Людмила Шарга

Строю свой Аркаим

***

 

Август тайно повенчан с разлукой.

От щедрот

на прощание наговорит, напоёт,

нашепчет на воду,

звёзд отсыплет…

Перемешает полуденным лучом-стилетом:

пей своё лето.

Запомни каждое слово из наговора,

каждую упавшую звезду, и

когда вода сделается холодной и тёмной,

как оставленный город,

где хозяйничают осенние ветра –

пей своё лето до дна –

горнее и мирское,

вечное и сиюминутное,

веси земные – хляби небесные…

Не верила, что всё это может смешаться?

Дорога всегда одна:

к морю – или от моря.

Пей своё лето до дна.

Последний глоток –

в канун осеннего равноденствия

не оставит тебе никаких шансов.

 

*

 

Первое чёрное платье – маленькое – счастливое чёрное,

напоминающее газелий взгляд Одри и уличного кота,

для которого – к сожалению – хоть он и прослыл учёным,

цепи не нашлось достойной,

златая – а всё ж – не та.

Второе чёрное платье – вечерне-синее,

летящее воспоминание о театральных ложах,

о Верди, Шуберте, Моцарте и Россини –

прикосновение сумерек к тонкой прохладной коже.

Цвета пепельной розы – третье чёрное платье,

выдыхающее по-французски: о, мой Валансьен;

вздрагивающее в чьих-то беглых пустых объятиях,

повторяющее в забытьи: мadame, monsieur

Четвёртое чёрное платье – тончайшего серого шёлка,

низка жемчуга Микимото – его божество.

Можно выбрасывать всё остальное – или снести на барахолку.

Жемчуг – или забвение.

Всё – или ничего.

Пятое чёрное – белое, к нему что-то ещё полагалось –

то ли пара хрустальных туфелек,

то ли фата,

то ли диадема…

Безвозвратно утраченное, безделица – самая малость,

то, без чего это платье я уже никогда не надену.

Мне бы – моё, льняное, с расшитым воротом и рукавами,

чтобы лететь дальше –

над морем,

над миром,

над бездной,

иногда останавливаться,

проливаться дождём и… словами,

удивляясь: вспомнилось всё,

что давно исчезло.

Я искала разгадку любимого чёрного платья,

на рассвете выписывая последнюю

– заведомо – лишнюю строфу,

а они перешёптывались:

опять она за своё, пишет и пишет,

может быть, хватит –

пять моих чёрных платьев

в приоткрытом кем-то шкафу.

 

*

 

Каждый пишет свою книгу.

Но далеко не каждый сохраняет написанное.

Это делает кто-то неведомый и невидимый.

Иногда он открывает своё имя.

И никогда – лицо.

Человек, повернувшийся к востоку спиной, не удивлён восходом.

Он удивится, если однажды солнце не взойдёт.

Он привык.

Так привыкают к электричеству, называя его светом –

прикосновения к выключателю выкачали всю магию.

Так привыкают к алому парусу.

К любимым.

…привычка слывёт нежнейшей из убийц…

Содержимое перемёта – нехитрое приспособление для рыбарей-лентяев – интересует человека, повернувшегося к востоку спиной, куда больше,

чем восходящее солнце.

Я же удивляюсь всякий раз, когда вижу восход.

Когда смогу равнодушно повернуться к нему спиной – жизнь моя окончится в ту же секунду.

Жить станет незачем здесь, на Земле.

В Доме Восходящего Солнца.

 

*

 

Сила притяжения мест, где был счастлив, равна былому счастью.

Сила притяжения боли мест, где был счастлив, в тысячу раз больше.

Из мест, где был счастлив, выкачан воздух.

Выдышан.

Счастливые дышат глубже.

Их вдох бесконечно долог,

их выдох – целая жизнь,

уместившаяся в день,

в час,

в минуту.

В местах, где был счастлив, время дискретно.

Прерывисто – как дыхание.

Туда можно войти дважды, трижды, четырежды…

Хватило бы только сил.

Из мест, где был счастлив, выкачан воздух.

Выдышан на несколько жизней вперёд.

Встретишь себя и не удивишься –

пройдёшь мимо, уверовав в невозможность происходящего.

