Главная | Журналы | Персоналии | Книги | Медиа | Проект АРЕаЛ | ГЕОЛОГИЯ | ПОМОЧЬ МЕГАЛИТУ | Спонсоры | Связь с координатором портала |
Центр |
Александр Николаевич ЧумановОб авторе: Родился в 1950 году в деревне Борки под Тюменью, в семье... |
Борис Николаевич ТелковОб авторе: Родился в 1961 году. Живет в Нижнем Тагиле. Член Союза писателей... |
Олег Петрович КапорейкоОб авторе: Родился в 1940 г. в Красноуральске Свердловской обл., живет и работает в... |
РегионыЦентрРоссияАбаканАнадырьАрхангельскАстраханьБарнаулБелгородБлаговещенскВладивостокВладикавказВладимирВолгоградВологдаВоронежЕкатеринбургИжевскИркутскКазаньКалининградКалугаКемеровоКраснодарКрасноярскКурганКурскЛенинградская областьЛипецкМоскваМосковская областьНарьян-МарНижний НовгородНовосибирскОмскОрелОренбургПензаПермьПетрозаводскПетропавловск-КамчатскийПсковРостов-на-ДонуРязаньСамараСанкт-ПетербургСаратовТверьТулаУлан-УдэУфаХабаровскЧебоксарыЧелябинскЯкутскЯрославльЗападная ЕвропаАвстрияАлбанияБельгияБолгарияБосния и ГерцеговинаГерманияИзраильИрландияИспанияНорвегияПольшаРумынияСловенияФинляндияКавказАзербайджанАрменияГрузияАзиатско-Тихоокеанский регионАзиатско-Тихоокеанский регионАфрикаАфрикаВосточная ЕвропаБеларусьМолдоваУкраинаЦентральная АзияКазахстанКиргизстанТаджикистанУзбекистанСеверная АмерикаКанадаСШАСтраны БалтииЛатвияЛитваЭстония |
Ефим ЯрошевскийПопытка биографии. Из книги «Лето и ливни». Фрагмент1.
…Сначала мне, автору, казалось, что жизнь пройдёт, как сон…… во сне – или в борьбе «за правду и свободу»!? И конечно, гибель! Уж это обязательно… Как же без неё?...... Он этого хотел, он жаждал… Страсть, битва(?), ярость – и любовь… (Борьба, впрочем – туманное понятие…) С кем и за что? Чего во имя? С несправедливостью, конечно. Но прежде всего – с самим собой…) Из разговора: … – Весь наш идеализм, мой дорогой, – от неё, от русской, от той самой классической литературы… Это она виновата! Она сделала нас отрешёнными, возвышенными романтиками и доверчивыми, благородными дурочками… да-да! – говорила в запальчивости Марина… – – Это она. И потом – весь наш идеализм – это ещё и от мамы, от бабушки, от её рассказов, от еврейских напевов, от Шолом-Алейхема и Хаима Нахмана Бялика… от украинской мовы за окном и в школе, от Коцюбинского и Шевченка, – наконец, от отечественных (русских) снегов, от книг… от Пушкина и Льва Николаевича Толстого, если угодно. От Лермонтова. И даже от тети Маруси в нашем дворе, если хочешь! Даже если не хочешь… И ещё – всё это от затянувшейся юности, от сладкого, сладостного ученичества, от страсти к пиитическому подражанию… да-с! Между тем, и стихи, и творчество – давно уже пора сменить на «старчество»… нет? ты так не думаешь?
