Сергей Левин

Четыре встречи с дьяволом

Джулиан Барнс. «Шум времени», роман 2016
Julian Barnes. «The Noise of Time»)ii

Когда-то много лет назад мой коллега и добрый друг Итамар рассуждал о странностях мироустройства. Такие разговоры обычно случались у нас не в приятной обстановке дома за чашкой или за рюмкой. Они возникали среди ночи, когда мы вместе дежурили в приемном покое иерусалимской больницы «Адасса». Если не случалось ничего чрезвычайного, то часам к трем можно было остаток ночи поделить между нами и отправиться немного поспать. И чаще всего мы сразу не разбегались, а еще успевали о чем-нибудь побеседовать. У Итамара была одна особенность: даже если он смертельно уставал, то, приняв горизонтальное положение, не засыпал, ему требовалось вначале почитать. В ту ночь он извлек из сумки книгу, и на сей раз у него оказался Булгаков. Тогда вышли переводы на иврит «Мастера и Маргариты», все вокруг нас зачитывались и задавали уйму странных вопросов. Итамар предпочитал английский перевод. Закладка вылезала уже ближе к окончанию романа. Итамар поймал мой взгляд и понимающе погладил переплет. Темой нашей короткой беседы стало особое место русской литературы и не только литературы.

«Сергей, я никак не могу понять одну вещь. Почему именно Россия, страна с такой тяжелой историей, с такой глубокой традицией тирании разной окраски, избавившая себя так поздно от крепостного права, страна, которая несла такие страшные потери в войнах, пережила катаклизмы, дала миру столь яркую, глубочайшую литературу? И не только литературу! Я знаю музыку, знаю живопись двадцатого века, наверняка есть более ранняя, но я не знаком. Неужели гнет и страх не разрушают личность, не действуют губительно на искусство?»

Итамар задавал трудные вопросы. Мы тогда в диалоге пришли к предположению, что, скорее всего, неприятие окружающего уводит художника в свой замкнутый мир, где он находит спасение в том, что отчаянно продолжает творить и создавать свою Вселенную. Чем гаже реальность снаружи, тем сильнее внутреннее веление к творчеству у подлинного Mастера.

Уже много лет мы с Итамаром не виделись. Он уехал с семьей в Шотландию, давно живет и работает там.

В Израиле у меня есть любимая радиостанция "Голос музыки". В машине всегда ее включаю, слушаю и концерты, и передачи. Стойкая любовь к русской музыкe — особенность этого канала. Несколько лет назад в передаче о Шостаковиче вдруг словно возобновился тот наш разговор на дежурстве. Автор программы рассказывал о создании одной из симфоний. Он говорил о том, как композитору, задавленному чудовищной реальностью, оставался единственный выход — писать музыку, и чем страшнее сгущались тучи вовне, тем ярче и сильнее оказывались его произведения. Говорилось об этом, как о самом себе разумеющемся. Я невольно вспомнил давний разговор.

В этом году вышел новый роман Джулиана Барнса «Шум времени». Буквально только что я перевернул последнюю страницу. С осторожностью можно назвать роман биографическим. Автор погружается в некоторые эпизоды жизни Д. Д. Шостаковича, и при этом даже не прибегая к повествованию от первого лица, у читателя создает ощущение монолога героя. Автор обнаружил интересную деталь: раз в двенадцать лет, непременно в високосный год, случались «встречи с дьяволом», не в том смысле, что у Гаруна Тазиева, а, как ни странно, куда менее аллегорические. Это были встречи с Властью. 1936-й, 1948-й и 1960-й годы.


В тридцать шестом он ждал ареста. По всей логике происходившего, после зловещей статьи в «Правде», за ним должны были прийти. Чтобы не вытаскивали из постели на глазах жены и дочки, он ждал их с чемоданчиком на лестничной клетке возле лифта. Размышления, отрывочные воспоминания, попытки о чем-то рассуждать — там, на лестнице, прислушиваясь к любому звуку. Чудо ли это, что не взяли, случайность, нестыковка в верхах или наоборот, решение на самом высоком уровне — загадка и по сей день.

Вторая часть и вторая встреча — год сорок восьмой, начинавшийся с нового шельмования, обливания помоями после встречи Жданова с деятелями искусства. За этим последовал запрет на исполнение произведений, запрет на преподавание. Снова логичным продолжением событий мог стать арест, вместо которого случился телефонный звонок Сталина, устранение всех «недоразумений» с последующей унизительной отправкой вместе с советской делегацией на конгресс «бороться за мир» в США, выступать там по заготовленным бумажкам, отвечать на вопросы, помня, что ты — заложник, чувствующий ствол под ребрами и такой же — дома, наведенный на твоих детей.

