Людмила Шарга

Набело

Из цикла стихотворений

 

НАБЕЛО

 

Набело – значит – не было

черновиков горящих.

Кто-то метафор требовал –

образов настоящих.

Кто-то над рифмой корчился –

чтобы не так избито…

Выпишешь – обхохочешься –

прожито-пережито.

Сеяно-пересеяно

зёрен от плевел – с боем,

наедине со всеми, но

наедине с собою.

Набело – значит – коротко

и до предела сжато,

жало тугого ворота

сжалилось – мир расшатан.

Кровушка ль ночью… капала,

сукровица-водица ль.

Дождь ледяной накрапывал.

Слово.

Строка.

Страница.

Но, соблюдая правила,

к точке зеро готова:

набело – значит, набело.

Буквица – Образ – Слово.

 

ЧУТЬ СЕВЕРНЕЕ…

 

Чуть севернее – чуть медлительней.

Ещё каких-нибудь вёрст двести

до станционного смотрителя

на старом маленьком разъезде,

где раньше было и наряднее,

и как-то ближе и роднее…

Чуть севернее – чуть прохладнее,

чтоб не сказать – что холоднее.

Кому-то – сон,

а мне – бессонница,

смотреть в окно и мимо ехать:

Вот здесь была когда-то звонница,

теперь осталось только эхо.

Размыты ледяными ливнями

черты берестяных скрижалей…

А помнишь – на Николу Зимнего –

какие тут снега лежали!

Луна всходила.

Ветер всхлипывал.

Зима сорила жемчугами…

Мы в церковь шли,

и чуть поскрипывал

снежок под нашими ногами.

И Бересна1, речушка чёрная,

промёрзшая до дна – дремала,

и санная дорога торная –

тогда ещё не пустовала.

Дубы серебряными гриднями

меж сосен высились поджарых,

и было видимо-невидимо

берёз и молодых и старых.

На мудреца довольно всякого

и простоты и удивления:

теперь здесь чужестранки-сакуры

промеж черёмух и сирени,

где эхо звонницы от храма… и

всё теплее и теплее.

И как берестяные грамоты –

берёзы в сумерках белеют.

_ __ _

1 Полное название речки – Чёрная Бересна. 

 

*

 

Тоненький след карандашный

в книжке моей записной

с днём срифмовался вчерашним,

с давней холодной весной.

С домом в далёкой деревне

в богом забытой глуши,

где на цветущих деревьях –

снег –

а вокруг ни души.

Старый разъезд у опушки,

дикий шиповник и сад…

Отогревая друг дружку,

яблони дышат, парят.

Память неспешно листая,

годы и вёрсты стряхнув,

я из окна наблюдаю

юную чью-то весну,

в воспоминаниях зябну,

словно по снегу бреду

там, где парят вместо яблонь

ангелы в старом саду.

Что ж…

В роковом поединке

насмерть замёрзнуть – не грех.

Где-то в российской глубинке

медленно падает снег

и обещает спасение

тем, кто отцвёл и… замёрз

в давнюю пору весеннюю –

где-то за тысячу вёрст.

 

БЕРЕЩЕНЬЕ

 

Ни прощаний не ждать,

ни прощений,

не менять на покои – покой,

и в весеннюю ночь берещенья

прислониться к берёзе щекой.

Рассказав о грехах своих дольних,

слушать тихий живительный дождь,

звон берёзовых струн белоствольных –

тонконогих берёзовых рощ.

И не в шутку –

на полном серьёзе,

в бледном свете неполной луны

породниться душою с берёзой

чтоб почувствовать горечь весны,

чтобы вымолить боль возвращения,

хоть… казалось бы – где ни ложись…

Берещенье идёт,

берещенье –

бродит в венах берёзовых жизнь.

Памятуя о сказочных росах,

с давней горечью наедине,

здесь – вдали – к одинокой берёзе

прислоняюсь и я по весне,

избавляюсь от тлена и плена,

обнажая лишь самую суть:

отворить тонкокожую вену

и как в детстве – устами прильнуть.

И каких тебе надо отмщений,

благодати и веры какой…

Прислониться в канун берещенья

к одинокой берёзе щекой.

 

*

 

Мы вряд ли когда-нибудь станем взрослеть,

извечные странники –

вечные дети.

Какое бы ни было тысячелетье,

и что там – за окнами, –

прозелень, медь,

оскомину в рифме набившая просинь;

мы детские сны и надежды – отбросим,

но неопалима надежд купина…

И снова – дорога.

И мы – у окна,

подолгу, неясной тоскою влекомы,

прижавшись стоим к крестовине оконной

и видим нетканую гладь полотна,

ведущую в храм – в златоглавую осень.

Молитву творя, на прощанье попросим

ночлега в пути у огня и вина,

и затемно выйдем – ещё до рассвета –

не зная, куда и зачем в этот раз,

не зная, что было,

что будет,

что спето

и сказано кем-то задолго до нас.

Мы затемно выйдем.

Мы снова в пути,

усталые странники –

вечные дети.

Какая там разница – что впереди,

что было когда-то,

что будет на свете.

Дорога – вестимо,

дорога одна.

Но неопалима надежд купина.

 

*

 

Женский смех, переходящий в визг.

Множится перед глазами босх.

На губах следы солёных брызг –

плачет море.

Или… плачет Бог?

Мы – нигде.

Мы – только облака,

две души – два сущих пустяка.

Вновь летим, летим через века,

спит в твоей руке моя рука.

