Ефим Гаммер

Патент творческой абсорбции. Маленькая повесть израильской жизни

1

Талантливые люди начинаются с незнания.

«А что там дальше?» – думают они и появляются на свет.

В глазах вопрос, в сердце ожидание, над головой ореолом – надежда.

«Будем жить!»

И они живут, не расставаясь, – талантливый человек и надежда, верная спутница и жена: по некрасовски посмотрит – рублем одарит, либо подкинет идею, а с ней и адресок – куда податься за финансовой подкормкой.

Так было в России, так стало в Израиле. Ничего, в сущности, не изменилось, кроме названия денег. Какая разница, рубли или лиры, если того и другого нет в наличии. Вернее, есть, но в таком мизерном количестве, что на издание книги не хватает.

Что же делать? Идти за ссудой.

Куда? К доктору Ладошицу (фамилия несколько изменена).

Поговаривали, он был спонсором журнала «22», и бабки давал новым репатриантам на всякие нужды. Причем, на довольно выгодных условиях.

– Ссуду на что просите? – спросил доктор Ладошиц, когда я вошел в его кабинет.

– На издание книги.

– Да? На издание книги? – он испытующе посмотрел на меня, будто хотел убедиться, что я не разыгрываю его. – Знаете, Ефим, вы первый человек на моей памяти… Первый из тех, кто, не стесняясь, просит спонсировать выход в свет его сочинений. Все придумывают себе куда как более веские причины, чтобы не отказал. То срочный ремонт квартиры – иначе затопит. То операция жены, а без жены ему не жить. А вы – книга… Книга хоть приличная?

– Скажем так, Иван Петрович Белкин на израильской сцене.

– Конкуренция Пушкину?

– Не совсем. И братьям Жемчужниковым с Алексеем Толстым, если вспомнить о Козьме Пруткове. Там, в Союзе, где все мы были «товарищи», еврею зачастую приходилось прятаться за русский псевдоним, чтобы попасть на страницы печати. И мне предлагали… В одном, другом журнале, допустим, в «Смене», но я отказывался.

– Выходит, вы решили проверить, как обстоят дела здесь.

– В какой-то степени. Поэтому мой герой, зовут его Васька Брыкин, русский по паспорту, еврей по Галахе, то бишь по матушке с бабушкой, и решил пробиваться в русскоязычную литературу Израиля.

– Уложитесь в две тысячи долларов? – доктор Ладошиц раскрыл чековую книжку.

– Жизнь еще ценится, покуда пиво пенится, – отозвался я своим афоризмом и кивнул.

 

Ассоциация первая

Из истории русскоязычной литературы Израиля

 

ПОВЕСТИ ВАСЬКИ БРЫКИНА

 

Сегодня, глядя из Иерусалима в далекое прошлое, я публикую совершенно несекретную переписку моего литературного героя Васьки Брыкина, проживающего в книге «Круговерть комаров над стоячим болотом», с главным редактором – в тот исторический момент – израильского литературного журнала «22» Рафаилом Нудельманом.

Васька Брыкин появился на свет в 1979 году после разговора с Яшей Цигельманом, когда он, член редколлегии журнала «22», сказал мне, что их «элитарное издание» обладает якобы «правом первой ночи». В переводе с языка крепостных литераторов это значило, что авторы как бы обязаны предоставлять журналу каждую новую вещь. Этакая рабская зависимость, согласитесь, закрывала перед ними двери иных, не менее уважаемых изданий. К тому же, опять-таки согласитесь, не очень приятно предлагать в другое уважаемое издание произведение, уже забракованное кем-то, не менее умным и авторитетным. 

Тут меня и осенило: вам нужны творческие личности – безличности, знающие только один адрес? Пожалуйста, получите. И, согласуясь с расписанным по учебникам примером из отечественной литературы, я создал среди родных олив израильского Ивана Петровича Белкина. Поселил его в провинциальном Кирьят-Гате, где жили мои родители, бабушка, тетя Софа с мужем и детьми, усадил за пишущую машинку «Москва» и сказал: дерзай! Так появился на свет писатель Васька Брыкин, большой любитель белоголовочки и женского пола. Был он по профессии моряк, по призванию – литературный мистификатор, но при этом желал прослыть еще и признанным мастером слова в обеих израильских столицах разом, в Тель-Авиве и Иерусалиме. А чтобы прослыть им, необходимо было появиться во всей красе своего неисчерпаемого таланта на страницах журнала под забойным названием «22», престижного, прежде всего, по версии самих его верных авторов и столь же верных читателей, коих в то запойное время приходилось минимум по одному (читай: муж – жена) на брата-писателя.

