Любовь к трём апельсинам. Выпуск двадцать девятый: Декабрьские затмения: «Новый мир» № 12, «Знамя» № 12, «Октябрь» № 12

«Новый мир» № 12: Затмения луны

Старая тётушка Саумари – обычная ведьма. То бишь ведунья, целительница. Помогает людям, даёт советы, спасает бедняков от жадного ростовщика и способна в одиночку справиться с дюжим вожаком разбойничьей шайки (вот так старушка!). Однажды Саумари приютила раненого незнакомца по имени Алан. Тот оказался проповедником веры Христовой (мир, в котором живёт добрая тётушка Саумари, – языческий, а сама она – стихийная атеистка конфуцианского толка). Поначалу Саумари ворчливо бранится со странным гостем. Но тут вспыхивает бунт рабов. Власть несправедливо обвиняет Алана в подстрекательстве. Из прощального разговора Саумари с Аланом выявляется, что Алан – космический миссионер, визитёр чужой цивилизации (и, судя по его намёкам, цивилизации не вполне благополучной). Тётушка Саумари, разумеется, этого понять не может; но она – добрая душа; чтобы спасти Алана, Саумари сама является ко двору императора и заявляет о своей вине. Власть требует от неё лишь одного – отречения от веры Алана, от Креста. Саумари – удивляясь себе – не отрекается; она всходит на костёр, становится (первой на своей планете) христианской мученицей и после смерти успешно проходит воздушные мытарства.
Сбылось ещё одно моё пророчество: однажды я полушутливо предрёк, что «Новый мир» когда-нибудь (эдак в 2020 году) начнёт публиковать фэнтези. Не пришлось ждать 2020 года: повесть Виталия Каплана «Прощание с луной» – не сказка, не «мягкая фантастика» – фэнтезейшее фэнтези с колдунами, чудесными мечами, ручными драконами, магическими единоборствами и прочими жанровыми атрибутами. И не просто фэнтези, а «христианское фэнтези», сотворённое к вящему прославлению Благой Вести.
Тут возникают кой-какие вопросы. Жанр фэнтези придуман английскими христианами, он по определению христианский, надо ли его христианизировать дополнительно? Толкиен не высылал в Средиземье апостолов – и правильно делал. Параметры мирка, придуманного Виталием Капланом, таковы, что этот мирок в христианстве, в общем-то, не нуждается (ему хватит авестизма или буддизма). И христианство Алана в данных координатах выглядит не более чем монотеистическим магизмом, «белым шаманством».
Добавлю, что «Прощание с луной» написано приторным слогом, напоминающим Ричарда Баха и Коэльо. Эта розовая сахаринность перетекает в последующую прозу декабрьского «Нового мира» – в «Реминисценции» Серафима. Серафим – псевдоним (плохой), а «Реминисценции» – короткие новеллы, сюжетно выстроенные по принципу борхесовского «Дома Астериона»: смутно-описательный монолог от первого лица завершается разгадкой-отсылкой к общеизвестной реально-исторической, культурной либо религиозной коллизии. Наверное, автор полагает развязки «Реминисценций» острыми и неожиданными, на деле они – тривиальные, а иногда и пошлые к тому же.
В пьесе «Истребление» Ксения Драгунская последовательно, остроумно и довольно зло деконструирует (истребляет) систему ЕГЭ, «школьный психоанализ», «православную педагогику», поэзию Пастернака, принципы драматургии, основы театрального действа и так далее. Найдётся ли режиссёр-смельчак, который поставит всё это?
Поэзия двенадцатого «Нового мира» – уютно-гармоничная (за исключением одной подборки). Добрые и культурные стихи Григория Кружкова («Ящерица»), красивая (временами чересчур красивая) лирика Аллы Горбуновой («Водопад»), добротный постакмеизм Алексея Смирнова («Буксир»). Даже переводы «тёмного» Фридриха Гёльдерлина («Любовь к бессмертию»), осуществлённые Вячеславом Куприяновым, не слишком выделяются из этого ряда. Но вот исключение – «поэма распада» Ефима Бершина «Millenium». Апокалиптического пафоса в ней – как в журнале «Юность» 1989 года. Сейчас так уже не пишет (не рисует, не снимает) никто. И с какой радости «миллениум»? Ведь миллениум был благополучно пройден десять лет назад. То ли этот текст создавался тогда же, то ли Ефим Бершин непоправимо застрял в былых эпохах.