Ветка акации вздрагивает в абсолютном безветрии.

Потаённые сквозняки гуляют в твоей душе.

Не понять, что это, сердце или ветка акации вздрагивает от твоего дыхания.

Ты научился дышать заново.

Ты дышишь.

В месте, где выдышан воздух,

В месте, где был счастлив.

 

*

 

Кто-то скажет тысячу слов, летучих и ярких.

Кто-то два-три – не больше, но станет заглядывать в глаза,

пытаясь высмотреть сокровенное –

то, что хранят в зенице ока от чужих, от своих, а пуще всего – от себя.

Кто-то бросит расхожее: как дела, не задумываясь, что

ответ на пустоты один – пустота.

Ходишь по кругу, путаясь в пустотах, словах, вопросах и липких взглядах,

отвечая: всё хорошо у меня, хорошо, и будет лучше,

и в конце концов сам уверуешь в эту простую формулу-завесу, формулу-маску.

Но однажды придёт тот, кто просто возьмёт тебя за руку

и ни о чём не спросит.

На тридцать секунд земная ось изменит угол наклона.

Земной шар замедлит вращение.

Земное притяжение отпустит, тяжёлая вода хлынет на небо.

Кровь станет вином.

Вспыхнет Сверхновая и угаснет.

Взойдёт пепельная луна.

Тонкий серп отразится дважды: в небе и на земле.

Всё случится и вернётся на круги своя через тридцать ударов пульса.

Было ли…

Но, засыпая и просыпаясь в новолуние без привычной тяжести на сердце, поймёшь:

было. Есть.

 

*

 

На узкой песчаной полоске – у самой воды – строю свой Аркаим.

Детинец – как водится – в центре.

В основании – жертва – парочка крыльев, сброшенных ранней весной.

От детинца идут круги.

Кто-то бросил в пространство Слово.

Круг за кругом – жизнь за жизнью – раковина за раковиной – строю свой Аркаим.

В первом круге – преданные.

В круге втором – предавшие.

В круге третьем – случайные спутники, уши «на час».

Им можно рассказывать всё.

В четвёртом круге – далёкие, и потому – самые близкие.

В круге пятом – ближние и абсолютно чужие.

Их ещё называют кровниками.

С ними лучше молчать.

Строю свой Аркаим на берегу летнего моря.

Три серебристые афалины мелькнули, играя, невдалеке – добрый знак доброго берега.

В городе только одна гора – Покаяния.

Все остальные – в прежних моих Аркаимах.

Помню каждую поимённо: гора Шаманка, гора Видений, гора Любви, гора Счастья, гора Разума.

Каждый раз, восходя, верила, там – на вершине – ждёт жизнь.

Успеть бы к началу – без опозданий, чтобы жизнь моя начиналась со мной. С меня.

Ошибалась.

С окончанием подъёма всё заканчивалось.

И жизнь – тоже.

Строю свой Аркаим под перистыми облаками.

Под косматой звездой, которую люди не так давно стали звать Солнцем.

Лунный свет в сумерках станет блуждать по улицам,

где нет кварталов, нет прямых, тупых и острых углов – только круги –

рваные клочья воспоминаний сглажены и окольцованы.

Не поранишься.

Тихо течёт Время – только ему известен вход в круги Аркаима.

Мой Аркаим будет жить до первой высокой волны.

Встанет вода на дыбы – возьмёт своё –

ничего не оставит, кроме маленькой камышовой хижины на морском берегу.

В ней укрылись от суеты влюблённые.

Им суждено написать мир заново.

Первопричиной станет любовь.

Всё вернётся на круги своя –

причиной для действий или бездействий будет только любовь –

как задумано в самом Начале, когда было лишь Слово.

Мир, созданный без любви, обречён.

Строю свой Аркаим, зная, что не придётся в нём жить –

лишь скользить тенью в свете полной луны, круг за кругом,

поднимаясь на главную гору – Покаяния.

Город построен.

Не хватает только боглаза.

Стоило лишь подумать – и он нашёлся – хранитель тайн и желаний.

Время сочится сквозь камень.

