Видимость зимы. Стихотворения

 

 

***

Белый снег отдыха облетел,
Чёрный снег мартовский гол и бос.
Вечный Бах строится в темноте
И к утру сладит нам дивный мост, 
У него лаковые края
И до дна сумрачный чуткий строй,
Чёрные сваи елей стоят,
Слух углубляется в лес густой.
Высота хора, где спрятан бас 
И слова заперты на замок…
Не костяк мира возносит нас,
А орган, выросший из-под ног.
Высота хора, где спрятан Бог,
Город глядит на Него сквозь лёд,
Между домов, словно между строк,
Время плывёт…

 

***

Потом слова пошли по головам,

А накануне гладили по шерсти,

Им толкованье - отголосок смерти,

И горловая музыка - сперва,

Легко ей быть, закинутой легко

На потолок неведомого света...

И где-то в звуке сдвиг,

И где-то...

И ты ведома музыкой такой,

Вросла в неё рукой

И впелась в русло...

Древесный гул, свисающий, как люстра,        

И голос обнимающих стволов - 

Где дерево баньян о сто голов,

Разросшийся в таинственное чувство,

И в каждом горле синевою густо,

И в каждом горле не хватает слов...

 

***

Вот бы самой загадать и выбрать,

пойдёшь ли напра-налево – как в сказке сказывается...

Полудня лоснится угловатая глыба,

птицы наверху захлопываются и распластываются.

На середину улицы - туго, словно идёшь по дну -     

выберешься, смотришь: чайки апрельско-майские,

впутавшиеся в голубизну,

купное у них чародейство, таинство.

 

Горла их – горны, музыка им подстать,

крыльями гнутый воздух упруг и густ.

Ах, эта мускулистая высота    

и существование наизусть!

Это тебе не оторви да брось –

с картою рек в груди, с компасом в голове,  

хоть и почти бумажная снасть и кость,             

чтобы легко носить её, не жалеть.    

 

Ноги твои тряпичные – раз и два –

всё твоё человеческое выбирает близь,

верит в миры, картонные до нутра...

Но эти птицы, откуда они взялись?

Всё в тебе электрическое не твоё -   

по водам, по воздуху, наобум              

чайки ли, гуси-лебеди, белый шум,

ты ли, уловившая эту нить -   

что-то такое во сны твои звонит,

что-то тебе сигналит, свистит, поёт,

тянет вперёд по линии силовой,

остальное стелется трын-травой...

 

***

Расправлен день, 
растянут на ветру,
отвязана высокая вода…
Подвинут землю пальцем и сотрут, 
достанут завтра новую со дна.
Но неразрывен мир и отнесён           
туда куда притянуто лицо – 
смотреть в пустыню испокон времён,
смотреть её необозримый сон. 
Пока ты смотришь – кобальт и коралл,
не тусклый сурик вечером ночлег.
Пока ты это море не проспал
и камень смертный будто человек. 
И дальше камень пущенный в обход
кривую сушу к небу донесёт. 

 

***

Идти на свет, не зная броду,
на острый запах тишины,
на отрешённую природу
с её волшебной стороны.
Войти в доверье к тем деревьям
и к этим зарослям во тьму,
в густое их соударенье,
которое не разойму.
Но сами с миром разойдутся,
тебя оставив и простив.
Прозрачный день налит на блюдце -
нам отворяется залив
как самая большая важность,
всё устранившая с пути,
как самая большая жажда -
ни утолить, ни обойти.
И бережёные деревья,
и запрещённый человек
на берегу неговоренья, 
у края недреманных век
стоим, вытягивая шеи,
взаимным зрением полны,
над заводями утешенья 
и глубины...

 

***

Вода меня расправит,
как мятую бумажку,
везде меня оставит – 
везде совсем не страшно,
зацепит и потянет
за грех сопротивленья,
за прямоту и тайну,
за кривизну вселенной,
где шлёпает и шепчет
меж Сциллой и Харибдой
весь мир произошедший,
живой водой налитый.

 

***

Цветы выпуская на снег,
Лелеет в себе Антарктиду >>>
Там радостно, где меня нет -
Смотреть времена на просвет,
Где вещи немыслимо слитны,
Учить ледниковый язык,
Который к тебе не привык >>>
Безлюдия полная чаша,
Зимовья таинственный смык >>>
И я полюбуюсь и выйду >>>
У каменной ночи очаг -
Топить ежевитые утра,
Печи ежедневные чуда,
Пускаться по чёрным ручьям >>>
А за зиму мир одичал.
Его лабиринты проходишь,
Пути расплетая рукою,
Качнёшь непроглядную хвою >>>
Усвоишь, насколько ничья,
Увидишь - нигде не чужая.
Природа себя умножает,
Придуманным не дорожа.
Пока житие не слежалось,
Увидишь - нигде не чужая >>>
Природы резной силуэт
И первый разреженный свет
Тебя человечат и жалят,
В душе нитевидно дрожа.