***
… (Куда-то я забрёл)… Однако, всё по порядку. Итак… … Сначала было много нежности, любви, и молока, и хлеба… Так мне казалось. Явно, детский сад. А главное – я помню: …как песенки – «Рио-Рита»… и «Дядя Ваня, хороший и пригожий…» – гремели за окном! На Прохоровской, где мы жили на втором этаже… И зелёный пульсирующий глаз приёмника 6Н-1, и папа осторожно, чтоб не потерять волну, ловит длинными смуглыми нервными пальцами – по вечерам (и ночью) – Вену и Мадрид… но застревал почему-то на Берлине и Москве. И был сороковый год. И произошло крымское землетрясение… Нас качнуло несколько раз ночью, но всё обошлось. Мы провели на ночной улице, завёрнутые в одеяла, несколько весёлых часов… ……… Потом была война, мне шесть лет, я отлично помню её начало: …мы смотрим с мамой венгерский музыкальный к/фильм «Петер», где поёт великолепная Франческа Гааль… (о том, что она великолепная, я тогда ещё не знал. Но как-то чувствовал…?) Был утренний сеанс, в кинотеатре им. Горького, в Одессе, мы вышли из к/театра в солнечный воскресный день 22 июня – помню кучки народа у репродукторов на улице… и странную тишину вокруг. Помню – это уже потом – сигналы воздушной тревоги, суматоху в доме, бомбёжку, сборы, бегство… Но при воющих звуках воздушной тревоги, когда все или почти все обитатели вторых и третьих этажей стремительно спускались вниз, в убежище, – папа хладнокровно и не торопясь брился – и пока не заканчивался процесс бритья, даже не думал спускаться… Бомбёжка уже началась. …Взяв меня в охапку, он всё же спускался по лестнице – быстро, но не суетливо. Он никогда не суетился. С ним было опасно, но не страшно. В рабочей суматохе, в сборах была забыта, или намеренно оставлена (?), моя маленькая коричневая скрипка-четвертушка – на стене… Так она там и осталась. Нетронутая. …Я на ней ещё не играл, ещё готовился… стать музыкантом! как в каждой порядочной еврейской семье, это было обязательно. Досадно… но я не стал. А мог. Скрипачом! Или дирижёром. Так мне мечталось… Позже мне казалось, что я дирижирую… реальностью!? …но это было потом. А пока – детство и война!
2.
…За две недели до сдачи города – страшная посадка на танкер «Сахалин»… (танкер нефтеналивной!) – как мне потом объяснили. Последний корабль, уходящий из осаждённой Одессы. …люди висели на трапе гроздьями… Потом, когда мы уже отчалили, … какой-то лейтенант на палубе озабоченно сказал соседу: «Да-а… если снаряд попадёт, если жахнет, – придётся долго гореть на поверхности воды … вот незадача!» … (эту фразу в ужасе пересказала нам бабушка, уже в трюме)
…Дождь. Мариуполь, эвакуация, уже холодно, октябрь 41-го года, накренившийся над водой катер, полный беженцев (нами) – потом село Темиргоевка… и почти сразу – ночь, грязь, как антрацит, мы на подводах или арбах – узбеки перевозят куда-то нас и наш скарб… луна и холод, домики из глины… Это – уже Средняя Азия, где детство началось с ночного землетрясенья в Намангане… Ташкент и Бухара… школа на улице Алишера Навои. Река Урда, мост и мой первый учитель, которого звали почему-то Николай Гаврилович…? Такой себе старикан, с худой длинной шеей Гусейна Гуслеи, из похождений Насреддина, – ходил, прихрамывая, нагруженный тетрадями… внимательно глядел из-под очков, ему было явно за 70, и он был совсем из 19-го века, в каком-то даже сюртуке и чуть ли не в стоячем, хотя и мятом, воротничке… он сказал как-то маме (обо мне): «С его способностями – я бы звёзды с неба…» – что было крайне странно. Ибо учился я тогда неохотно и небрежно… был в первом классе весь в чернильных пятнах и кляксах.
Во втором тоже. А за углом, в Ташкенте, кажется, в Шахантауре, старом городе, или на улице Ленинградской? – жила тогда, оказывается, величавая Анна Андревна Ахматова…! а я не знал. А если б даже знал...? мне 9 лет. … …Война ещё не закончилась. Но Одесса – была уже свободна! Мы едем домой! – помню, это называлось тогда РЕэвакуацией… …Вагоны, полустанки, поезд через Среднюю Азию – казалось, что через всю Россию… – мост через Волгу, помню страшный ветер ночью, …дня два назад, когда была невыносимая жара (в иных широтах), все окна в нашем купе (отсеке) были выбиты, теперь мы затыкали дыры в окне, от холода, подушками и всем, что было из постели и белья… Весть о победе нас застала в Харькове – «…Сегодня... 9 мая…». И голос Левитана: «подписан Акт о полной – и без-огово-рочной капитуляции!…» Голос набирал небывалую мощь… «Фашистская Германия РАЗ-ГРОМ-ЛЕНА!!»… – крики, объятия, выстрелы… Стрелял в воздух и папа из трофейного нагана… (он жил уже с нами – после контузии и госпиталя)… люди пили, что было под рукой – вино, водку, спирт… возможно, одеколон (?) – и обнимались с незнакомыми! …поезд, пыхтя, наконец, снова тронулся, окрылённый цветами, криками, славой и Победой…! ……Одесса, вокзал… и мы с вещами едем на Прохоровскую №20, в квартиру на втором этаже, где я родился. Подъезд – и сразу направо! Но там уже жили. Чужие люди. По-моему, мужчины, фронтовики – схватились за оружие.!? мама с трудом их успокоила. Всё как-то уладили. Потом мы переехали… получили жильё (это было непросто).
