Александр Кабанов

Окраина империи моей. Стихотворения

 Родился в 1968 году в городе Херсон – украинский поэт, живущий и работающий в Киеве, пишущий на русском языке. Автор 12-ти книг стихотворений и многочисленных публикаций в журнальной и газетной периодике: «Новый мир», «Знамя», «Октябрь», «Континент»,  «Дружба народов», «Арион», «Новая газета», «Литературная газета» и др. Лауреат «Русской премии», премии «Antologia» - за высшие достижения в современной поэзии,  премии журнала «Новый мир», Международной Волошинской премии и др. Стихи Александра Кабанова переведены на: украинский, английский, немецкий,  французский, нидерландский,  финский, грузинский и др. языки. Александр Кабанов - главный редактор журнала о современной культуре «ШО», координатор Международного фестиваля поэзии «Киевские Лавры», один из основателей украинского слэма.


 


РОЖДЕСТВЕНСКОЕ



Окраина империи моей,
приходит время выбирать царей,
и каждый новый царь – не лучше и не хуже.
Подешевеет воск, подорожает драп,
оттает в телевизоре сатрап,
такой, как ты – внутри,
такой, как я – снаружи.
Когда он говорит: на свете счастье есть,
он начинает это счастье – есть,
а дальше – многоточие хлопушек…
Ты за окном салют не выключай,
и память, словно краснодарский чай,
и тишина – варенье из лягушек.
По ком молчит рождественский звонарь?
России был и будет нужен царь,
который эту лавочку прикроет.
И ожидает тех, кто не умрёт:
пивной сарай, маршрутный звездолёт,
завод кирпичный имени «PinkFloyd».



Подраненное яблоко-ранет.
Кто возразит, что счастья в мире нет
и остановит женщину на склоне?
Хотел бы написать: на склоне лет,
но, это холм, но это – снег и свет,
и это Бог ворочается в лоне.


 


* * *


2010 год, январь, потерянность вокзала,


чему, блаженный идиот, ты улыбаешься устало?


Снег, перемешанный с золой и пахнущий копченой воблой,


вот человек – внезапно злой, вот человек – внезапно добрый,


 


разрушив собственный дурдом, он выбрался из-под завала,


еще не знающий о том, что жизнь его поцеловала –


в свирепой нежности своей, как примиряющая сила,


он думал, что простился с ней, а жизнь его не отпустила.


 


* * *


Этот гоблинский, туберкулезный


свет меняя – на звук:


фиолетовый, сладкий, бесслезный –


будто ялтинский лук.


 


В телеящике, в телемогиле,


на других берегах:


пушкин с гоголем Крым захватили,


а шевченко – в бегах.


 


И подземная сотня вторая


не покинет кают,


и в тюрьме, возле Бахчисарая –


макароны дают.


 


 


Звук, двоясь – проникает подкожно:


чернослив-курага,


хорошо, что меня невозможно


отличить от врага.


 


* * *


Андрею Макаревичу


 


Комиссары нюхали кокаин,


отвыкая от солонины,


больше в мире не было украин,


потому, что кончились украины.


 


День мерцал фонариком на корме,


отплывая в залив Биская,


я тогда сидел третий год в тюрьме –


на поруки бороду отпуская.


 


Говорят, что завтра придет весна,


и, опухнувшая от пьяни,–


на майдан подтянется матросня,


а за ней – приползут крестьяне.


 


Затекая в рифму – прольется кровь,


и туда ей теперь дорога,


что такое, братец, твоя любовь –


это зрада  и перемога.


 


Треугольный народ соберут в кружок


бородай, парубий, ефремов:


желтоватый, гибельный порошок –


раздавая из пыльных шлемов.


 


БЭТМЕН САГАЙДАЧНЫЙ


 
«Новый LuckyStrike» – поселок дачный, слышится собачий лайк,
это едет Бэтмен Сагайдачный, оседлав роскошный байк.
Он предвестник кризиса и прочих апокалиптических забав,
но, у парня – самобытный почерк, запорожский нрав.



