Сергей Пагын

Инородным над землёй

***

 

Проходит жизнь – остаётся свет,

в пыли сутулый сапог

и детский синий велосипед

в траве по ржавый звонок.

 

И небом веет в дверную щель,

и так тишина тонка,

что можно даже услышать трель

с пустой дороги звонка.

 

 

***

 

В круговорот гудящей темноты

затянуты деревья, небо, крыши,

и всё, что в доме, даже ковш воды,

вчера текущей по глубинным нишам.

 

И этой ночи медленная власть

живую душу устрашит едва ли,

когда и быт, и жизнь – всего лишь часть

вращающейся звёздной вертикали.

 

 

***

 

Во времени по голову – в траве

высокой и шумящей, придорожной,

в дыму осеннем,

с детством в голове

в сплошном снегу шагая бестревожно,

 

на мир порою смотришь всё равно

из тишины высокой и внезапной

в подвижное воздушное окно…

И кто ты здесь – жилец ли, соглядатай?

 

А впрочем – жив, и рад! Метёшь листву,

глядишь на птиц и ждёшь большого снега,

и трогаешь умершую траву

ты с нежностью чудного человека.

 

 

***

 

Большая зима приходит к маленьким людям

с охапкой метелей, сутуля по-бабьи плечи,

с трещоткой мороза…

Они говорят: «Мы любим

тепло наших близких и жар раскалённых печек.

Окна обили плёнкой от стужи тёмной,

впрок напекли вчера золотого хлеба»…

 

Вровень зиме умерший и нерождённый,

дарит она им своё потайное небо,

цветущее, нежное…

 

 

***

 

              По мотивам картин Эндрю Уайета

 

Меж бытом и небытием

сорняк и мёртвая ворона,

в покой вошедшая и в тлен,

и дерева сухого крона.

 

И парень в куртке у ствола –

весь ожиданье и тревога,

глядит, как мягко сходит мгла

на бесконечную дорогу.

 

Телега в поле грозовом

белеет хрупко, тонки спицы

её колёс, и грянет гром –

она взлетит скрипящей птицей

 

над безотрадною землёй,

где вещи, люди и растенья –

не плоть, а музыки живой

вне форм печальное движенье.

 

 

В КОНЦЕ ОКТЯБРЯ

 

Соберу много груш золотых

под ветвями, входящими в сон.

Приготовлю я брагу из них,

буду чистый варить самогон

 

в день субботний – уже в ноябре,

будет иней на ветках белеть.

Печь лозой разожгу во дворе,

а потом стану долго смотреть,

 

как по ниточке капля течёт,

даже пальцем её подхвачу,

и легонько язык обожжёт,

и отведать ещё захочу…

 

Будет праздник у нас золотой,

будут окна пустые и даль.

Выйду в ветер с хмельной головой,

и слетать будет с неба печаль,

 

то есть снег на метёный порог…

Нет любви, чем и жив человек…

Но и этого вдосталь и впрок –

только снег,

только снег,

только снег.

 

 

***

 

А мир как прежде – в осени по плечи,

неизъясним,

высок,

на человечий

язык всё так же непереводим –

как разговор костра с глухонемым.

 

 

***

 

Грядущее лежало перед нами

то морем, то дорогой полевой,

то дикими волнистыми снегами.

Шло ветром инородным над землёй.

 

У косяков дверных, у рам оконных

стояли мы в рубашках и пальто.

И будущность казалась нам бездонной,

что в результате обрели потом?

 

Корявый сад,

ботву в росе горящей,

фасолину, блестящую в руке…

 

И всё же мы прекрасны в настоящем

в простёртой в несказанное тоске.

 

 

ПОСЛЕ…

 

Продышу в темноте золотое окно –

в глине, в небе полночном, и будет дано

к свету тонкому лбом прислониться…

Мне бы только любить,

мне бы только любить,

и неважно кем в мире открывшемся быть –

человеком ли,

деревом,

птицей.

 

 

***

 

Есть картинка странная одна:

человек выходит из окна –

настежь он распахивает створки…

Виден только тёмный силуэт,

за которым белый-белый свет

или снег качается широкий.

 

– Что ты видишь, что ты ощутил? –

врач в психушке у меня спросил,

сунув мне под нос рисунок этот.

Хоть подумал я тогда про смерть,

на врача стараясь не смотреть,

говорил про волю и про лето:

 

мол, из тьмы он в тёплый день шагнул…

Обманул его, не обманул,

от прямого взгляда ускользая?

 

Зной рябится или снег идёт,

человек с окна всё не шагнёт –

в смерть ли, в свет?

И сам уже не знаю.

 

К списку номеров журнала «ЮЖНОЕ СИЯНИЕ» | К содержанию номера