая жуть!

Вот так обелить нашу серость до срока!
И только с верхушек заснеженных ив
спускаются ветки, как жёлтые стропы.
Яснеет пейзаж. Застывает мотив.

Планирует в снег пара листьев устало —
две птицы, что больше уже не взлетят.
Покоится осень под снежным завалом.
И стынет в снегу искупавшийся взгляд.



В галерее зимних берёз
Белые стволы — будто бы холсты,
свёрнутые в трубки
под тесёмкой веток.
В каждом скрыт пейзаж зелени и света —
может, в нём девчонкой
промелькнёшь и ты!



Сторож

    Разве я сторож брату моему?
          Ветхий Завет


Шагами вымокшую тьму
прошив по улочкам горбатым,
я вдруг пойму: я сторож брату,
я сторож брату моему,

который княжит надо мной,
каштанами давая плату,
мой первородный брат родной!..
Я запоздалый сторож брату:

он старше библий на Руси
и сам, как Библия живая,
где Днепр, как рана ножевая,
струится память оросить.

Я за него не умирал,
а он за всех горел и падал,
и тыщи душ своих терял,
и правды прах он в землю прятал.

Не потому ль росли холмы,
где нимбы фонарей в сиянье
нас допускают к покаянью,
пока, прохожий, живы мы?



Браток под номером ХХ


Кончается браток, седой и бородатый,
сокамерник лихой, что мягко нам стелил...
Кончается, увы, мой ушлый соглядатай,
мой закадычный век — обнимемся, старик.

А я любил тебя и номер твой ХХ-й —
не так уж важно, кто кого переживёт:
нам плохо будет врозь, мой грустный соглядатай,
и это оба мы предвидим наперёд.

Не номер у тебя — роскошных две решётки:
из них бы два креста я запросто сверстал...
Ты зря мне дело шил, суя чужие шмотки,
а после подставлял подгнивший пьедестал.

Но не обиды час — последний час братанья:
чем дольше шли мои на волю письмена,
тем больше я любил и причащался к тайне,
тем дальше отступал осипший сатана.

Я Библию тебе кладу у изголовья,
а завтра и меня покличут в паханы...
С тобой у нас ничья! Но я — ещё с любовью:
тебя ещё почтит созвездие шпаны.


Молитва в Гефсиманском саду

    Да минует меня чаша сия;
    Впрочем, не как Я хочу, но как Ты.
          Евангелие от Матфея


Иерусалим, не пересоли
Море Мёртвое.
Не пересласти, Иерусалим,
горе горькое.

Средь твоих олив я в твоей горсти —
на ладони весь,
Гефсиманский сад, дай мне дорасти
до твоих небес.

Веткой прошепчи то, что Он сказал —
без посредников:
вся Земля — Его поднебесный зал
для наследников.

Не как я хочу, но всегда — как Ты:
вовсе не как я!
В киевских холмах есть твои черты,
Гефсимания.

ХХI век, не пересоли
Море Мёртвое.
Не пересласти, Иерусалим,
чашу горькую.


На приисках

В потёмках стоял человек вдалеке,
слегка наклонённый, казалось, к реке.
Спросил я: «Что ищешь в прибрежном песке,
помочь ли, что ищешь?»

А он зарядил мне словами в висок
так, будто под нами различный песок:
— Да, нет — я на приисках неба,
где всякая помощь нелепа...

Не сразу поймёшь: дурака ли валял,
звезды отраженье рекой поверял,
а может быть, звёздами — реку?

Престранный старатель, но всё ж не нахал:
раз помощь отверг и не ищет похвал,
не надо мешать человеку!


Последний май ветерана

    Владимиру Кострову

Мальчик слушает пчелу,
точно учит слово «мёд»...
Пот у деда по челу:
мёд плюс годы — как помёт.

Видно, скоро скажут «был» —
хуже, если промолчат...
Кто не путал «пыль» и «пыл»,
различит огонь и чад.

Языком лизнёт свеча
темень, дабы свет беречь:
и могилы не молчат,
и трава — всё та же речь.

И мальчонкино «уа»,
и волчонкино «ау» —
тоже Божии слова
с тайным смыслом наяву!

И пока поёт пчела,
и волчонок воем прав —
вновь природа зачала,
снова смерть весной поправ.

----------------------

1. Творы — сочинения (укр.).

2. Троянда — роза (укр.).

3. Nulla dies sine linea — ни дня без строчки (лат.).

4. Carpe diem — лови мгновенье (лат.).

5. Ablativus — творительный падеж (лат.).

6. На египетский городок Таба «смотрят» через залив Красного моря Израиль, Иордания и Саудовская Аравия

К списку номеров журнала «ДЕНЬ И НОЧЬ» | К содержанию номера