Третья встреча — во времена уже «вегетарианские», оттепельные. По поводу этого вегетарианства найдено точное определение: забивают тебе глотку овощами наглухо. Композитор окружен заботой Власти так, что снаружи муха не пролетит, а изнутри слово не вырвется. И оказывается эта третья встреча тошнотворнее и горше первых двух. Или невольно все три разом наваливаются, заставляя снова пролистывать свою жизнь, кляня собственное бессилие перед лицом все того же дьявола. Если первые две по беспощадному признанию самому себе испытывали твою смелость, то третья и самая страшная испытывает твою трусость. И познав странную регулярность этих встреч герой лишь надеется не дожить до следующей. Герой, так рано чувствующий себя стариком, беспощаден к себе, когда заново вновь и вновь пролистывает прожитую жизнь. Делает страшные выводы, один из которых, что судьбой ему и многим другим уготовано «превращаться в тех, кого так презирали в юности».

Должен признаться, что в первых двух частях мне бросалось в глаза знание автором очень многих деталей. Автор прочел, видимо, все доступные воспоминания, жизнеописания, детали которых органично вплелись в художественный текст. Чувствуется и хорошее знание многих русских выражений, которыe переводчику оставалось лишь вернуть на место. И откуда этот англичанин все знает, как оказался в нашем доме? В ответ невольно и придирчиво глаз останавливался там, где автор был неточен и даже допускал некоторые ляпы. Анапа в Крыму, дело Тухачевского в 1936-м (сомневаюсь, что так загодя откровенно рыли под маршала в Большом Доме, хотя кто их знает?), еще кое-что. Отчего же хотелось придираться? Думаю, что из-за того, что рассказывалось о композиторе, а в тексте отсутствовала музыка. Ее нет. Упоминается о факте ее существования, а самой — нет. Есть воссозданные до мелочей встречи, разговоры, мучительные рассуждения Шостаковича-литературного героя о себе, о других. Беспощадность к себе достигает таких пределов, что герой испытывает зависть к тем, кого уже нет, за то, что раньше избавились от необходимости этого непрекращающегося страдания. И понимает, что судьбой начертано оставаться самим собой, и все, что он может противопоставить «шуму времени» — это его музыка.

Третья часть — самая большая. Все, что связано с третьей встречей с Властью. Уже нет страха за жизнь, но на встречу приходят персонажи с теми же лицами, и от этого становится лишь тягостнее. В той же третьей части понимаешь, что музыка здесь, его музыка. Трудные и долгие монологи героя — это и есть Шостакович. И покуда читал, у меня внезапно совсем изменилось прежнее понимание этой книги: это вовсе не еще один биографический роман. Я вдруг почувствовал, что передо мной возникает четвертая «встреча с дьяволом». Да, этих встреч не три, а четыре. Три у композитора, три в романе Дж. Барнса, а четвертая — у нас, у читателей. Если во всех главах нам дано было услышать непрерывный монолог Шостаковича, тяжелый, беспощадный к самому себе, навеянный этими встречами (не эпизодами, а пронизывающими его судьбу), то дьявол, теперь поджидающий уже нас между строк, наводит на мысль:

«А не будь всего этого, написал бы Он все, что мы так любим и ценим? Речь не о «Песни о лесах». Речь о Пятой Симфонии, о Седьмой, Восьмой, Девятой, о Первом скрипичном концерте, да, о квартетах и многом-многом другом. Не было бы их — мир стал бы иным, без них невозможно. Были бы другие? А зачем нам, мы хотим, чтобы оставались эти. Так?» — Дьявол смотрит нам в глаза и улыбается тонкими губами капитана НКВД.

Мы хлопаем глазами. А он продолжает:

«Вы не готовы отдать все это? Тогда согласитесь, что не было бы наших с ним встреч, все сложилось бы иначе. Без нас он не написал бы ничего. Мы ему были столь же необходимы, как и само Вдохновение. Кстати о последнем. Да, это наш сотрудник, позывной Муза. Само очарование. А если вы хотите его избавить от тех встреч, то мы вынуждены произвести изъятие всего по списку. Вы готовы расписаться? Вот здесь» — и он постукивает холеным когтем в заготовленные бланки, продолжая улыбаться и повиливать хвостом позади галифе.


А легко ли нам теперь эту встречу выдержать? Как она может сложиться, как встреча Хренникова со Сталиным в кабинете вождя, чтобы санитары потом шлангом отмывали (яркая сцена в романе)? Или найдутся силы сказать «Изыди, сатана»?

 Еще раз уточню: в романе этого нет. Такая встреча выросла передо мной, когда я читал третью часть. А вдруг не только передо мной? Не могу сказать, был ли у автора такой замысел или нет. Или вспомнились еще наши давние беседы с Итамаром среди ночи в больнице? Не знаю. В конце концов критерий настоящего произведения — когда в нем открывается куда больше, чем задумано автором. Не зря в свое время сказал мудрый Е. А. Мравинский: «При исполнении композитор должен превратиться в слушателя».



Примечания

 Джулиан Барнс. «Шум времени» — на Флибусте.




ii “The Noise of Time”. Julian Barnes — на сайте автора.



К списку номеров журнала «Семь искусств» | К содержанию номера