Рожденный экспромтом, «верный человек и живой роман» Васька Брыкин начал с 1979 года регулярно посылать из Кирьят-Гата по почте свои новые произведения в журнал «22». И не кому-нибудь, а лично главному редактору Рафаилу Нудельману.

 В результате творческого соревнования с братьями Жемчужниковыми и графом Толстым, породителями Козьмы Пруткова, а заодно и с Александром Сергеевичем Пушкиным, «отцом» Ивана Петровича Белкина, под моим неунывающим пером возник первый на русскоязычной улице Израиля диссидентский роман в эпистолярном стиле.

В редакции «22» терялись в догадках: кто это так настойчиво стучится с улицы в их наглухо закрытую для посторонних дверь?

Не располагая возможностью самостоятельно разобраться в литературных достоинствах Васьки Брыкина, рискнувшего без маститого рекомендателя штурмовать неприступный Парнас, уважаемые редакторы не печатали ни строчки из его творений, превращая себя на его глазах во все менее и менее уважаемых.

 Как же они были ошарашены, когда Васькин «самотек» внезапно преобразился в книгу. Это трудно воспроизвести, но легко вспомнить.

В 1982 году, с выходом в свет произведений Васьки Брыкина, но уже под обложкой моей книги «Круговерть комаров над стоячим болотом», литературная мистификация раскрылась.

Книга, естественно, была отправлена с дарственной – Рафаилу Нудельману от Васьки Брыкина. Из провинциального Кирьят-Гата – в столицу средиземноморских литераторов Тель-Авив.

Рафаил Нудельман был несколько смущен, заодно и огорошен превращением никому не ведомого Васьки Брыкина в Ефима Гаммера.

И тут же откликнулся поэтическим посланием:

 

Вася Брыкин – это гений

Выше всех определений!

Как Эйнштейн во время оно,

Ниспроверг он все каноны,

Создал новый тип романа,

И за то ему осанна!

 

2

В 1979-м я не подозревал, что мои мытарства с устройством на работу по специальности, полученной в университете на журфаке, продолжатся еще год, и только с 1 ноября 1980-го я наконец-то официально превращусь в израильского журналиста, оформленного на ставку редактора радио «Голос Израиля». И не завтра-послезавтра, а спустя почти три года, в 1982-м, выпущу в свет «Круговерть комаров над стоячим болотом», книгу, ставшую в одночасье сенсацией всего русскоязычного зарубежья – от Израиля до Франции, Германии, США. В Америке ее без уведомления автора издали в виде серии тонких книжек под названием «Литературные приключения Васьки Брыкина». А сейчас всего лишь осень 1979 года, и у меня на повестке дня срочная ездка в Кирьят-Гат.

Оттуда, из провинциального тихого города, я отправлю первое послание – «засыл», как пишет Васька Брыкин, в журнал «22». И тем самым наступательно, по Михайло Ломоносову, начну предметно доказывать, что может собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов еврейская земля рождать.

   

Ассоциация вторая

Из истории русскоязычной литературы Израиля

 

ПО АВГИЕВЫМ КОНЮШНЯМ ПАРНАСА

 

Эпистолярная повесть в стихах и прозе, рассказывающая о несостоявшейся любви между сильными мира сего и грандиозно известным в мире том Васькой Брыкиным, так и не домогшемся от них сердечного признания.                                     

 

Засыл первый

 

Дорогой Рафа!

Пишу тебе по-еврейски, значит – на «ты»...

Как ты знаешь из истории русской журналистики и, надеюсь, не только русской, открытие таланта, а с ним и нового имени, всегда было одним из истинных стремлений толстого, еще не заленившегося от лежки на пыльных полках журнала. Тем более сейчас, в пору, когда с массовым выездом в семидесятых годах советских людей за рубеж зарождается международная русская литература, столицей которой может стать Иерусалим. Правда, в том случае, если ты поддержишь меня и начнешь публиковать на страницах твоего приятного на вид издания. А не поддержишь, гляди, столицей обозначится Париж или Нью-Йорк. И ты со своим печатным органом окажешься в глухой провинции, как бывало прежде, когда под видом урожденного одессита жил в России, но не в столице ее белокаменной, не в Москве-матушке, а в сторонке, привечаемой скорым поездом – «ту-ту!».

Если я верно понимаю цели и задачи твоего, в будущем всесветного журнала, то журнал – долгие ему лета, от его 22 до 120! – не должен без дрожи душевной поворотить меня назад в безвестность. Ибо журналу, при его 22-ух-х! не достает до ровного счета 11-ти зубариков, чтобы литературно-кусачий рот стал мудрым до краев и во всю пасть!

