Никита Брагин

Поэзия в творчестве Ивана Ефремова


Много раз было сказано о том, что стихи, выйдя из-под пера, родившись, начинают жить самостоятельной жизнью, словно зёрна, рассеянные по земле и прорастающие новыми колосьями. Часто такое прорастание происходит на страницах книг – и это, вероятно, одна из лучших судеб настоящих стихов, ведь это свидетельство их прочтения. Не только в прошлом и настоящем, но и в будущем.


Литературное творчество Ивана Антоновича Ефремова (1907-1972), выдающегося учёного, палеонтолога и геолога, и замечательного писателя, сосредоточено в области научной фантастики и исторической прозы. Стихи Иван Антонович, скорее всего, не сочинял, во всяком случае, стихотворных публикаций у него не было. Но можно с уверенностью сказать, что Ефремов был человеком не только любящим, но и хорошо знающим русскую и мировую поэзию. В пользу этого говорит множество цитат и упоминаний, содержащихся в рассказах и романах. Об этом же говорят следующие слова, вложенные писателем в уста героини его романа «Час Быка» Фай Родис:


 


«из тех времён я больше всего ценю русскую поэзию! Она мне кажется наиболее глубокой, мужественной и человечной среди поэтического наследия всего тогдашнего мира»


 


Если обратиться к биографии Ефремова, моряка и первопроходца, учёного и писателя, реалиста и, одновременно, романтика, то любовь его к стихам представляется совершенно естественной и даже неизбежной, более того, внутренне присущей этому человеку. Он с детства увлекался книгами, с ранней юности – наукой, в молодости ему пришлось сделать выбор между профессиями моряка и учёного (Ефремов в течение нескольких навигаций был штурманом, но интерес к геологии и палеонтологии оказался сильнее любви к морю). В начале 30-х годов Иван Ефремов работал несколько сезонов на будущей трассе БАМа (его уже тогда проектировали, а перед строительством нужны были геологические работы). Стране тогда не хватало специалистов, но Ефремов, практически самоучка в этой сложной области, обладал редкой энергией и жаждой знания, да и организаторские способности были у него незаурядные. Сначала он побывал на востоке, в районе озера Эворон, а потом в центральной части будущей трассы, на Становом хребте, у Тынды, на реке Токко. Впечатления тех лет остались в его рассказе «Голец Подлунный». Там Ефремов делает фантастическое допущение, и герои рассказа находят в одной из пещер среди льдистых скал закованного зимой горного кряжа наскальные рисунки, изображающие африканских животных, слонов и носорогов, и охотников за ними, добравшихся до Восточной Сибири во время межледниковой эпохи.


 


 «Ещё с детских лет я безотчётно любил Африку. Детские впечатления от книг о путешествиях с приключениями сменились в юности более зрелой мечтой о малоисследованном Чёрном материке, полном загадок. Я мечтал о залитых солнцем саваннах с широкими кронами одиноких деревьев, о громадных озерах, о таинственных лесах Кении, о сухих плоскогорьях Южной Африки. Позднее, как географ и археолог, я видел в Африке колыбель человечества – ту страну, откуда первые люди проникли в северные страны вместе с потоком переселявшихся на север животных. Интерес учёного ещё более укрепил юношеские мечты о душе Африки – о могучей, всё побеждающей древней жизни, разлившейся по просторам высоких плоскогорий, водам мощных рек, по овеваемым ветрами побережьям, открытым двум океанам…


Мне не пришлось осуществить свою мечту и стать исследователем Чёрного материка. Моя северная родина по необъятности не уступала Африке, а неизученных мест в ней было не меньше. И я сделался сибирским путешественником и попал под очарование беспредельных безлюдных просторов Севера. Только изредка, когда тело уставало от холода, а душа – от хмурой и суровой природы, меня охватывала тоска по Африке, такой интересной, манящей и недоступной…»


 


Нетрудно вспомнить, кто из русских поэтов создал образ Африки в нашей литературе, принёс её жаркое дыхание к холодным колоннадам Петербурга. Николай Гумилёв, романтик, путешественник и воин, вероятно, был любимым поэтом Ивана Ефремова. Во всяком случае, цитаты из Гумилева встречались мне особенно часто. Так, уже в начале романа «Час Быка» эпиграфом к главе 2 стоит цитата из поэмы «Открытие Америки»: 


 


Двадцать дней, как плыли каравеллы,


Встречных волн проламывая грудь.


