Что натворил!
Когда ещё пичуги сонны,
И видит сны Святой Кирилл,
Господь под деревом лимонным
Себя корит: «Что натворил!»
Летают бабочки по Раю,
Молчком, друг с дружкой – ни гугу.
А Бог: «Они ж там помирают
И верят, что я всё могу».
Зевнёт Кирилл:
«А что - так рано?
Что, Боже, снова грусть-тоска?»
Нальёт в стаканчик валерьяны,
Посмотрит вниз на облака.
Под облаками осень, лето…
Тень городов, крупинки сёл.
А Бог своё: «Они ж там это…»
Кирилл: «Поверь, Ты сможешь всё».
Господь: «Мне не хватает Веры».
Святой Кирилл, сложив персты:
«Не надо, Боженька, истерик,
Они же верят, верь и Ты».
Небесный покровитель
Солнце – часто,
ну а тучки – реже.
Без штанишек бегает малОй.
Дайте ножик, я подсолнух срежу,
Да, вон тот, с большущей головой.
Положу подсолнух на колени,
Сяду там, где дровяной сарай.
Прыг – малОй,
прыг-прыг –невинный членик,
Улыбнусь, скажу ему: «А-яй».
Мамка выйдет и захлопнет сени,
Наберёт воды в глубокий таз.
В августе всё-всё – к едрене-фене,
В августе у нас всё напоказ.
Вот пошли гулять по тазу волны,
Посадили маленького в таз.
На коленях у меня подсолнух,
Я сижу, прищурив левый глаз.
Мамка вскрикнет:
«Да не брызгай, Витя!»
А малОй: «хихи-хаха-хихи».
Я-то кто?
Небесный покровитель.
Кучу наплевал вон шелухи.
Пастораль Палеозоя
Курочка в гнезде сидела,
Тужилась, яйцо снесла.
Я лежал в тени без дела,
Рядом яблоня росла.
Ржали за деревней кони,
На дворе – Палеозой.
Я лежал в тени ладони,
Распростёртой надо мной.
Есть ещё страна Советов,
Не подох наш Бобик злой,
Только нету интернетов,
Он такой – Палеозой.
Эх, прекрасная эпоха,
Всё, что надо, есть ещё.
Олигархам было плохо,
Людям было – хорошо.
Курочка в гнезде сидела,
Тужилась, потом снеслась.
Радуясь, –ко-ко! – запела,
Бобик злой разинул пасть.
Я чуть-чуть побольше Бобки,
Нету дел в июльский зной,
Ладно, побегу по тропке,
Тень ладони – вслед за мной.
Чья ладошка?
Знает кто же?
Ведь вокруг Палеозой.
Может это Боже?
Может.
Слышал я, что есть такой.
Записки очевидца
Я сидел на третьей ветке слева:
«Чик-чирик», – других я слов не знал.
Девушка внизу гуляла – Ева,
Юноша Адам беспечно спал.
Нет ещё слов «счастье» и «измена»,
Нету слов «любовь», «желанье», «блуд».
Бог работал во вторую смену,
Грядочку вскопал: «Лук будет тут».
Ева подошла: «Дед, дай помадку,
Сладкого охота, не могу!»
Боже: «Погоди, закончу грядку,
Да самшита кустик подстригу».
Взял Бог шланг,
побрызгал ловко грядку,
Подмигнул хитрО мне, воробью.
А Адам, проснувшись, на трёхрядке
Заиграл: «Как хорошо в Раю».
Бог пошёл искать в шкапу помадку,
Серый шланг, вдруг, раз – и змием стал,
Еве говорит: «Бывает сладко
Без помадки» и загоготал.
Я чирикал,
день стоял погожий,
Еве змий: «Глянь у Адама чё».
А когда вернулся Бог,
о Боже!
Двое целовались горячо.
Бабой стала Ева,
округлилась,
«Я теперя знаю, что почём, -
Богу говорит, – я, дед влюбилась,
Вон какое у Адама чё!»
А Адам счастливый,
пробка пробкой,
Улыбаясь: «Ну, ага, и я».
Бабью гладит голенькую попку:
«Деда, эта… мы теперь семья».
Грустно Бог:
«Греха вы не боитесь.
Так, лучок посеял, щас – морковь.
Что ж, идите, дураки, плодитесь,
Если так понравилась любовь».
Лишнего нажил я сколько!
Колики, артроз, одышка,
Я весь день курю табак.
У меня всего излишки,
Приходи, бери за так.
– Это надо?
– Надо.
– Сколько?
Пары хватит? Или – две?
Ладно, остальное Колька
Заберёт, раздаст братве.
Тяжело, когда – излишки.
Да растащит всё народ.
Только вот по стенам книжки,
Их никто не заберёт.
–Кто там? Ольга Санна, здрасьте.
Надо это? Сколько?
– Пять.
– Да вот тут чуть-чуть подкрасьте,
Будет новеньким опять.
– Понимаю: быт, детишки…
Раньше стоило три сто…
Забирайте, всё – излишки,
Это лишнее и то.