3.
…Итак, семья, родители, мечты и грёзы… мама и отец… евреи, тётя Рая и Привоз, … Одесса, мама, море, Паустовский… (прекрасный сон, прекрасный пол…) а сын, и дочь…. и лето короля… – всё в будущем! …А оказалось, всё совсем не так красиво было и гладко. Также были – досада, ревность, злость, обида, рвота, головные боли, несварение желудка, отрыжка, слёзы… это всё отрочество и юность… (как ни странно)… весьма сомнительное и трудное время (для отрока) Затем – два года учёбы в Шадринске, на Урале… и поезда… «Опять дожди, опять тревога, опять далёкая дорога и рельс холодная тоска. В окно вагона дождик колкий. Свернёшься на последней полке. Уснёшь, пожалуй… Ночь близка»… Не спится. Мы всё так же едем, своей отчизной так же бредим, состав всё так же в ливень мчит… Мелькают огоньки во мраке, и паровозы, как собаки, перекликаются в ночи… (из стихотворения тех лет) Пединститут в Шадринске, моя зимняя эпопея. (Я туда, в эту зиму, ещё вернусь…) Потом – перевод в Одесский педин, несколько лет работы на периферии – в деревне. И снова город, где главное – это отсутствие работы… Осенняя пора, очей очарованье, этого никто у неё не отнимет! …пора поисков еды, пора поисков, пора поисков… …Также были: торопливые объятья в парадных, соседи, мама, двор, милиция, ночные разборки во дворе… …Отрепья времени, лохмотья нищеты, ошмётки мировоззрений, встречи с неслучайными друзьями… И непременно – споры о высоком! …
4.
…Замечательный Аркадий Карп, сын тёти Жени, уже вернувшийся с фронта после ранения, студент одесского медина, обожжённый в танке, весь в шрамах… дарит мне двухтомник Герцена в день рождения, с прекрасной надписью: «Итак, будем уважать книгу!..» и подпись: Герцен…
Мне был тогда уже 16… ? Слава Богу, что это было, и была дрожь в предчувствии стихотворенья… пожалуй, единственная высокая радость! Была вторая – книги. … Впрочем, это первая, а вторая – где-то к девятнадцати или двадцати годам, мечты о том, как медленно я раздеваю учительницу младших классов Веру Ильинишну… и как она сдаётся, теряя остатки разума… (но пропустим и это)… Дальше – работа в школе, и не в Одессе, а в каком-то селе, завуч, директриса дама, не дай Бог… Ошалевшие от бесконечного убойного учебного года и каких-то противоестественных, как мне тогда казалось, домашних заданий ученики, … страшная зима в деревне – сначала ст. Подгородняя, потом – село Широкое. На самом деле, очень узкое и длинное село, где было много снега и собак, сырые сумерки и влажные дрова… и едкий дым в учительской (часто забывали захлопнуть дверцу «буржуйки») …техничка вся в слезах, и завучиха – дама не подарок, /и школа деревенская тех лет и зим…)
… …Бывали и иные совещания. Однажды был трудный педсовет, склонялись и слонялись педагоги, кого-то изгоняли, кто-то терял сознание от усталости и от обиды… Уж заполночь, мы расходились поздно, волоча на спинах коллег, из тех, кто не выдерживал речей и духоты… укладывая их в коридоре едва ли не друг на дружку… там они не сразу, но всё же приходили в себя… …А на карте в классе – история страны и полушарий, Лумумба, Африка… предбанник мира, голод, мор, болезни, и война…! А на заборах – плакаты о борьбе за мир (между народами)! … …Всё перепуталось… (и некого спросить, и некому сказать… и некому ответить) Я этого не знал… Не знал того, что будет дальше. А было всякое… вспомнился год 45-ый, закончилась война. Четвёртый класс, Одесса и школа на Прохоровской – номер №132 – танки немецкие в траве, на улицах, в крестах ( конечно, уже пустые и пробитые насквозь!) и первый послевоенный ливень, шум воды на крышах… … Мальчик Хаим из гетто, почти безумный, пляшущий под ливнем в лохмотьях… и мне жалко его до слёз, он пляшет и кричит, вскрикивает, как раненый олень (?), и тоже плачет… И тогда я понял, что и я, и тётя Женя, и её дочь – красавица Маечка Карп, и мама, и бабушка, и сумасшедший Мойша из второго подъезда, и мадам Березовская, – понял, что все мы – одно племя… Кричащее и гонимое. И тётя Дора, или просто Дора, которую я почему-то тогда приметил, и буйное, расплавленное лето 45-го… И страшная голодная зима 46-го …
5.