Двадцать дней, как компасные стрелы


Вместо карт указывали путь.


 


Эта поэма звучит и потом, в десятой главе того же романа:


 


«Она постаралась поэтичнее передать тормансианам стихотворение древнего русского поэта. «Голодом и страстью всемогущей все больны – летящий и бегущий, плавающий в чёрной глубине…» И певучую концовку: «И отсталых подгоняет вновь плетью боли голод и любовь!»


Вспомним это место подробнее:


 


И струится, и поёт по венам


Радостно бушующая кровь.


Нет конца обетам и изменам,


Нет конца весёлым переменам,


И отсталых подгоняют вновь


Плетью боли Голод и Любовь.


 


Дикий зверь бежит из пущей в пущи,


Краб ползёт на берег при луне,


И блуждает ястреб в вышине,—


Голодом и Страстью всемогущей


Все больны — летящий и бегущий,


Плавающий в чёрной глубине.


 


Ранее, в шестой главе «Часа Быка» Ефремов даёт жестокую цитату из Маяковского (поэма «150000000»):): «Пули погуще по оробелым, в гущу бегущим грянь, парабеллум!»


 


И противоположностью ей звучит последняя строфа прекрасного стихотворения Гумилёва: «Земля, оставь шутить со мною, / Одежды нищенские сбрось, / И стань, как ты и есть, – звездою, / Огнём пронизанной насквозь!»


 


 «Оглушительный свист и вой, будто вспышка атомного пламени, взвились следом, и музыка оборвалась.


– Что это было? Откуда? – задыхаясь, спросила Чеди.


– «Прощание с планетой скорби и гнева», пятый период ЭРМ. Стихи более древние, и я подозреваю, что поэт некогда вложил в них иной, лирический, смысл. Желание полного уничтожения неудавшейся жизни на планете…»


 


Стихотворение Гумилёва стоит привести полностью, особенно из-за упомянутого Ефремовым «лирического смысла»:


 


Так вот и вся она, природа,


Которой дух не признаёт,


Вот луг, где сладкий запах мёда


Смешался с запахом болот;


 


Да ветра дикая заплачка,


Как отдалённый вой волков;


Да под сосной кудрявой скачка


Каких-то пегих облаков.


 


Я вижу тени и обличья,


Я вижу, гневом обуян,


Лишь скудное многоразличье


Творцом просыпанных семян.


 


Земля, к чему шутить со мною:


Одежды нищенские сбрось,


И стань, как ты и есть, звездою,


Огнём пронизанной насквозь!


 


Ещё одно стихотворение Гумилёва можно встретить, если вернуться к десятой главе «Часа Быка»: «Временами не справясь с тоскою и не в силах смотреть и дышать», Чеди отправлялась бродить, минуя маленькие скверы и убогие площади, стремясь выбраться в парк».


 


Цитата взята из самого начала стихотворения:


 


Девочка


 


Временами не справясь с тоскою,


И не в силах смотреть и дышать


Я, глаза закрывая рукою,


О тебе начинаю мечтать.


 


Не о девушке тонкой и томной,


Как тебя увидали бы все,


А о девочке милой и скромной,


Наклонённой над книжкой Мюссе.


 


День, когда ты узнала впервые,


Что есть Индия, чудо чудес,


Что есть тигры и пальмы святые —


Для меня этот день не исчез.


Иногда ты смотрела на море,


А над морем вставала гроза,


И совсем настоящее горе


Застилало слезами глаза.


 


Почему по прибрежьям безмолвным


Не взноситься дворцам золотым?


Почему по светящимся волнам


Не приходит к тебе серафим?


 


И я знаю, что в детской постели


Не спалось вечерами тебе.


Сердце билось, и взоры блестели,


О большой ты мечтала судьбе.


 


Утонув с головой в одеяле,


Ты хотела быть солнца светлей,


Чтобы люди тебя называли


Счастьем, лучшей надеждой своей.


 


Этот мир не слукавил с тобою,


Ты внезапно прорезала тьму,


Ты явилась слепящей звездою,


Хоть не всем, только мне одному.


 


Но теперь ты не та, ты забыла


Всё, чем в детстве ты думала стать.


Где надежды? Весь мир — как могила.


Счастье где? Я не в силах дышать.


 


И, таинственный твой собеседник,


Вот, я душу мою отдаю


За твой маленький детский передник,


За разбитую куклу твою.