Видя своим критическим оком такое дело, я, Рафа, готов пойти к тебе навстречу и самолично, раз во мне столь острая нужда в танковых войсках нашенской литературы, заменить все недостающие 11, но на условии, что в игру принимаешь на равных. Разумею, конечно, ставка в нашей игре серьезная, и еще какая – зубы! Но не боись! Я без подвоха! Свои зубарики на полку не положу. А то противники дознаются и донесут тебе по советской привычке, что якобы Васька – обманщик, зубы бережет от Алтаря Отечества, куда живот принято складывать.

Поверь мне, Рафа! Я честный, я м?лодец, один из тех, из 33-х батьки Черномора. Так что не подведу со своими зубариками. А насчет чужих... Эх, раззудись, рука! Да будет тебе, Рафа, известно, я по молодости лет быка с ног валил, когда мы сходились с ним поутру с бодуна.

Свои произведения, написанные, как ты уже, наверное, успел заметить взыскательным глазом, не каким-то доходягой-скелетиком, а вечным пером, никому я еще не предлагал, памятуя, что ленивые на шевеление мозгой журналы мне откажут в любви и дружбе. Ибо, если журнал не шевелит мозгой, редактор его – одно сплошное самомнение, без проблесков мысли.

Я же нуждаюсь в ином редакторе: с кругозором, с понятием, с игрой воображения! Только человек с гибкими извилинами, стремительной реакцией прирожденного журналиста, лишенный ложного, с отложением сала на физии самолюбия, в силах уразуметь, какие выгоды получит от союза со мной.

Полагаю, ты, Рафа, понял, в какое лабиринтное сердце клоню я со своими приношениями.

Если я не ошибся в тебе с нынешними своими, очень умозрительными представлениями, то мы поладим. И столица международной русской литературы будет провозглашена в древнем Иерусалиме.

 

Васька Брыкин

3

Семейные обстоятельства всегда заставляют ожидать лучшего. А тут ни работы, ни денег. Подработка тренером по боксу в поселении Гивон, что под Иерусалимом, практически не в счет. Чек на издание книги – добро неприкасаемое.

А нужно купить то, купить это.

Света, моя жена, на седьмом месяце. И разговоры сплошь не об издании книги, а о коляске, ползунках, детском питании и перспективах, коих в наличии не разглядеть даже в телескоп – не Марс, не Сатурн, не летающие тарелки.

 

Ассоциация третья

Из истории русскоязычной литературы Израиля

 

Засыл второй

 

Дорогой Рафа!

Понимаешь, я малость поиздержался в матерном... извиняюсь, в  материальном отношении. Хоть плачь, нет денег! Никак их не нашомеришь в нужном сердцу и душе количестве! (Шомерить – это, по-израильски, сторожить, то бишь работать охранником.) Однако, как все транжиры и моты, я отвергаю с презрением копейку, что рубль бережет, и намерен поправить положение – знаешь, за счет чего? Нет, не знаешь!

    За счет безумных начинаний. Посему, беря пример – напрягись, и догадаешься, с кого, – намечаю открыть для обозрения свой орган, на сей раз печатный: «Фаршированные крылья Пегаса».

Приглашаю к сотрудничеству. На тех же ваших условиях. Бесплатно! Но даю слово: тот, кто первым пришлет мне стихи или рассказ, корреспонденцию либо статью, имеет реальную возможность стать первым заместителем главного редактора, второй, разумеется, не поспеет за первым и будет признан вторым заместителем, третий, само собой, третьим. А для четвертого – бди и помни! – место уготовлено только в рядах славной, но уязвленной положением редколлегии.

Спеши – пиши, Рафа! Орган – не штука! Будет, я обещаю, и тебе где печататься.

И имей в виду, что именно отсель пойдет международная русская литература. Штаб-квартиру я обустрою в Израиле, а отделения в США, Англии, Франции, Германии.

Как тебе? Нравится? И мне нравится!

Заодно прими также новые творения моего ума, питаемого сердцем и неистощимым творческим духом.

Пока просто Васька Брыкин, верный человек и живой роман,            а через месячишко – гляди уж! – главный редактор журнала «Фаршированные крылья Пегаса», призванного стать родонача-льником международной русской литературы.