Важнейшая публикация декабрьского «Нового мира» – дневники замечательного поэта Александра Сопровского середины 1990 года («Как мне боязно в этом раю»; подготовка и предисловие вдовы Сопровского Татьяны Полетаевой).
В этих дневниках нет «литературы» – в них есть только «быт» и «политика». Александр Сопровский был очень политизированной личностью, пламенным антисоветчиком, демократом-идеалистом. В 1990 году он искренне радовался свершающемуся распаду советско-партийной системы, надеялся на нормальное развитие русского гражданского общества, возмущался интеллигентским элитизмом. Его дневники – пронзительная летопись трагедии умного, чистого и порядочного человека на переломе времён.
К сожалению, автор послесловия к публикации Павел Крючков («Повторил бы пройденное, случись мне…») ни словом не упоминает об этой трагедии, а все силы тратит на то, чтобы разоблачить злокозненного «литературоведа из Адыгеи» (да, это я) и ещё какого-то неназываемого рецензента из советского издательства. Впрочем, честной и открытой речи Александра Сопровского «намёки разные на то, на что не ведает никто», повредить никак не могут.
Завершается двенадцатый «Новый мир» «Записками интроверта» Дана Марковича (микроэссеями в жанре «художник размышляет») и традиционной колонкой Аллы Латыниной («Офисный мышонок и государственный головастик»). Латынина в своей изящно-невозмутимейшей манере анализирует прекрасный роман Ольги Славниковой «Лёгкая голова».


«Знамя» № 12: Затмения сердца и разума

Как я предполагал, главному герою романа Анатолия Курчаткина «Полёт шмеля» Леониду Михайловичу Поспелову кремлёвские транши вышли боком: оказалось, что положено их отрабатывать, а Поспелов стал делать это как-то не так, не в дугу, – и от него потребовали немедленно вернуть предыдущую выплату. А как вернёшь, если всё уже потрачено? Конечно, Поспелов разрулил ситуацию (благодаря высоким связям), но до того удар обрушился – и его случайной жертвой стал друг, приехавший из Германии (костоломы-деньговышибатели перепутали двух мужчин и избили не того, кого надо).
Вторая половина «Полёта шмеля» меня слегка разочаровала. Удивительный случай: обещающий текст оказался подпорчен… автобиографизмом. Курчаткин подарил герою известный эпизод собственной жизни – с «Памятью» в ЦДЛ, Смирновым-Осташвили и разбитыми очками. Я навёл справки: есть и другие моменты сближения биографий автора и его героя. Но всё дело в том, что Леонид Поспелов – такой, каким он изображён в романе, – мужик хреновый, гнилой. Он не из «злодеев», скорее из разряда «ненадёжных». Этот типус реально опасен: раз за разом выходит так, что за его недальновидность, недомыслие, инертность, корыстолюбие, похоть жестоко расплачиваются окружающие. К тому же приведённая в финале поспеловская «Песня стрельцов» продемонстрировала, что Поспелов и как поэт несостоятелен.
И вот под занавес романа к этой ходячей недотыкомке слетаются тени Бродского, Рубцова и Окуджавы, начиная наперебой утешать – мол, не зря жизнь прожита; и отнюдь не «полёт комара» она, а полноценный «полёт шмеля». Уж Бродского-то с Рубцовым не стоило бы тревожить, им без того жилось несладко (против посмертной эксплуатации Окуджавы возражений не имею, так ему и надо).
Может быть, Анатолий Курчаткин хотел публично исповедаться в своих грехах. Но вместо сурового самосуда у него вышло нечто, вызывающее в памяти стишок Агнии Барто: «Сам себе за укрощенье выдавал он угощенье».