 


Совершенно иной Гумилёв, неожиданно опровергающий шаблонное восприятие поэта… Это стихотворение ещё раз возникает в сюжете романа, словно отражение, воплощаясь в любви землянина Вин Норина и тормансианки Сю-Те. Тонкие параллели можно увидеть в следующих цитатах:


 


«Вир Норин не шевелился, странный ком стоял у него в горле. Если сон, навеянный его мыслями, был для Сю-Те невозможной мечтой, то как ещё мало любви растворено в океане повседневной жизни Торманса, в котором проживёт свою коротенькую жизнь это чистое существо, будто перенесённое сюда с Земли! Мысль, давно мучившая его, сделалась невыносимой. Он медленно взял руку тормансианки и стал целовать коротко остриженные ноготки с белыми точками. Как и сплетения синих жилок на теле, и легко красневшие белки глаз, это были следы не замеченного в детстве нездоровья, плохого питания, трудной жизни матери. Сю-Те, не просыпаясь, улыбнулась, крепко смежив ресницы. Удивительно, как на бедной почве здесь вырастают такие цветы! Разрушена семья, создавшая человека из дикого зверя, воспитавшая в нём всё лучшее, неустанно оборонявшая его от суровости природы. И без семьи, без материнского воспитания возникают такие люди, как Сю-Те!»


 


«Печаль всё сильнее завладевала Вир Норином – ощущение тупика, из которого он, бывалый, высоко тренированный психически путешественник, не видел выхода. Его привязанность к маленькой Сю-Те превратилась неожиданно и могуче в любовь, обогащённую нежной жалостью такой силы, какую он и не подозревал в себе. Жалость для воспитанного в счастье отдачи землянина неизбежно вызывала стремление к безграничному самопожертвованию».


 


Близок к поэзии Гумилёва и вот этот эпизод:


 


«Молитва о пуле», – сказала Веда, и её низкий сильный голос наполнил большую комнату дворца.


Обращение к какому-то богу с мольбой о ниспослании гибели в бою, потому что в жизни для человека уже более ничего не оставалось.


– «Смертельную пулю пошли мне навстречу, ведь благодать безмерна твоя», – повторила Чеди. – Как могло общество довести человека, видимо, спокойного и храброго, до молитвы о пуле?»


 


Здесь Ефремов цитирует две строчки стихотворения неизвестного автора, судя по всему, русского офицера – из числа тех, что встретили трагический 1917 год. Это стихотворение, конечно, никогда не публиковалось в СССР.


 


Молитва офицера


 


Христос всеблагий, всесвятый, бесконечный,


Услыши молитву мою.


Услыши меня, мой заступник предвечный,


Пошли мне погибель в бою...


 


Смертельную пулю пошли мне навстречу, –


Ведь благость безмерна Твоя.


Скорее пошли мне кровавую сечу,


Чтоб в ней успокоился я…


 


В этом горестном стихотворении, написанным не поэтом, но воином, написанном в страшные дни 1917 года, когда рушилась страна, и когда бунтующая русская армия направила оружие на своих офицеров, отразилась и судьба России, и судьба Николая Гумилёва, которому было суждено погибнуть через несколько лет – от смертельной пули, летящей навстречу… Через всё своё творчество Ефремов пронёс образы поэзии Гумилева – спокойное мужество перед надвигающейся бурей, жажда познания и открытия, любовь к бескрайней красоте мира, трепетная нежность к Женщине…


Звучат у Ефремова голоса и других поэтов Серебряного века. В одном из эпизодов первых глав «Часа Быка» разговор о полёте по грани между Миром-Шакти и Антимиром-Тамасом (здесь Ефремов использует термины индуистской философии – Шакти – природа, а Тамас – невежество) достигает кульминации с цитатой из стихотворения Валерия Брюсова (Ефремов приводит две последние строфы):


 


Февраль


 


Свежей и светлой прохладой


Веет в лицо мне февраль.


Новых желаний – не надо,


Прошлого счастья – не жаль.


 


Нежно-жемчужные дали


Чуть орумянил закат.


Как в саркофаге, печали


В сладком бесстрастии спят.


 


Нет, не укор, не предвестье


Эти святые часы!


Тихо пришли в равновесье


Зыбкого сердца весы.


 


Миг между светом и тенью,


День меж зимой и весной,


Весь подчиняюсь движенью


Песни, плывущей со мной!