Он останется здесь – рядом с крыльями.

На горе Покаяния.

До прихода высокой воды.

 

*

 

подкармливаю синиц

кошек и пару знакомых собак:

Марту и Глашу

отпугиваю голубей –

слишком ленивы

Кот мой всегда начеку –

бросок …и долго будут кружиться пёрышки

в прощальном танце – падении

помочь не смогу –

учусь жить:

плести кашпо,

вязать кашне,

подпевать, подвывая трио «Ромэн»,

эху из прошлого

случайно залетевшему со двора;

почитывать на досуге Басё

проговаривая на разные лады липкое его имя

Мацуо

Мацуо…

Мацуо.

когда-нибудь он не выдержит – приснится

чтобы сказать: отвяжись;

не получается жизнь-чаша Данилы-мастера.

Остаётся лишь даль дальняя – за тридевять земель

а лучше – за тридесять

где однажды в витрине

высмотрела павловопосадскую шаль…

или она меня – уже и не вспомнить.

Не получается ни так – ни этак

выполнить данное тебе обещание:

жить не печалуясь

не скорбя

жить не оглядываясь на прошлое

будто не было прежней жизни –

тебя.

 

*

 

Дождь дописывал ненаучный трактат о погоде,

запятых избегая, длинных тире и точек;

куражился в многоточиях, множился, хороводил

в отражениях промокшей насквозь ночи.

То под брызги струнной лунности «рио-риты»,

то под медные капли тихих старинных вальсов,

от размеренных вздохов-выдохов, па и ритмов

уходил в синкопы, скрывался, молчал, срывался.

Заполнял зияющие пустоты парадных,

марши чёрных лестниц, молчащих и одиноких,

на булыжных улочках – серых листках тетрадных –

до утра накрапывал, тут же смывая, строки.

А наутро – синкопы, лестницы, рифмы – па… забыты,

дождь не то, что время не точит – даже обычный камень.

Запятые, точки, тире, акценты – расставлены и размыты.

Чёрные лестницы будут молчать веками

о том, как распадается небо, изодранное в клочья

инверсионными полосами. Они не срастутся в сердце,

а в небе истают к вечеру, исподволь – постепенно.

В вечной обыденной суете останутся многоточия и

утренний дождь, вспоминающий третью часть сонаты для фортепиано Шопена.

 

*

 

Моя нерифмованная осень подходит к концу.

В ней каждый сон в руку,

бессонница – в стихи и в ребро.

На каждый десяток масок – по одному лицу,

в каждую ночь проливается слов негромкое серебро.

Забудь о стихах – шепчет осень – прервись на жизнь, сделай глоток,

смотри как светло и тихо, тёплое море, тёплые дни и ночи –

грейся.

Черта, что ты подвела – ещё не итог,

жизнь продолжается, хочешь ты – или не хочешь.

Смотри, молодой виноград заплетает твоё окно,

теперь в нём не только закаты – резные листья горят,

утром и в полдень – сумерки,

пополудни – темно, дым синий – вечерний – рассеивает свет уличного фонаря.

Сделай глоток – и увидишь, как зима добирается в город на перекладных:

ветер северный, ветер южный, туманы, дожди и снег.

Тысячи чьих-то желаний,

тьма подарков только одних,

правда, их – конечно, как всегда… не хватит на всех.

Тот, о котором мечтаешь ты – ещё не готов.

Где-то в чертогах Рода прядётся тонкая нить – долевая –

свиваясь в узор судьбы, становясь обычным холстом,

серым льняным рядном – ни срезать, ни изменить.

Не бывает так, чтоб жили долго и счастливо, и умерли в один день,

а если случается – то в сказках, и то – далеко не в каждой.

Твоя утлая лодочка ещё плывёт по воде,

не торопи события.

Всё случится однажды.

Случится само собой, а сказки – ложь – ты же помнишь, сказки – только намёк,

на то, как могло бы быть – но никогда не будет. Не станет.

Так шептала мне осень, подливая рассветной горечи в остывший чаёк,

и листала страницы будущего,

листала,

листала…

 

К списку номеров журнала «ЮЖНОЕ СИЯНИЕ» | К содержанию номера