Рассказы Александра Басманова («Возраст любви»), Андрея Таврова («История не про нас») и Екатерины Завершневой («Бабушка») мило оттеняют широкообъёмную сагу Курчаткина. У Басманова – ностальгическая Москва пятидесятых, поданная по-набоковски детально и красиво (увы, Басманов ритмизует свою изысканную прозу, и это невыносимо, как ночной ритмический скрип щеколды на ветру); у Таврова – медленные парковые воспоминания; у Завершневой –  аккуратный семейно-портретный очерк.
Лучшая поэтическая подборка декабрьского «Знамени» – «Проникновенный свет» Максима Амелина. Особенно хороша «Ещё победная песенка»; пожалуй, она может претендовать на звание «Стихотворение-2010». Амелин пишет умно, ровно и мощно (редкое сочетание). Убедительны кроткие калифорнийские лирические монологи Марии Тиматковой («Разлука») и густые, жаркие потоки сознания Павла Лукьянова («Запомни, как выглядит жизнь»). Очень любопытны «Стихотворения В. Мааса», сочинённые автором, который предпочёл скрыться под псевдонимом «Ф. К.». Они проходят по разряду «городские медитации» и написаны от лица «воображаемого подростка». Я воспринимаю этот эксперимент как попытку соединить приобретённый взрослый опыт с утраченной отроческой всечувствительностью. И моя душа понимает такой порыв. Худшая подборка номера – «Чуйский тракт» Натальи Николенковой; гламурные стихи, и этим всё сказано.
Критик и бывший министр культуры РФ Евгений Сидоров выдал новую порцию «Записок из-под полы». В ход пошло всё: живые воспоминания, меткие наблюдения, банальности, величавые либеральные благоглупости, чиновничьи отчёты, деловые бумаги, списки присутствовавших на похоронах, сведения былых счётов с коллегами по журналистской линии. Одним словом, кило повидла и два кило мусора (как известно, в сумме они дадут три кило мусора). Воображаю, как бы это всё откомментировал ехидный Василий Васильевич Розанов, коему Евгений Сидоров вотще желает подражать.
Также во второй части двенадцатого «Знамени» можно видеть бесцельную рецензию Светланы Шишкиной-Шипуновой «Жизнь и смерть интеллигента» (о книге прозы Владимира Кантора), суховатые мемуары Маи Ульрих «Копелев в Германии» и лихие путевые кавказские записки Виктора Коваля «Рождество на водах».
Отдельное слово – о «Соглядатаях, клоунах и сценаристах» Владимира Березина. Березин ставит важнейший вопрос: как, каким образом технический прогресс повлияет на литературу? К сожалению, Березин изначально отвлекается на «ложные цели», на изъезженные и неверные пути. «Электронные носители убьют книгу» (с чего вдруг? подавляющее большинство литераторов моего города не владеет компьютерной грамотой, а по всей России – наверняка того пуще); «пиратство истребит гонорары» (ну и что?); «умирает умение читать и писать длинные тексты» (это неправда). Только в конце статьи Березин выходит на здравую постановку проблемы, размышляя о возможных содержательных трансформациях литературы. Разумные предположения Березина ограничены материалистским подходом. По мнению Березина, в грядущей литературе останутся «соглядатаи» (бытописатели), «клоуны» (авторы скетчей) и «сценаристы». Владимир Березин не учитывает фактор, называемый «мифологическим мышлением». Как быть с валом фэнтези и эзотерики? Допустим, фэнтези – поле работы «сценаристов». Но растущую армию «эзотериков», «мистиков», «конспирологов» и «гуру» никак не отнесёшь ни к «соглядатаям», ни к «клоунам», ни к «сценаристам». Куда деть Елену Колядину? Она ведь – сомнительная «сценаристка»: «Цветочный крест» не экранизируешь.


«Октябрь» № 12: Затмение журнала

Сейчас, когда я пишу этот текст, середина февраля; однако декабрьский номер журнала «Октябрь» добрался до нашей республиканской библиотеки лишь вчера. В остальные библиотеки Майкопа «Октябрь» не поступает, и я до последнего времени всерьёз тревожился, что мне придётся ограничиться «двумя апельсинами».
