Главная | Журналы | Персоналии | Книги | Медиа | Проект АРЕаЛ | ГЕОЛОГИЯ | Только для своих | ПОМОЧЬ МЕГАЛИТУ | Спонсоры | Связь с координатором портала |
Центр |
Петр БрандтОб авторе: Родился в 1947 году. Окончил математико-механический факультет ЛГУ. Начал... >>> |
Анатолий Августович ГуницкийОб авторе: Родился 30 сентября 1953 года в Ленинграде в еврейской семье. Его... >>> |
Ксения ДьяконоваОб авторе: Родилась в 1985 году в Ленинграде. Окончила филологический факультет... >>> |
РегионыЦентрРоссияАбаканАнадырьАрхангельскАстраханьБарнаулБелгородБлаговещенскВладивостокВладикавказВладимирВолгоградВологдаВоронежЕкатеринбургИжевскИркутскКазаньКалининградКалугаКемеровоКраснодарКрасноярскКурганКурскЛенинградская областьЛипецкМоскваМосковская областьНарьян-МарНижний НовгородНовосибирскОмскОрелОренбургПензаПермьПетрозаводскПетропавловск-КамчатскийПсковРостов-на-ДонуРязаньСамараСанкт-ПетербургСаратовТверьТулаУлан-УдэУфаХабаровскЧебоксарыЧелябинскЯкутскЯрославльЗападная ЕвропаАвстрияАлбанияБельгияБолгарияБосния и ГерцеговинаГерманияИзраильИрландияИспанияНорвегияПольшаРумынияСловенияФинляндияКавказАзербайджанАрменияГрузияАзиатско-Тихоокеанский регионАзиатско-Тихоокеанский регионАфрикаАфрикаВосточная ЕвропаБеларусьМолдоваУкраинаСеверная АмерикаКанадаСШАЦентральная АзияКиргизстанУзбекистанСтраны БалтииЛатвияЛитваЭстония |
Лев Либолев«Мой город во мне, будто спас на крови». СтихотворенияСКАЗОЧНИК МАГРИБА
И нечего сказать… Молчу, как рыба, Наплёл довольно, что уж там скрывать. Небритой рожей сказочник Магриба славянских дев укладывал в кровать, но только в мыслях, души не тревожа. А что теперь… Итог совсем не нов – судьба легко накидывает вожжи на самых непокорных скакунов и ставит в стойло. Может, и жестоко, и лучше пристрелила бы, но ей куда милей молчание Востока, чем жаркий шёпот западных кровей и лязг ножей в дворовых передрягах – какие сказки, тут не до вранья… Писаки – те же пришлые варяги, в чужое сердце искру зароня, сожгут и храм. Поэтому, пожалуй, пора понять – я лучшего не смог, а меч не лучше скифского кинжала, когда тебя подрежут под шумок. За что – неважно. Хватит глупых бредней, любой сюжет истории знаком – незваный гость потопчется в передней, потом впотьмах повозится с замком и всё поймёт - опять пошёл по кругу, в любой земле, тем паче – на Руси, княжна вольна подтягивать подпругу, да бить плетьми, о большем не проси. Так должно быть, так правильно, так верно, пора молчать, и значит – замолчи. Кому нужна рифмованная скверна, кому нужны поддельные ключи от царских врат. Владея тайной речи, храни секрет, Создатель будет рад… Твоя судьба осталась в Междуречье, где к Тигру жмётся бешеный Евфрат. Я это знаю… Дар необъяснимый никак нельзя кому-то ставить в плюс. Мои слова… Я сам расстанусь с ними, я брошу их, я с ними расплююсь, чтоб дальше жить без голоса и слуха, в своём дворе, в дому, в себе самом. Тогда от строк, во мне звучащих глухо, уже никто не тронется умом. А дикий скиф не станет новосёлом в моём стихе… на кухоньке моей. Пора писать о чём-нибудь весёлом. Пора писать… Да только вот сумей молчать, но в голос… Если же, однако, рискну упрятать малое в большом, пошлёт Всевышний встречу с акинаком, а может – с дагой или палашом.
И ПРИХОДИТ ВОЛЧОК
И приходит волчок, за бочок укусить слегонца, недокурен бычок и на донце немного винца, но стакан отставляю в сторонку, тушу сигарету… Вспоминаю, как мама читала мне этот стишок – он когда-то меня доставал до нутра, до кишок, я об этом сегодня тебе расскажу по секрету.