…Потом опять была весна, и книги, и сад, и море, облитое солнцем, и лето, и квартира на Мясоедовской, бабушка и примус, бреющийся опасной бритвой папа, война закончена, скворчит картошка на сковороде, мальчишки во дворе играют в биты… завтрак на деревянном балконе… и солнце на Молдаванке, и рыжий кот Василий, и шахматы (игра на подзатыльник), конец учебного, несвежий пионерский галстук залит чернилами, контрольная по математике, и девочка Светлана, гуляющая во дворе с собакой, которых я обожал безмолвно, безнадежно… (и девочку, и её собаку)
Был также дворник Степан (или Герасим?) – уже не помню, со взглядом пронзительным (на вещи и людей): … (– Ты шо, блять, инженер? Не? Так какого же ты с книжкой ходишь – туда, сюда…?) – и при этом размахивал метлой, широко, загребая меня и рядом идущих прохожих… и злое что-то изрекал при этом. Но потом, увидев как-то папу, замолчал надолго. Кажется, мы даже помирились (насколько это вообще было возможно) … потом – побег из школы, одинокие прогулки (и прогулы)… и гулянья при луне. А там опять – стихи (о том, что было на войне…? всё по рассказам папы + плюс, конечно, игра воображенья!)… моего. Ещё одно воспоминанье…
6.
… Помню – вечерний чай, под абажуром оранжевым, и варенье вишневое, без косточек, а на прохладном столе в стеклянных блюдечках – прозрачный джем из абрикосов и груш… у нас на Мясоедовской улице, которая потом стала Шолом-Алейхема… Друзья и мама за столом… и разговоры – как бы о пустяках, но больше о высоком! …Конечно, в доме КНИГИ – Томас Манн, Фейхвангер, Чехов, архискверный Достоевский, и лучший и талантливейший… да, застрелившийся потом поэт. И обращение к потомкам. «Певец кипячёной и ярый враг воды сырой!» …Товарищ сталин, (товарищ!?) – прикуривающий трубку от спички – знаменитая фотография – на стене, неистовый Виссарионыч… в пятом классе, и Троцкий, ещё более неясный… – в довоенном учебнике истории СССР, тщательно зачёркнут чернильным карандашом. Там же – Тухачевский с Блюхером, два бравых полководца, их тоже замарали… и выкололи глазки, чтоб не светились нахально лицами врагов народа!… кажется, маршал Егоров рядом… с могучим черепом и тоже убиенный……
…Почему-то Вера Инбер – у нас в гостях, в своей известной чёлке и с муфточкой… хохочет! (Мама, конечно, в восторге от неё, я тоже…) Не только потому, что «у сороконожки народились крошки», но и это: «Ты помнишь Геную? и шляпы на ослах, и запах лука… и то, как там… (жаль, но не помню строчек дальше)… была какая-то контора Кука… и даже это: «И потекли людские толпы, держа знамёна впереди, чтобы взглянуть на профиль жёлтый и красный орден на груди…» и далее: «…Текли… а стужа над Москвою такая лютая была, как будто ОН унёс с собою частицу нашего тепла…» – … да, как ни странно! …Или же это (вполне сентиментальное): «Расставаясь, поцелую плача ясные глаза…» «Выглянет сосед и затопчет грубою стопою милый след…» и особенно это: «Библиотека древнего поэта полна луной…» Тут я занёсся! И аж зашёлся… от восторга. Как она всё понимает! А вы говорите… Она была талантлива и подозрительно образована… и была родственницей Троцкого Льва Давидовича… (что уже было смертельно опасно…)
…И был Олеша, гений одной прекрасной книги и семи великолепных рассказов, один – с названием «Лиомпа»! То было имя крысы… …. (но об этом – чуть позже)
Потом к нам как-то зашёл, буквально забежал как бы минут на десять – Эдуард Багрицкий, любимейший! Всё кашлял и хрипел, давясь от астмы… и всё читал про Когана и Опанаса… и гениальные стихи про рыб, и всё куда-то торопился! (…а бабушка /в том сне?/ сказала ему тогда: возьмите, фар ахмунес /из жалости и бедности? / хотя бы сыр с собой, молодой человек, а то вы таки не успели даже выпить чаю!..) …И рваный шарф, весь в перфорациях, пел на ветру. Багрицкий уходил соседними дворами… хотя за ним никто не гнался! …Потом мне говорили, что Эдик Дзюбин «сбежал» в Москву с Катаевым, вернее, нехотя уехал, (он располнел тогда и, сидя дома на подушках, задыхался от астматола и кашля), – но так и не ушёл – от чёрного, задумчивого хлеба и верной и застенчивой жены, от револьвера чекистского, и от родного ливня, а в посылочке с ним были – коньяк, презервативы и чулки!? Нашёл, что сравнивать! И что дарить… (Как выяснилось позже, всё это были подарки для Ларисы Рейснер, красавицы и фурии революции, подруги и подружки вождя, а также подруги известной дамы и красотки Коллонтай), но не от Эдуарда…
(и потом, все – люди. Вождь, в том числе…)
7.