Презирает премии, медали, сёрбает вискарь,
он развозит Сальвадора Даля матерный словарь.
В зимнем небе теплятся огарки, снег из-под земли,
знают парня звери-олигархи, птицы-куркули.


Чтоб не трогал банки и бордели, не сажал в тюрьму –
самых лучших девственниц-моделей жертвуют ему.
Даже украинцу-самураю трудно без невест.
Что он с ними делает? Не знаю. Любит или ест.
 


ПОБЕГ В БРЮГГЕ




Я назначу высокую цену – ликвидировать небытие,


и железные когти надену, чтоб взобраться на небо твое,


покачнется звезда с похмелюги, а вокруг – опустевший кандей:


мы сбежим на свидание в Брюгге - в город киллеров и лебедей.


 


Там приезжих не ловят на слове, как форель на мускатный орех,


помнишь, Колина Фаррелла брови – вот такие там брови у всех,


и уставший от старости житель, навсегда отошедший от дел –


перед сном протирает глушитель и в оптический смотрит прицел:


 


это в каменных стойлах каналы – маслянистую пленку жуют,


здесь убийцы-профессионалы не работают – просто живут,


это плачет над куколкой вуду– безымянный стрелок из Читы,


жаль, что лебеди гадят повсюду, от избытка своей красоты,


 


вот – неоновый свет убывает, мы похожи на пару минут:


говорят, что любовь – убивает, я недавно проверил – не врут,


а когда мы вернемся из Брюгге, навсегда, в приднепровскую сыть,


я куплю тебе платье и брюки, будешь платье и брюки носить.


 


* * *
Крыша этого дома – пуленепробиваемая солома,
а над ней – голубая глина и розовая земля,
ты вбегаешь на кухню, услышав раскаты грома,
и тебя встречают люди из горного хрусталя.



Дребезжат, касаясь друг друга, прозрачные лица,
каждой гранью сияют отполированные тела,
старшую женщину зовут Бедная Линза,
потому что всё преувеличивает и сжигает дотла.



Достаешь из своих запасов бутылку “Токая”,
и когда они широко открывают рты –
водишь пальцем по их губам, извлекая
звуки нечеловеческой чистоты.


 


* * *


Бегут в Европу черные ходоки,


плывут в Европу черные ходоки,


а их встречают белые мудаки  –


свиных колбасок мерзкие едоки.


 


Вокзал вонзит неоновые клыки –


и потекут из яремной вены:


вода, одежда, памперсы, сухпайки,


цветы и средства для гигиены.


 


У белых женщин бедра, как верстаки,


у белых женщин слабые  мужики,


но всё исправят черные ходоки,


спасут Европу черные ходоки.


 


В Берлине снег,  внизу продается скотч,


сосед за стенкой меня не слышит:


зачем он пьет по-черному третью ночь,


а может быть, он набело что-то пишет.


 


К примеру: «….больше нет ничего,


остался дом и дряхлое, злое тело,


и только смерть ползет змеей,  для того,


чтоб жизнь моя над высоким огнем летела…»


 


* * *


Я начинался с музыкою вровень


и счастлив был, а значит, был виновен


в просчетах бытия,


что вместо счастья, из всего улова,


досталось вам обветренное слово,


а счастлив только я.


 


Как будто соль, сквозь дырочку в пакете,


я просыпаюсь третий век подряд,


меня выводят на прогулку дети,


коленки их горят.


 


И если счастье – зло, и виновато


во всех грехах, в священной, блядь, войне:


любое наказанье и расплата


лишь за добро – вдвойне.


 


Зачем же эта музыка в придачу


бессмысленно высвечивает тьму?


О чем она? И почему я плачу?


Я знаю почему.


 


 


 


 

 

 

 

 


 


 


 


 


 


 


 


 


 


 

 

 

 

 

 

К списку номеров журнала «ВИТРАЖИ» | К содержанию номера