 


В этом романе, конечно, есть и цитаты из Максимилиана Волошина. Их просто не могло быть. Ефремов пишет в 9 главе: «Сбывались слова древнего поэта, желавшего человеку быть «простым, как ветер, неистощимым, как море, и насыщенным памятью, как Земля». Надо помнить, что Иван Ефремов был учёным-палеонтологом, и для него «память Земли» живая, плотью ощущаемая метафора, понимаемая как былая жизнь, запечатлённая в камне, как след минувшего на страницах природы. Надо сказать, что эта тема – древности, памяти, чувства земли, генетического родства с предками – одна из важнейших в творчестве Волошина. Вот как она звучит в знаменитом стихотворении «Дом поэта»:


 


Доселе грезят берега мои


Смолёные ахейские ладьи,


И мёртвых кличет голос Одиссея,


И киммерийская глухая мгла


На всех путях и долах залегла,


Провалами беспамятства чернея.


Наносы рек на сажень глубины


Насыщены камнями, черепками,


Могильниками, пеплом, костяками.


В одно русло дождями сметены


И грубые обжиги неолита,


И скорлупа милетских тонких ваз,


И позвонки каких-то пришлых рас,


Чей облик стёрт, а имя позабыто.


 


и далее –


 


Мой кров — убог. И времена — суровы.


Но полки книг возносятся стеной.


Тут по ночам беседуют со мной


Историки, поэты, богословы.


И здесь — их голос, властный, как орган,


Глухую речь и самый тихий шёпот


Не заглушит ни зимний ураган,


Ни грохот волн, ни Понта мрачный ропот.


Мои ж уста давно замкнуты... Пусть!


Почётней быть твердимым наизусть


И списываться тайно и украдкой,


При жизни быть не книгой, а тетрадкой.


 


и, наконец, в финале –


 


Ветшают дни, проходит человек.


Но небо и земля — извечно те же.


Поэтому живи текущим днём.


Благослови свой синий окоём.


Будь прост, как ветр, неистощим, как море,


И памятью насыщен, как земля.


Люби далёкий парус корабля


И песню волн, шумящих на просторе.


Весь трепет жизни всех веков и рас


Живёт в тебе. Всегда. Теперь. Сейчас.


 


Позже, в главе 10 того же романа появляется ещё одна цитата: «О, эти сны о небе золотистом, о пристани крылатых кораблей!» – вспомнила Родис стихи древнего поэта России: больше всего любила она русскую поэзию того времени за чистоту и верность человеку». Вот полный текст стихотворения Волошина:


 


Священных стран


Вечерние экстазы.


Сверканье лат


Поверженного Дня!


В волнах шафран,


Колышутся топазы,


Разлит закат


Озёрами огня.


Как волоса,


Волокна тонких дымов,


Припав к земле,


Синеют, лиловеют,


И паруса,


Что крылья серафимов,


В закатной мгле


Над морем пламенеют.


Излом волны


Сияет аметистом,


Струистыми


Смарагдами огней…


О, эти сны


О небе золотистом!


О, пристани


Крылатых кораблей!..


 


Ещё одна цитата из Волошина есть в романе «Туманность Андромеды», в главе 5. Судя по тексту, действие происходит в Крыму, недалеко от подножия Карадага, где на горе Кучук-Енишар находится могила поэта:


«– Я задержался наверху, – Рен Боз показал на каменистый склон. – Там древняя могила.


– В ней похоронен знаменитый поэт очень древних времён, – заметила Веда.


– Там высечена надпись, вот она, – физик раскрыл листок металла, провёл по нему короткой линейкой, и на матовой поверхности выступили четыре ряда синих значков.


– О, это европейские буквы – письменные знаки, употреблявшиеся до введения всемирного линейного алфавита! Они нелепой формы, унаследованной от пиктограмм ещё большей древности. Но этот язык мне знаком.


– Так читайте, Веда!


– Несколько минут тишины! – потребовала она, и все послушно уселись на камнях.


Веда Конг стала читать:


Гаснут во времени, тонут в пространстве


Мысли, событья, мечты, корабли…


Я ж уношу в своё странствие странствий


Лучшее из наваждений Земли!..


– Это великолепно! – Эвда Наль поднялась на колени. – Современный поэт не сказал бы ярче про мощь времени. Хотелось бы знать, какое из наваждений Земли он считал лучшим и унёс с собой в предсмертных мыслях?»