…а дальше было это, из незабываемого: …«Ай, греческий парус! Ай, Чёрное море… Ай, Чёрное море, вор на воре…» «Вот так бы и мне в налетающей тьме усы раздувать, развалясь на корме… Да голос ломать черноморским жаргоном»… …Какая рыба на Босфоре! Какое терпкое вино! Но… у родины ворота на запоре, и нам его отведать не дано… … …И снова сны…. разъезды по стране…. Урал, Свердловск… (а боли, кроме зубной, казалось, больше никакой и не было – вернее, она была иль позади, иль впереди = не у меня, а так, как-будто у кого-то, совсем другого) … И не сейчас, и не сию минуту! … Я тогда умел её гасить усилием неизвестно откуда взявшейся воли… Я говорил, что все прекрасно! … (ах, напрасно я это говорил тогда, напрасно) – часто вспоминал про Гейне и про его «зубную боль в сердце»… Этого у меня как раз с избытком хватало (страданий от неразделенной любви) …! Однако, проехали и это. … Приехали! Застава Ильича. Мне лето доставало до плеча….. … (и здесь пока прервёмся!)
Одесса – Германия, 2019, март
К списку номеров журнала «ЮЖНОЕ СИЯНИЕ» | К содержанию номера |
ГолосованиеВыберите название/тему следующего раздела проекта "Вещество"ЖурналыКыштым-ГраниПятью пятьКочегаркаСОТЫРусское вымяВЕЩЕСТВОАРТИКЛЬЕВРОПЕЙСКАЯ СЛОВЕСНОСТЬЕВРЕЙСКАЯ СТАРИНАЗДЕСЬЛитСредаЗаметки по еврейской историиСемь искусствЛиФФтДАЛЬНИЙ ВОСТОККОВЧЕГОСОБНЯКМОСТЫМЕНЕСТРЕЛЬПриокские зориВИТРАЖИДОНСЕВЕРДРУГОЕ ПОЛУШАРИЕЛИТЕРАЮЖНЫЙ УРАЛБАЛТИКА-КалининградСеверо-Муйские огниНОВЫЙ СВЕТСлова, слова, словаЗАРУБЕЖНЫЕ ЗАДВОРКИНАЧАЛОКАЗАНСКИЙ АЛЬМАНАХПять стихийЗАРУБЕЖНЫЕ ЗАПИСКИСлово-WordГВИДЕОНКольцо АЭМИГРАНТСКАЯ ЛИРАСорокопут [Lanius Excubitor]ДЕНЬ ПОЭЗИИЖурнал ПОэтовТело ПоэзииГРАФИТБЕЛЫЙ ВОРОНИНЫЕ БЕРЕГА VIERAAT RANNATЮЖНОЕ СИЯНИЕЛитературный ИерусалимДЕТИ РАФУТУРУМ АРТЧЕРНОВИКЗИНЗИВЕРЛИКБЕЗВАСИЛИСКДЕНЬ И НОЧЬУРАЛ-ТРАНЗИТНОВАЯ РЕАЛЬНОСТЬЖурналы, публикация которых на сайте прекращена:ЧЕЛОВЕК НА ЗЕМЛЕИЛЬЯАРГАМАК-ТатарстанИНФОРМПРОСТРАНСТВОДЕРИБАСОВСКАЯ - РИШЕЛЬЕВСКАЯСТЕРЖЕНЬСВОЙ ВАРИАНТБАШНЯ22ВОЛОГОДСКАЯ ЛИТЕРАТУРАНАШЕ ПОКОЛЕНИЕУРАЛРУССКАЯ ЖИЗНЬАРТ-ШУМЛИТЕРА_DNEPRТРАМВАЙЗАПАСНИКЫшшо ОдынПРЕМИЯ ПБЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫЗНАКИ11:33АЛЬТЕРНАЦИЯ |