 

4

Иерусалим сходил с ума. Впервые за три тысячи лет своего непростого существования он подвергался не осаде, не разграблению, а выходил на кулачный бой, причем по всем гуманным правилам боксерского искусства, в кожаных десятиунцовых перчатках. И не против палестинцев, сирийцев или прочих ливанцев, а против немцев. Да-да, немцев из Западной Германии, детей и внуков солдат Вермахта, от чьих рук у многих нынешних израильтян погибли родные и близкие из старших поколений.

Когда-то я писал, что был самым счастливым еврейским мальчиком в Риге. У меня, рожденного в апреле 1945 года, остались после войны в живых и родители, и оба дедушки, обе бабушки. Такого везения евреи моего поколения не ведали не только в Риге, но повсеместно – в Польше, Чехословакии, Украине, России, Латвии, Литве, Белоруссии, во всех тех местах, где осуществлялось «окончательное решение еврейского вопроса». Разумеется, и в Израиле, куда негласно, а потом законным путем прибывали мои соплеменники. И вот сейчас, когда по всему городу расклеены плакаты о предолимпийском матче по боксу между сборными Иерусалима и Западного Берлина, они уже заранее обсуждали ход поединков и строили прогнозы на Московскую олимпиаду – 1980.

– Как ты считаешь, – спрашивал меня Марк Зайчик, спортивный комментатор радио «Голос Израиля», с кем я изредка, хотя он и «тяж», боксировал в спарринге «на технику», – у нас есть шансы побить немцев?

– Ринг покажет, – уклончиво отвечал я.

– Но все же… Кто у нас есть в Иерусалиме сейчас? Ты… И?

– Я и открываю турнир. Работаю в первой паре.

– А остальные?

– Остальные из Тель-Авива.

– Немцы знают об этой хитрости?

– У них тоже в принципе сборная Западной Германии. Это для видимости говорится «Иерусалим – Берлин», чтобы сгладить национальный момент. На самом деле расклад такой: евреи против немцев. Причем, в руках одинаковое оружие. Перчатки, Марк! И тут мы еще посмотрим, кто кому вмажет, когда они не с автоматами на нас, безоружных…

– В прежние времена весь клан братьев Люксембург составил бы вам компанию. Но все трое уже по возрасту не подходят, ушли в тренеры.

– Я тоже не мальчик. Мне 34.

– Ты в форме…

– Ясное дело, для меня это последний шанс.

– Предельный возраст для любителей, – напомнил спортивный комментатор.

– Но не для профессионалов, Марк! Прорвусь на Олимпиаду, а там посмотрим.

– Смотри сейчас...

Намек Марка я понял с полуоборота. Все бои с местными боксерами и приехавшими из-за границы за путевкой на Олимпиаду я заканчивал с «явным» уже в первом раунде, за минуту-полторы. Тренеров занимало, как я буду выглядеть на международном ринге, когда придется выкладываться все три раунда. Хватит ли дыхалки и выносливости? Не потеряют ли убойной резкости мои кулаки? Все же по их версии я – «старик».

В отличие от них, «стариком» себя я на ринге не чувствовал. Во мне еще копилось с десяток неистраченных боксерских лет. Глядишь, при благоприятном раскладе на Московской олимпиаде, еще и в профессионалы вырвусь. Появятся хоть какие призовые деньги. А то ведь не на что жить. Вот я и оставался, как перекати-поле, и рассчитывал только на бокс, выбивая победу за победой в «пенсионном» для спорта возрасте.

Авось, оскал саблезубого тигра обернется улыбкой удачи.

Эта удача, держащая в боксерской перчатке призовой билет на Олимпиаду, смотрела на меня из синего угла ринга.

Крепыш-немец переминался с ноги на ногу, поглядывал на меня. Не знаю, что ему говорили о сопернике-переростке. Но представить несложно. Установка секунданта перед боем звучала приблизительно так: «Он – старик! “Сдохнет” уже во втором раунде. Потаскай его по рингу и добивай! Левой – правой, еще раз правой, как ты умеешь, и он – твой».

Мне секундант ничего не говорил. Возрастная разница между мной и немцем – тринадцать лет. Он чемпион Западной Германии, победитель отборочного турнира в Гамбурге.

Молодость – за него.

Что за мной? Опыт? Нет, опыт при такой возрастной разнице не в счет.

А что в счет?

То, что я еврей, стою на земле Израиля, и в моих руках такое же оружие, как у противника. Вот что!

– Боксеры на центр ринга!

Рефери вызывает нас, и весь зал иерусалимского «Дома молодежи» замирает в ожидании. Мы пожимаем друг другу руки. Я рта не раскрываю: чего говорить, когда слово за рингом? А немец – распогодился, что ли, от нашего гостеприимства? – выбрасывает какую-то фразу. С угадываемыми сквозь «шпреханье» словами «Иерусалим», «Израиль», «юден» – «евреи».