 

***

Каждый в ночи сер, каждый в ночи слон
тянет свою длань, ловит чужой сон
каждый чужой дню, только во тьме свой 
Тает к утру зернь, делается весной 
Каждый в ночи слон, каждый в ночи крот
если нашёл ключ или взломал код
Зыблется пустота, к сонной душе льнёт
Но потайной ход вывел его в день
Снова сирень 
Светится всех сил огненная гора
катится весь мир золота-серебра
Смотришь из-под век, всенощный человек
прячешь в себе тишь, тянешь-стоишь
Но ничего нет
Прямо в глаза свет и в голове свет
Вставлен в тебя мир. Космос во рту твоём
Ты – лишь проём

 

СПАСИБО БЕССОНУ 

 

Есть женская сила, мужская, а есть просто Сила,

Когда я стою ли, лежу Черубиною некрасивой,

Черубиною любимою-нелюбимою,

Стою и молчу, изгибаюсь и плачу, как ива,

Лежу океаном и жду прилива,

Лежу, единственно возможная,

Непреложная,

Элементарная или сложная –

Мороз по коже, внутри электричество…

Зачтётся или вычтется…

 

Так всё же вещь я или как,

Настоящая баба, кукла живая,

Тяга гужевая или жду трамвая…

В горящую избу,

Плюс любую малость…

Путём игольного ушка,

Или что там ещё осталось…

 

Вот-вот проберусь, загружусь – и начнётся,

Читаю его, читаю, и всё оно не прочтётся,

Всё никак не усвоится это стопроцентное,    

Невероятное, люминесцентное.

Ничего, наладится всё, излечится       

Вечностью.

 

И вот встаю я, такая великая и красивая,

Стопроцентная,

Полная изначальной силою,

Живу, такая вот первоженщина,

Бита-не бита, венчана-не венчана,

Несказанная, божественная

 

Л Ю С И.

 

***

Пустыня загораживается горами,
море берегом.
Но если лампочка перегорает —
нет никаких преград.
И где те кораллы потерянные,
где тот Нескучный сад?
Наверное им темно,
или они разуверились
в своём воздухе и воде
и ушли в кино.
Теперь уже ищут Австралию.
Украли, на дно отправили?
К акулам в ад?
Ты накрываешься одеялом,
чтобы не потеряться,
однако тьма тебя не забывает — 
теперь можешь бояться —
и принимает за раковину
или дикий плод ума.
Тьма тебя принимает.
Утром выдумаешь себя сама
заново.
Плод или раковина,
или дерево внутри — да-да!
Свет включается, горит,
и дерево в тебе не умещается.
Всякое дерево
пробирается, куда не звали,
царапает стены, разрывает землю,
выходит на всякий Арбат —
и растёт из его миндалин
город-сад.

 

***

Кажется, зима.
Или нет...
И один уже проминает след
человечек размокший бумажный.            
И заблуждаешься в этом снегу,
и ледяные стёклышки лгут
скользкие. Сколько их!
Потепление там, по краям,
а у нас, в краю небесных ям
и дыр — холод.
Дыхание в одну строку умещается, летит
и через год возвращается другими словами,
тебя до конца вобрать, как не бывало.
Но вот деревца — стоят насмерть, 
встроенные в асфальт,
и тянутся ветками тупиковыми
в густой полусвет глазастый.
Разогнуть бетонный сустав кольца,
и сапог расстёгивается
Кривоколенный. Господи,
всего немного жаль, 
и во всём виновато время...
Но всё-таки смыкается белизна,
не переступить её, не разогнать —
из неё лепить праздники.
Там переулки в озарении келейном,
в которые, как по узкоколейке,
въезжаем по одному, разные.
И в ожидании лица 
остаёмся масками.

 

ПРЯТКИ

 

Снег тебя найдёт и перепрячет.
Только сердце капает и скачет,
ударяясь о края.
Сердце-лайка, всё бы ему лайкать,
облюбовывать непроливайку
января.
Обжигаясь молоком январским,
замираешь: до чего же ясно!
Изо льда и Сталина земля.
Застывает и не назовётся
слово, только лайка засмеётся
не твоя.
Новый мир, как божество из гипса,
бережётся, лишь бы не разбиться.
И сидят синицы набекрень.
Холодно в беспамятстве увязнуть...
Но не гаснут стразики на вязах
в поздний день.

 

***

Скоро тишина створаживается,
сбивается в ком, покрывается ледком,
становится нашей пропажей.
В промежутках между машинами
деревья играют вершинами
симфонию тишине.
А птица – на одной струне.
Сахарная тишина, мороженое,
и внутри что-нибудь непрошенное,
умолкшее на полуслове…
пристань замёрзшая или вокзал,
въевшиеся в зиму, стреноженные.
И ещё где-то там, 
в глубинном долгострое – 
щётка еловая, звёздочка золотая.
Пути заплетаются и тают.
Исчезновение проходит всё насквозь
и возвращается тайно. 
Исчезновение проходит.
Кто никуда не уезжает,
тот остаётся ближним,
становится чьей-то находкой, 
зимней, кроткой.
Крошкой, приставшей к устам.
Пути заплетаются и тают.
Подписывает не своё собака —
ей можно всяко. А ты отдыхай!
Тишина себя бормочет и лает,
смещаясь к краю парка...
Замирает на лопасти языка...

 

***

Люди люди только тени
Глубины и полноты
Упираются колени
В подбородок высоты
Только завязи свободы
Только семечки зимы
За душой её заботы
Мы немы не мы не мы
Только манные крупинки
Шубы шапки тёмный лес
За углом у той тропинки
Будто в космосе исчез
Только семечки свободы
Распечатав потолок
Только тёмные народы
Бесконечные как Бог