Лишнего нажил я сколько!
Вот успеть бы всё раздать.
Ладно, остальное Колька…
Прибежит, начнёт хватать.
После Кольки пусто станет,
Только в уголке – скамья.
После Кольки стукнет в ставни
Ангел пожилой, как я.
У него артроз, одышка,
А на лысине скуфья.
Спросит Ангел: «Чё, излишки?»
Усмехнусь: «Тут лишний я».
Го Пу
Хорошо – транжирить время,
Стар когда ты или юн.
Съел лимон – в горшочек семя, –
Так указывал Шэньнун.
Всё одно и то же в мире:
Свадьбы, сорок дней, развод.
Разбазаривать, транжирить,
Тырить, если повезёт.
Тискать бабу.
Блуд?
Конечно!
А она: «Ну, погоди…».
Хорошо, но быстротечно, –
Как растолковал Юйди.
Будем жить, транжирить, тырить,
Тарабанить в дверь: «Открой!»
Жить в двухкомнатной квартире,
Съел лимон – зерно зарой.
Нас везут, мы пассажиры,
Год прошёл – и хорошо.
Будем времечко транжирить,
А что делать с ним ещё?
Пар глотать в московской бане,
И, объевшись белены,
В дверь ногою тарабанить
По совету Гуаньди.
Разбазарить, растранжирить,
Иногда: «Господь прости!»
Нет другого в этом мире –
Изъяснялся Бог Фуси.
А когда откажут почки
После пьянок, свар и драк,
Глянешь, а в горшке росточки!
Бог Шэньнун, он не дурак.
Растранжиришь жизнь большую.
Украшения в гробу.
Похоронят по Фэн-шую,
Как советовал Го Пу.
Садись со мной
В главе седьмой – про деколин.
Учись,
читай до посиненья.
Коль поумнеешь, крикнешь: «Блин!
Ну, ничему нет объясненья!»
Тогда придёшь к пруду, сюда,
Где ветвь качает мухоедку,
И спросишь: «Это что, вода?»
А я, зевнув: «Дай сигаретку».
Добавлю сонно: «Да, вода.
Вон – птичка, там – паук в чапыге».
Вот – умник, а пришёл сюда,
Где всё ещё сложней, чем в книге.
В ладони огонёк зажму,
Дым выпуская сигаретки.
Нет объясненья ничему.
Да-да – кивнут согласно ветки.
Сижу уже давно я тут,
Я изучил все главы книги.
Теперь смотрю, как сеть плетут
Усердно пауки в чапыге.
Прошепчешь тихо: «Одуреть, –
Ну ничему нет объясненья».
Садись со мной, давай смотреть
На этот пруд до посиненья.
У аптечного киоска
Змея и крест – киоск аптечный,
Ах да, ещё там рюмка есть.
Вот оказалось: жизнь конечна.
Старуха: «Жжёт… така болезь».
Аптекарь ей: «По две таблетки…»
Она: «Съем супу – жжёт и жжёт…»
Старуха в стёганой жакетке
На первом за углом живёт.
Про смерть известно ей, конечно.
Она не верит в «рай» … «воскрес» …
И в то, что жизнь её конечна,
Не верит.
Да, «така болезь».
Не верит, но бормочет часто:
«… иже еси на небеси».
Аптекарь бабке: «Полтораста»
И стал звонить: «Алло, Люси…»
В руках бабульки ретро-сумка,
Под нос она: «Господь, спаси».
Змея над нею, крест и рюмка,
А чуть повыше – «небеси».
У лавочки четыре ножки
У лавочки четыре ножки,
А у кота пушистый хвост.
Вот – самотканые дорожки,
В окошке – тропка на погост.
Клянусь, отсюда не уеду.
Болота вкруг, особо – в дождь.
Тут не пройти велосипеду,
А пёхом далеко уйдёшь?
К тому ж, –куда кота, скотину?
С собою их не заберёшь.
Как осень, рвёшь в лесу калину,
Зимой лесную птицу бьёшь.
Дорог тут нет, дорожек – тоже.
Нет и не надо, без проблем.
Есть сын Серёжа, но к Серёже
Не доберусь, да и зачем?
У лавочки четыре ножки,
А у кота пушистый хвост.
Одной достаточно дорожки –
От поселенья на погост.
Плохой дедушка
Я дедок вонючий, древний,
Мне уже никто не рад.
На краю моей деревни,
Два телёнка, пять козлят.
На краю бежит тропинка
К озеру, где камыши.
Эсэмэску шлёт мне Нинка:
«Про любовь, дед, напиши».
Отвечаю ей: «Нинуля,
Позовут на сеновал,
Там поймёшь –
любовь, как пуля:
Трах – и сразу наповал».
«Трахнул», - говорят в народе,
В корень наши люди зрят.
На краю деревни бродят
Два телёнка, пять козлят.
Эсэмэски – трали-вали,
А козлята – прыг да скок.
Трахнут, Нин, на сеновале,
Вот и вся любовь, Нинок.