«Юден!»

Это был тот удар, который нанес немец сам себе, в поддыхало, не иначе. Если раньше против него был направлен разве что мой многолетний навык турнирного бойца, то сейчас всем своим существом я рвался показать ему, во что превратили бы во время войны его предков мои предки, будь у них под рукой равноценное оружие.

Мне трудно объяснить, что произошло со мной. Но эта гортанная речь, пусть и приветственная по своему существу, внезапно включила во мне какую-то подспудную энергию наших двужильных праотцев Маккавеев, разгромивших самую мощную армию древнего мира – греческую.

Без всяких подсказок секунданта я уже изначально предвидел, что будет происходить на сером квадрате ринга все три раунда подряд.

Гонг!

Мы сближаемся. По диагонали. Ему четыре шага до центра. Мне четыре шага. Но на четвертом шаге правую ногу я резко ставлю в сторону и, меняя стойку, наношу немцу первый, он и разящий наповал удар.

Нокдаун?

Нокдаун!

Но судья не ведет отсчет секунд, бой не останавливает. И я нанизываю атаку на атаку, тесню противника в его синий угол.

Удар за ударом. Джеб, кросс.

Удар за ударом. Апперкот, хук.

Как я работал? Описывать подробно не буду: в обычной своей манере, на обходе и упреждении. Визуальная картинка, пусть и не этого поединка, дана Марком Зайчиком в его рассказе «Столичная жизнь», опубликованном в журнале «Студия» №10 в 2006 году. Вот как он описал в рассказе мою манеру боя, взяв за основу спарринг, который я проводил в Тель-Авиве с лучшим боксером Израиля 1979 года Шломо Ниязовым.

«Он стоял в спарринге с молодым парнем призывного возраста, остриженным наголо. Он был очень пластичен, худые узловатые руки его летали дугами, сам он порхал кругами, получая от соперника по голове и по корпусу. Они оба не слишком весомо попадали друг по другу, но выглядели убедительно – упрямые, настойчивые бойцы».

Берлинец тоже выглядел упрямым и настойчивым. Но этого мало. В скорости он уступал, да и в арсенале технических приемов я превосходил его.

Удар за ударом. Джеб, кросс.

Удар за ударом. Апперкот, хук.

У немца пошла кровь из носа. Зеркала души принимают дымчатый отлив. Я «плаваю» в его зрачках. Несомненно, парень в гроги. Но стоит на ногах, держится. И рефери не спешит объявить нокдаун. Он – наш, израильский рефери. Видать по всему, в нем тоже колобродит не дающая мне покоя фраза: «Мы еще посмотрим, кто кого, когда у нас в руках одинаковое оружие».

Гонг!

Минута отдыха. И опять секундант обходится без наставлений и советов. Обмахивает полотенцем и приговаривает:

– Хорошо! Хорошо! Бей! Ты – первый. За тобой вся команда.

Я смотрю на него. И мне вспоминается, как в Риге, когда снимали фильм о Штирлеце «Семнадцать мгновений весны», поддатые статисты, облаченные в эсэсовскую форму, «пугнули» в Верманском парке двух сидящих на скамеечке старушек-евреек.

– Юден! – сказал тот, кто повыше.

– Пиф-пах! Шиссен! – нацелил палец тот, кто ниже ростом, с усиками – кавадратиком, явно под Гитлера.

Одна старушка чуть не умерла, увидев перед собой ожившего злодея из времен ее покалеченной юности, вторая набросилась на хулигана, расцарапала щеку, сорвала наклеенные усы. То-то было смеха среди праздношатающейся публики. Мне тогда было не до смеха. И «эсэсовец» с расцарапанной физией сполз на цветочную клумбу, держа в зубах «гонорар» за участие в массовке.

Сегодня без массовки и без отрепетированных заранее сцен.

Бокс, как жизнь, не знает репетиций.

Гонг!

Второй раунд!

И второй раунд, и третий я гонял немца по рингу, вынимая из него душу.

Удар за ударом. Джеб, кросс.

Удар за ударом. Апперкот, хук.

И с каждой минутой все отчетливее сознавал: нельзя заканчивать бой до срока. Тренеры сборной должны видеть, что я столь же вольно чувствую себя в третьем раунде, как и в первом.

Дыхалка у меня была и впрямь отменная. А уж о волевом импульсе и говорить нечего…

Финальный гул гонга.

Все! Кончено! Теперь от меня ничего не зависит!