Мама очень боялась, что буду курить – и курю. Что сопьюсь – а не пью, но привычка лежать на краю почему-то со мной… Ну, подвинься – я с краешку лягу, ты – под стеночку лучше. А серый волчок не жесток, он детей не утащит. Ракитовый редкий кусток не укроет собой ни меня, ни тебя, ни делягу-
борзописца, который писал колыбельную так, словно это ничто, словно это пустяк за пятак, но такой пустячок удержал на краю от запоя… И чинарик затушен – пожара не будет, не бойсь. Да, заядлый курильщик, но всё-таки не из пропойц, просто мамино счастье, седое и полуслепое
без очков. Только память бубнит – не хорош, не высок, а волчок переборчив – таких не потащит в лесок… Можно я докурю и допью, ты прости что упрямый, что усну незаметно, как будто бы исподтишка, у тебя на груди… И приснится стишок про волчка, и, конечно же, мама приснится… Конечно же – мама.
СЕРЁЖА
Окно в муравьиных дорожках и крошках для малых сиих… Ты где, мой товарищ Серёжка? Где прочие, Боже спаси… Да живы ли? Пали до швали? Смету с подоконника сор. Серёжка, мы переживали обиды мальчишеских ссор. И синие знаки на рожах и едких бычков никотин… Серёжа… скажи мне, Серёжа, зачем я сегодня один, не веря ни в бога, ни в чёрта сухую горбушку крошу, зачем так не рада аорта ритмичных толчков барышу. Пустой подоконник, и тропы, которыми шли муравьи. И твой послежизненный опыт – колючие крошки в крови.
***
Зима. Колёса режут наст, скользит в безумство круг разутый… Водила мёртвый коренаст, в крови и пятнышках мазута, ещё не ведая о том, что умер, в пол вдавил педали… И встречка падает пластом на снег… Неведомые дали зовут к себе, крестом клеймят его и сбитую собаку… И вспыхивает горький мат, как спичка в горле бензобака.
***
Осень, злая скелетность куста, прободение стужей, обнуление старых констант. Мёрзнешь, кутаясь туже, плечи съёжены – так существуй, и не жаждай реванша… Пусть листва укрывает листву, облетевшую раньше.
***
Вот парк – осенняя обитель пернатых ангелов небес… Почти роденовский мыслитель, холодных мыслей мелкий бес в мозгу сидит… Ещё мостится, зачем-то влезшая туда, ополоумевшая птица, стихи роняя из гнезда.
***
это зима, Господи, снег во дворах, чёрных акаций строй и голосят грачи… мама пекла оладушки, кушались на ура, помнится до сих пор – сладки да горячи. после – чайку, Господи, мёд, пахлава, время умчалось вскачь, кажется – оглянись – сад городской, где парочки, музыка и слова, давит на кнопки всласть дяденька-баянист. нет никого, Господи, сломан баян, парк замело совсем, так и валит стеной снег… музыкант на облаке, весел, речист и пьян, шепчет – со мною, Господи, эти со мной.
***
в детстве болел ангинами, горло горело, цвело и дёргало росчерками сангинными, охристыми или около. чуть кашлянёшь – и сморщишься – красным глотнёшь и слезинку выдавишь. гнусная хворь – надсмотрщица, преданейшая из идолищ долгой зимы. отчаянье глупых мальчишек, тут нечем хвастаться. будет лекарство чайное – жёлто-оранжевоe маслице в чашке плывёт, пахучее – охра, сангина, ангины острые – кашельное беззвучие живёт на забытом острове – памяти… и не вспыхивай, помнишь – ангинам сдавал экзамены – маслице облепиховое, пахло, как руки мамины.
***
Обожжённое дерево с пулей в стволе, что ты маешься, листья бросая… Им не просто лежать на убитой земле, там, где смерть проходила босая, словно красная девка крестьянских кровей, что в минуту одну постарела, будто маленький, вжатый в кору муравей, перепуганный после расстрела.
***
Из боя выйти, начисто стереть зубовный скрежет, адский запах серы… От всех смертей, запомнится лишь треть, совсем не повод, чтоб в миссионеры – учить других. Израненный комбат хрипит – вали волков в овечьей шкуре. А после ангел, пламенем объят, в сердцах шипит – у нас в раю не курят.