Что бы я упустил, если бы не прочёл двенадцатый «Октябрь»? Ничего ровным счётом.
Вот Вячеслав Пьецух с новыми рассказами («Эволюция продолжается»). Неужели свершилось чудо и Пьецух ныне – не такой, какой всегда? Нет, конечно. Чудес не бывает: Пьецух такой, как всегда, только ещё прибавил в самодовольстве и невежестве.
Вот – другие постоянные авторы «Октября» Асар Эппель (рассказ «Из жизни инфузорий») и Михаил Левитин (повесть «Про то, как Вакса гуляла-гуляла, гуляла-гуляла…», написанная на пару с шестилетней дочкой Машей). Понимаю, что Эппель и Левитин лучше Пьецуха, но и они – равны себе. У Эппеля – малоинтересные курортные байки, да к тому же изложенные корявым языком. Левитинскую сагу о любимой Машиной игрушечной собачке могу помянуть добрым словом – по крайней мере она тёплая, трогательная и навевает воспоминания о моём пионерском детстве начала восьмидесятых (тогда в журнале «Костёр» было немало эдаких семейно-сентиментальных фантазий).
Далее – рубрика «Новые имена» (и смежная с ней рубрика «Волошинский конкурс»). Знаком «плюс» помечаю профессиональные стихи Евгения Никитина («Три стихотворения») и Максима Лаврентьева («Агасфер»), а также симпатичную, но несамостоятельную лирику Анны Цветковой («Безголовый всадник»). Но какие ж тут новые имена? И Цветкова, и Никитин как поэты состоялись давно, а Лаврентьев – вообще главный редактор солидного литжурнала. Это ещё что: вот известный (и даже культовый) поэт-питерец Евгений Мякишев публикуется в «Октябре» как «победитель коктебельского заплыва». Нет слов…
В двенадцатом «Октябре» есть действительно новые имена. И наивно-чистый диггерский рассказец Тима Скоренко «Подземелья Третьего Рима» мне, в принципе, понравился. В подборке поэтов одесского литобъединения «Зелёная лампа» чуть получше прочих смотрится Сергей Главацкий. Об остальном «новоимённом» и «волошинскоконкурсном» не хочется говорить: оно либо неприятно, как «сказка для взрослого чтения» Ады Самарки «Красавица и чудовище», либо невнятно, как стихи Александры Мочаловой («Отдушина»), либо незначительно, как тягучие притчевые рассказы Дарьи Бобылёвой («Люди из коробочки») и бесхитростные туристские воспоминания Леонида Чачко («Записки любопытствующего»).
В отделе литературной критики Макса Фрая (aka Светлану Мартынчик) хвалят две дамы – Наталья Нарышкина («Социально приемлемое волшебство») и Анастасия Башкатова («Играй как Фрай»). Ну и напечатали бы в «Октябре» Фрая, если он столь хорош (я его, честно говоря, не читал и вечно путаю со Стивеном Фраем). Александр Фуфлыгин подготовил «Наш ответ Честертону»; что именно Фуфлыгин хотел сказать, я не понял, но ясно одно: он недоволен детективами. Дмитрий Бак характеризует поэзию Михаила Гронаса и Геннадия Русакова.
Пора подводить итоги. Во всём журнальном номере – одна-единственная более-менее приличная профессиональная проза (и та – на уровне журнала «Костёр» 1981 года) плюс один живой дебют. Есть три хороших поэта – Никитин, Лаврентьев и Мякишев; у одного – три коротеньких стишка, у двоих – по одному стишку.
Ну и Пьецух, разумеется…
«Оттого-то среди нобелевских лауреатов частенько попадаются прямо загадочные фигуры, да вот хотя бы Хенрик Понтоппидан, или Владислав Реймот, или господин Фо; кто такие? почему такие? откуда повылазили? и вообще, кто из них написал “Муму”?»
Нет, лучше бы этот номер «Октября» в Адыгейскую республиканскую библиотеку не приходил…