Судья-информатор:

– Победа по очкам присуждается Ефиму Гаммеру. Счет один – ноль в пользу Израиля.

Рефери поднял мою руку в черной перчатке, я по традиции кинул голову на грудь и впервые увидел свою бойцовскую майку. Из крахмально белой она превратилась в красную, вишнево-яркую от крови, немецкой крови…

«Мы еще посмотрим – кто кого, когда у нас в руках одинаковое оружие!» – рефреном прозвучало в уме, и я посмотрел в притихший от волнения зал.

 

О чем писала латвийская пресса спустя три десятка лет

 

БЫВШИЙ РИЖАНИН В 65 ЛЕТ СТАЛ ЧЕМПИОНОМ ИЕРУСАЛИМА

(Опубликовано 7 мая 2010 года на портале «Delfi», Рига)

 

Известный в Израиле русскоязычный писатель, журналист и художник, в прошлом рижанин, Ефим Гаммер стал в 25-й раз подряд чемпионом Иерусалима по боксу. Больше удивляет не это событие, а то, что ему удалось добиться успеха на ринге в возрасте 65 лет.

Если быть совсем точным, то выиграл Ефим Гаммер открытый чемпионат столицы Израиля за день до своего 65-летия. Произошло это событие в Иерусалимском боксерском клубе братьев Люксембург «Маккаби». Турнир был посвящен памяти Сиднея Джаксона – американского еврея, ставшего после революции в России родоначальником бокса в Ташкенте и воспитавшим сотни именитых спортсменов. В соревнованиях приняли участие около ста мастеров кожаной перчатки из разных городов Израиля – Иерусалима, Ашдода, Лода, Эйлата, Натании.

Ефим Гаммер родился в 1945 году в Оренбурге, потом долгое время жил в Риге, где окончил Латвийский госуниверситет (отделение журналистики). Занимался боксом и становился победителем первенств Латвии и Прибалтики. С 1978 года проживает в Израиле. В возрасте 53 лет вернулся на ринг и по сей день является бессменным чемпионом Иерусалима. 

Ассоциация четвертая

Из истории русскоязычной литературы Израиля

 

Засыл третий

 

Приветствую тебя, Рафа, из солнечного Кирьят-Гата!

Имею удовольствие доложить, что придуманное мной понятие «Международная русская литература» мало-помалу складывается сейчас в сознании людей, независимо от того, в какой стране они проживают – в России, Израиле, Франции, Германии, Соединенных штатах Америки, Канаде или Австралии. Произошло то, о чем я сообщал тебе по секретке еще в самом начале нашего эпистолярного знакомства, когда я тебе пишу, а ты мне в ответ молчишь. Правда, и сейчас помыслить еще нельзя, что наша, диссидентского толка, литература, прежде создаваемая в России, а потом под рефрен «Мы не в изгнании, мы в послании», в Иерусалиме, Париже. Нью-Йорке, вернется в Россию и будет себя комфортно чувствовать в своем родном доме. В том отчем доме, из которого мы, теперь уже писатели и поэты разных континентов, вышли в семидесятых годах в кругосветное путешествие, представляя собой разнородный экипаж нового библейского ковчега.

Представляю, с какими айсбергами нам еще предстоит столкнуться. Но при этом полагаю, что команда корабля, подняв творческие паруса, не изменит намеченному курсу, не бросит якорь на полпути к заветному берегу.

 Вспомним, экипаж библейского ковчега стал родоначальником всего современного человечества. Кто знает, может быть, и о нас впоследствии будут говорить как о родоначальниках новой русской литературы, не имеющей уже никаких географических границ, как о создателях высокохудожественных произведений, ставших достоянием грядущей эпохи, уже свободной от советской цензуры. Разве снижается значение произведений Гоголя, Тургенева, Достоевского из-за того, что они написаны за границей? Или Набокова, Алданова, Солженицына, Аксенова, Войновича?

А, Рафа?

Я уехал из Советского Союза в Израиль, когда лидеры государства ошибочно провозглашали, что «создана новая общность советских людей – советский народ». Уже тогда было ясно, что народы искусственно не создаются. Но что можно, так это создать творческое содружество людей различных национальностей, объединенных общностью языка и культуры. Для этого достаточно того, что в нашем мире есть русский язык! И есть мы!

Согласись с тем, что мы есть, и вперед. Но ты молчишь. Опять молчишь, как будто нас нет. В себе я уверен, Рафа: я живу, я существую.

 

                                                                                   Васька Брыкин,

                          провозвестник Союза международной русской литературы

 

Ассоциация пятая

Из истории русскоязычной литературы Израиля

 

Засыл четвертый

 

Здравствуй, Рафа!