Нас качает шалая волна,

то до неба бросит,

то до дна…

Слышишь? Золотые города

вспоминает спящая звезда,

и песчинки наших малых звёзд

вспоминают лето.

Отмель.

Мост.

По нему из августа тайком

мы ушли с тобою босиком

и очнулись раннею весной

сон-травою на тропе лесной,

солнечным лучом на дне ручья,

вечными кругами на воде…

Плачет море.

Или Бог…

Но я

ничего не помню о дожде…

 

*

 

Переболеть зимой…

Не обессудь.

Мне наши зимы кажутся недугом.

Я – стрелка.

Я по замкнутому кругу

не время – бремя времени несу.

Переболеть зимой.

Перемолчать.

Разбить две-три любимые тарелки…

Я маленькая часовая стрелка –

хранящая молчания печать.

Под утро ветка постучит в окно –

все вечера теперь уходят в утро,

минуя ночи.

Как печально, мудро

писал Экклесиаст давным-давно

о жизни – что подобие ярма,

что камни собирать приходит время,

что… он ни в чём, что пишет… не уверен;

ученье – тьма,

и неученье – тьма.

Он обращался к сердцу своему:

приди ко мне, поговорю с тобою.

И я беззвучно вторила ему:

Приди.

Я ни божбой –

ни ворожбою

тебя не растревожу – исполать.

Молчало сердце.

Плакал мальчик.

Ветер…

А мальчик… он не юн,

и он – не Вертер.

Но вот, – к несчастью – обречён страдать

и спрашивать: что… скоро ли зима?

Я отвечаю: непременно – будет

и выстудит печаль

и боль остудит,

и радости отсыплет – задарма.

Он засыпает, и в недолгом сне

его печали засыпает снег…

 

*

 

И приметы и мечты сбылись:

сумерки тихи, как чистый лист.

Значит – быть стихам.

Они приходят,

лунную дорогу переходят,

словно мой знакомый чёрный кот;

будто сны, сбываются, и вот

лунный кот и пятеро котят.

Все черны.

Все молока хотят –

пять случайных строчек – без сомненья.

Пятница.

Декабрьский закат

полыхает в небе откровеньем,

обещая скорый снегопад.

Облако – небесный пароходик –

жизнь к другому берегу уводит –

тихо светлой тенью проплывёт

и исчезнет, как минувший год.

Целый год – а, в сущности – мгновение

порастёт быльём – травой забвенья,

мы с тобой не видели его,

выдохнули – только и всего.

Но печаль утраты сердце тронет:

мы – в году почти потустороннем –

спорили о разных пустяках,

главного страшась и избегая,

будто предначертана другая

жизнь в сплетенье линий на руках.

От земной освободившись скверны,

не спеша, отсчитывая мерно

каждый вздох, за облаком пройдём

скорым снегопадом и дождём.

Сбудемся, как в первый раз сбылись.

И молчит о прошлом чистый лист.

 

*

 

Снова зима за окном.

Где же снег…

С ним бы свободней и легче дышалось.

Память уснула бы и не смешала

вёрсты и мили завьюженных вех,

прошлое с будущим и настоящим,

детские грёзы с разбитой мечтой.

Женщину и – с девочкой, сон бередящей,

с девочкой-призраком – букою той,

что согревала дыханием пальцы

и прижимала ладони к лицу,

и коловрат вышивала на пяльцах

ровным стебельчатым швом – по кольцу.

 

Вот и зима.

Коротать не впервой

эти бесснежные южные зимы.

Вспомнилось: в круглых плетёных корзинах

бабушка с дедом хранили подвой.

Чтобы потом – по весне – оживить

яблоню-старицу.

Кровь молодую

старице –  с новою жизнью привить.

 

Зимнее солнце покатится вспять

от Коловрата – вкруг оси вселенской.

Под колыбельную вьюги крещенской

старые-старые яблони спят –

я среди них.

На лету, на бегу…

вышло всё время,

все  с о р о к и-с р о к и.

Буквицы детства текут самотёком –

животворящим играющим соком,

будто по веточкам-венам бегут.

 

……………………

Азбукой белой, где я – это Аз,

в беличьей шубке, без варежек -– в шапке,

руки замёрзли – «гусиные лапки»…

Верую в свет и в добро – как сейчас.

В добрую сказку про Машу с медведем, –

бука, твердящая:

аз,

буки,

веди…

 

и познающая жизнь. Я – есть.

Кланяюсь яблоням – здраво  ж и в е т е

Столько насыпало снегу к подклетям

вьюгой крещенской.

…аукнулось – днесь…

За ночь сугроб под окно намело,

очень глубокий…

…всплывает: зело.

 

Буквица Он – оплывает лицо

в свете свечи, и лишает покоя.

Повелевает десницей… рукою.

Фертом стоит…

Мне б похерить с концом…

все эти ниточки, да не готова.

Рцы же премудрости, веруя в Слово.

 

Мне бы, забвенья минуя полоны,

всё про незнамое Цы расспросить.

 

…Кси извивается змейкой червлёной…

 

Еру и Ерам и Ятям – поклоны –

Юсам – большому и малому –  бить.

Буквицы малые – Ижица, Пси…

Всё не припомню их – и не проси.

Помню себя, невозможную буку,

тихо бубнящую: веди да буки

В снежном сугробе под окнами – днесь

и понимаю:

аз есмь

 

 

К списку номеров журнала «ЮЖНОЕ СИЯНИЕ» | К содержанию номера