***
Всесильный бог, призри своих дворняг, любую тварь, любого кабыздоха. Учи любить, напутствуй. На крайняк – не понял кто – неслабо отмудохай. Лепил-то сам, и если запорол – твоя вина. Расхлёбывай, любезный. Включи погромче райский рок-н-ролл – его полезно слушать перед бездной. Пошли собак по капелькам росы, пускай бегут, взлетая норовисто под небо, цвета вытертой джинсы, на оклик, неожиданный, как выстрел.
***
Фасады – ракушечник, пиленный в куб, взращённый своим же нутром, и монументальная холодность губ, щеке – отрезвляющий хром на поручнях старых трамваев твоих, зимой дребезжащих навзрыд… Мой город во мне, будто Спас на крови, и я в нём навеки зарыт. Он сдавленный крик в глубине катакомб, по стенам – рисунок морей… Трамвай уходящий, оторванный тромб, по улице – вене моей.
***
Бездонных глаз холодный кобальт желает обжига… Тверда в греховных помыслах до гроба замоскворецкая орда. Буянит, пьёт, скрываясь в длинных, подбитых ветром, вечерах… И жаждет ласки, словно глина в железных пальцах гончара.
***
Бледный юнкер, Питер строгий, отражается в Неве. Обивает Бог пороги в поднебесной синеве. Не спускается в столицу, знать водица холодна, да юнцов безусых лица улыбаются со дна, будто ангельская стая, что спешит под отчий кров… Лёд крошится, отпуская в небо мёртвых юнкеров.
***
Почти святые у киоска бутылку делят на троих. И в строчку лыко, и здоровско идёт в картину каждый штрих в кругу, где жизнь без антуража, где ловят слово с языка, и где равны в питейном раже интеллигенты и ЗЭКА. Кто выпил – стал богаче Креза, познал красоты разных стран… И я меж них, писака трезвый, никем не званый эмигрант.
К списку номеров журнала «ЮЖНОЕ СИЯНИЕ» | К содержанию номера |
ГолосованиеКакой тираж поэтической бумажной книги вы полагаете достаточным для того, чтобы сказать, что книга есть?ЖурналыКочегаркаСОТЫРусское вымяВЕЩЕСТВОАРТИКЛЬЕВРОПЕЙСКАЯ СЛОВЕСНОСТЬЕВРЕЙСКАЯ СТАРИНАЗДЕСЬЛитСредаЗаметки по еврейской историиСемь искусствЛиФФтДАЛЬНИЙ ВОСТОККОВЧЕГОСОБНЯКМОСТЫМЕНЕСТРЕЛЬПриокские зориВИТРАЖИДОНСЕВЕРДРУГОЕ ПОЛУШАРИЕЛИТЕРАЮЖНЫЙ УРАЛБАЛТИКА-КалининградСеверо-Муйские огниНОВЫЙ СВЕТСлова, слова, словаЗАРУБЕЖНЫЕ ЗАДВОРКИНАЧАЛОКАЗАНСКИЙ АЛЬМАНАХПять стихийЗАРУБЕЖНЫЕ ЗАПИСКИСлово-WordГВИДЕОНКольцо АЭМИГРАНТСКАЯ ЛИРАСорокопут [Lanius Excubitor]ДЕНЬ ПОЭЗИИЖурнал ПОэтовТело ПоэзииГРАФИТБЕЛЫЙ ВОРОНИНЫЕ БЕРЕГА VIERAAT RANNATЮЖНОЕ СИЯНИЕЛитературный ИерусалимДЕТИ РАФУТУРУМ АРТЧЕРНОВИКЗИНЗИВЕРВАСИЛИСКДЕНЬ И НОЧЬУРАЛ-ТРАНЗИТЖурналы, публикация которых на сайте прекращена:ЧЕЛОВЕК НА ЗЕМЛЕИЛЬЯАРГАМАК-ТатарстанИНФОРМПРОСТРАНСТВОДЕРИБАСОВСКАЯ - РИШЕЛЬЕВСКАЯСТЕРЖЕНЬСВОЙ ВАРИАНТБАШНЯ22ВОЛОГОДСКАЯ ЛИТЕРАТУРАНАШЕ ПОКОЛЕНИЕУРАЛРУССКАЯ ЖИЗНЬАРТ-ШУМЛИТЕРА_DNEPRТРАМВАЙЗАПАСНИКЫшшо ОдынПРЕМИЯ ПБЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫЛИКБЕЗЗНАКИ11:33НОВАЯ РЕАЛЬНОСТЬАЛЬТЕРНАЦИЯ |