Полностью это стихотворение звучит так:


 


Выйди на кровлю. Склонись на четыре


Стороны света, простёрши ладонь…


Солнце… Вода… Облака… Огонь… —


Всё, что есть прекрасного в мире…


 


Факел косматый в шафранном тумане…


Влажной парчою расплёсканный луч…


К небу из пены простёртые длани…


Облачных грамот закатный сургуч…


 


Гаснут во времени, тонут в пространстве


Мысли, событья, мечты, корабли…


Я ж уношу в своё странствие странствий


Лучшее из наваждений земли…


 


Нужно добавить – это стихотворение написано Волошиным в последние годы жизни, и в нём – прощание с красотой мира… Именно это и выражено в словах «какое из наваждений Земли он считал лучшим и унёс с собой».


Наше путешествие вслед за Поэзией будет неполным, если мы не придём к одной из важнейших тем Ивана Ефремова – теме Женщины. И здесь показательны цитаты, звучащие в романе «Лезвие бритвы»:


 


Если узнаешь, что ты другом упрямым отринут,


Если узнаешь, что лук Эроса не был тугим…


 


Это стихи Софии Парнок (1885-1933), в которых выражено чувство уже уходящей в прошлое утраченной любви:


 


Если узнаешь, что ты другом упрямым отринут,


Если узнаешь, что лук Эроса не был тугим,


Что нецелованный рот не твоим лобзаньем раздвинут,


И, несговорчив с тобой, алый уступчив с другим,


Если в пустыню сады преобразила утрата, —


Пальцем рассеянным всё ж лирные струны задень:


В горести вспомни, поэт, ты слова латинского брата:


«Всё же промчится скорей песней обманутый день».


 


Другие цитаты взяты из стихов Марии Шкапской (1891-1952):


 


«– Женская интуиция и есть инстинктивная оценка мудростью опыта прошлых поколений, потому что у женщины её больше, чем у мужчины. Это тоже понятно почему – она отвечает за двоих. Но вернёмся к Шкапской. Я бы сказал, она отличается научно верным изображением связи поколений, отражения прошлого в настоящем. Как это у нее:


 


Долгая, трудная, тяжкая лестница,


Многое множество, тьмущая тьма!


Вся я из вас, не уйдёшь, не открестишься, —


Крепкая сложена плотью тюрьма…


 


– Одно из лучших, – обрадовалась Сима. – Но мне больше нравится гордое, помните:


 


Но каждое дитя, что в нас под сердцем дышит,


Стать может голосом и судною трубой!»


 


Привожу полностью текст обоих стихотворений:


 


 



***


Деды дедов моих, прадеды прадедов,


Сколько же было вас прежде меня?


Сколько на плоть мою вами затрачено


С древних времён и до этого дня?


 


Длинная, трудная, тяжкая лестница,


Многое множество, тьмущая тьма, –


Вся я из вас – не уйдёшь, не открестишься,


Крепкая сложена плотью тюрьма.


 


Ношей тяжёлой ложитесь мне на плечи, –


Строю ли, рушу ль, боюсь иль люблю, –


 


Каплями пота, кровавыми каплями,


Вы прорастаете в волю мою…


 


 


***


Мы были, мы прошли, нас было очень много,


колосья, сникшие под режущим серпом,


каменья серые по полевым дорогам,


мы были, мы прошли, земля наш тёмный дом...


Молчали мы, и нас никто не слышал,


и неуслышим будет голос твой,


но каждое дитя, что в нас под сердцем дышит –


стать может Голосом и Судною Трубой...


 


Здесь более всего поражает ощущение генетической памяти народа – даже больше, человечества, память, восходящая к Женщине-прародительнице и пронесённая женщинами-матерями. Эта память, живущая в нас со времён палеолита, вобравшая в себе всё прекрасное, созданное людьми, дремлет в каждом из нас, но иногда может пробудиться и выразиться в творчестве и судьбе человека. Таких людей называют гениями – им равно подвластны все три времени – прошлое, настоящее и будущее.


Но ведь и само искусство таково. В его лучших образцах воплощено чудо единения времён, эпох, культур. Остаётся напомнить, что Иван Ефремов был учёным, изучавшим древнейшую жизнь, мир, существовавший сотни миллионов лет назад. И он же был писателем, описывавшим Ойкумену на заре античного мира, и представлявшим себе Вселенную людей, какой она станет через многие тысячи лет. И важнейшей связующей нитью между этими абсолютно разными, но одинаково живыми мирами, была для него поэзия.


 


Февраль, 2016 г. 

К списку номеров журнала «Северо-Муйские огни» | К содержанию номера