Скажи, душа – любезный друг, почему на тебя нашла болезнь-молчанка? Я тебе уже столько написал! Хватит на собрание сочинений, чтобы обессмертить наши имена. Я не жадный, славой завсегда с тобой поделюсь, что и делаю, заметь своим трезвым умом, сейчас, на этих страницах. Парнас ведь, который дрязгами засеян, как коммуналка. Мест для всех Пегасов хватит, по Авгиевым конюшням засевшим. Но с тобой никак не договоришься. А с кем, заметь, можно договориться, когда говоришь в один адрес, и все без ответа? Я ведь – скажу тебе по секрету – вывожу на каждом письме симптоматичными, сиречь тайными чернилами – «Лети с приветом – вернись с ответом». Прогладь меж строк горячим утюгом – текст и выявится на бумаге. Но, верно, нет у тебя утюга в наличии.

Тогда без утюга и не между строк!

Пусть мое тайное станет явным. Без всяких лабораторных анализов и химических экспериментов!

Я же, как истинный патриот Израиля, только для вашего журнала старался. Мечтал, чтобы ты и твои члены редколлегии – бойцы незримого для читателей фронта – раскрыли мой недюжинный талант, каковой библиофилы грядущих лет двадцать первого века будут с лупой у глаз выковыривать из всех 22-х-ух! Ан, нет, ошибся в тебе...

 Адью, Рафа! Не хотел печатать меня за патриотизм, потом возмечтаешь печатать за деньги. Те из них, которые не пахнут, пожертвую на свободу печати.  

                                                                   Васька Брыкин,

                        главный редактор журнала «Фаршированные крылья Пегаса»,

                            независимого и самого свободного в мире.

 

5

Алкоголикам – раздолье, язвенникам и трезвенникам – беда. Пей вдоволь, хоть залейся водкой, коньяком, вином. Ходи враскачку, ходи на карачках, хоть по-собачьи, перебирая лапами, никакой полицейский в Израиле не остановит, в каталажку не потащит, штраф не выпишет.

Пурим!

В ночь со второго на третье марта 1980 года пошел валить снег. Первый снег на моей памяти в Иерусалиме, небывалая радость в самый карнавальный праздник, когда евреи всего мира отмечают с бокалом и стопкой свое чудесное спасение от всеобщего уничтожения. Было это 2400 лет назад в персидском царстве-государстве, которым правил Ахашверош – царь, не имеющий, пожалуй, семи пядей во лбу. По его глупости и благодаря проискам придворного злодея Амана еврейская община страны была обречена на смерть, но спасение пришло от мудреца Мордехая и его воспитанницы – царицы Эстер.

«В Пурим, – сказано в Талмуде, – надо обязательно напиться так, чтобы не отличать проклятий Амана от благословений Мордехая».

В этот момент, когда мы и наши гости готовы были напиться до предписанных в Талмуде требований, моя жена внезапно надумала рожать.

– Ой, Фима! Приспело! – сказала она как-то растерянно.

Я – за руль. И – скорей! Скорей!

На четвертом этаже больницы волосатые руки акушера – роста он был выдающегося, два метра, не меньше! – подхватили Свету прямо в коридоре – и в родильное отделение.

Не прошло и пяти минут, как я услышал младенческий крик. И понял: так ликующе способен кричать только мой сын Рон Гаммер.

Человек родился! Первый «сабра» – коренной израильтянин – родился в нашем очень многочисленном семействе.

Тогда я и решил: если мне доведется учреждать литературную премию, то назову ее…

И назвал – «Премия Рона».

 

ПРЕМИЯ РОНА

 

Редакция журнала «Фаршированные крылья Пегаса», где главный редактор Васька Брыкин, учредила международную литературную премию имени Рона. Этой – отныне и навсегда! – по-настоящему престижной премии смогут удостоиться только те из кандидатов на бессмертие, кто не столько думает о бессмертии, сколько работает пером и мозгами.

Первое и единственное условие: кандидаты принимают участие в конкурсе на общих основаниях.

Общих оснований не так уж много – всего одно: необходимо прислать в редакцию свое произведение, неважно – в стихах или прозе.

Важно, чтобы оно соответствовало уровню дарования автора. На конкурс принимаются как изданные, так и неизданные произведения. Первые выигрывают! Вторые не проигрывают! А третьих в наличии нет!

Итак, седлайте Пегаса, и вперед на Парнас. Славой поделимся – не жадный!

 

Ассоциация шестая

Из истории русскоязычной литературы Израиля

 

Вскоре после издания «Круговерти комаров над стоячим болотом» – книги о Ваське Брыкине, «верном человеке и живом романе», русском по паспорту в России и еврее по Галахе в Израиле, я получил напечатанное на официальном бланке стихотворное послание главного редактора журнала «22» Рафаила Нудельмана, стилизованное под штиль моего литературного героя.

Публикуется впервые – библиографическая редкость!         

 

              ДРУГ ВАСЯ!

        

              Получивши опус твой,

              Спешу поздравить, дорогой!           

              Выпустить такую книгу –

              Не властям в кармане фигу

              Показать, как все мы «там»

              Норовили «тем» властям.

              Полагаю, что пророк

              Все же прав был, что изрек.

              Хоть и вычеркнул ты, Вася,

              Я с Игнатием согласен:

              Быть тебе лауреатом,

              Знаменитым и богатым,

              И тебя прославит хором

              Весь писательский наш форум.

              (Даже те, кто по злобе

              Позавидует тебе.

              Есть еще такие, Вася,

              В эмигрантской нашей массе.)

              И врагам твоим назло

              Потечет к тебе в Гило

              Полноводною рекой

              Чек на опус новый твой.

              Шаг свершил ты эпохальный,

              Хоть кому-то и нахальным

              Показаться может он.

              – Как? – вскричит он, уязвлен.

              Ты на эти злопыханья,

              Вась, не обращай вниманья:

              Хоть и нету чувства ниже –

              Зависть, Вася, миром движет!

              Так что, может, и завистник

              Что-нибудь в отместку тиснет,

              А ему в ответ другой

              Клеветон напишет свой –

              И начнется литпроцесс:

              «Кто кого сильней уест!»

              Я ж, от зависти свободен,

              Говорю при всем народе:

              Вася Брыкин – это гений,

              Выше всех определений!

              Как Эйнштейн во время оно,

              Ниспроверг он все каноны,

              Создал новый тип романа,

              И за то ему – осанна!

              Вот он, грянул, наш Мессия –

              Брыкин-Гаммер из России!

 

              Вася, остаюсь в надежде,

              Что напишешь мне, как прежде,

              Невзирая на роман.

              Остаюся, Нудельман.

 

Добившись полного признания, «верный человек и живой роман» Васька Брыкин тут же откликнулся литературной премией Рона, названной в честь моего сына, которой на равных были удостоены личный его оппонент Рафаил Нудельман и личный его автор Ефим Гаммер, то бишь я.

В денежном эквиваленте премия составляла всего пятьдесят долларов. Вся эта сумма и была переслана по почте Рафаилу Нудельману. Больше Васька, даже после сдачи бутылок в ларек, не смог раздобыть: «оле-хадаш» – новый репатриант. Одно удовольствие, что и пятьдесят долларов – тоже деньги, в особенности, если вручены с Почетным Дипломом лауреата. В сопровождении Васькиных стихов на случай:

 

                  Раз осанна, так осанна!

                  Петь и я умею то ж.

                  Рафаилу Нудельману

                  отдаю последний грош,

                  ибо он своей осанной

                  очень в сердце Васьки вхож.

 

                  По простецки, рад я, Рафа,

                  что добился ныне права

                  быть отмеченным тобой.

                  Руку жму, как прежде, правой,

                  и готов, как прежде, славой  

                  поделиться, я – такой!         

                  И редакторское кресло,

                  если станет мне в нем тесно,

                  мог бы, Рафа, уступить.

                  Но ведь ты, заметь-ка честно,

                  на мое не сел бы место.

                  Так что... Так тому и быть –

                  на Парнас тропой болезной

                  будем вместе восходить.

 

                  Ты условие исполнил.

                  Стих прислал. При свете молний

                  я его читал. Уверен,

                  ты достоин всяких премий.

                  Но учти, во время оно,

                  лучше нет, чем... точно... Рона!

 

 

МЕЖДУНАРОДНАЯ ЛИТЕРАТУРНАЯ

ПРЕМИЯ РОНА

 

Лауреаты (по алфавиту)

 

Е. ГАММЕР

Р. НУДЕЛЬМАН

 

3 марта 1983 года

 

Эта премия была вручена Рафаилу Нудельману точно в указанный срок.

В день рождения – трехлетие – моего сына Рона, первого коренного израильтянина – «сабры» в нашей семье, который появился на свет в заснеженном по-российски Иерусалиме 3 марта 1980 года.

 

К списку номеров журнала «Литературный Иерусалим» | К содержанию номера