Моя прекрасная ведьма

Последний раз я видел его на одном из вечеров встречи в школе много-много лет тому назад и потому с любопытством рассматривал теперь все изменения, происшедшие с того далёкого времени в облике моего одноклассника. Мы столкнулись с ним совершенно случайно нос к носу на тоскливейшем новоселье в доме одного из моих многочисленных шапочных знакомых. По странной иронии судьбы, дом этот находился как раз на противоположной стороне земли по отношению к тому месту, где стояла (и, надеюсь, стоит до сих пор) наша школа, что придавало этой встрече странный ностальгический оттенок.

По тому бурному восторгу, с каким Колька заключил меня в свои объятия, и по искренней радости, звучавшей в его голосе, я сразу определил, что пришёл он на эту вечеринку гораздо раньше меня, проторчал в гостиной бог знает сколько времени, пока хозяйка дома с подругами сплетничали на кухне, делая вид, что приготавливают купленную в ресторане еду, успел поговорить о погоде в Москве и Лос-Анджелесе с десятком-другим совершенно незнакомых людей, выслушал все местные новости, получил сотню выгодных предложений и успел потерять всякую надежду когда-нибудь выйти из этого дома или хотя бы просто поужинать.

— Ну, как там погода в Москве?— злорадно спросил я после бурных приветствий.

— Дожди,— безропотно сообщил Колька,— Вам везёт, у вас тут круглый год тепло.

— Ну, не круглый, не круглый,— вступился я за московскую погоду,— У нас тут тоже дожди бывают. И даже по несколько раз в году.

— Кстати,— сказал Колька,— пойдём, я тебя со своей женой познакомлю.

— И давно ты женат?— удивился я, поскольку хорошо помнил Колькин характер, привычки и образ жизни.

— Уже три года,— с гордостью сообщил Колька.

— Что творится в нашем мире,— холодно констатировал я и поплёлся вслед за приятелем смотреть его супругу. Собственно говоря, это была чистейшей воды дань вежливости с моей стороны — я прекрасно помнил всех Колькиных подружек и был абсолютно уверен, что жена будет им под стать — такое длинноногое, модельное, фигуристое и глупейшее существо, соответствующее всем стандартам современной российской толстосумной тусовки. Если ими не обладать, то делать с ними абсолютно нечего; а разговаривать имеет больше смысла с форточкой. Но вопреки моим ожиданиям Колька подвёл меня к невысокой женщине совершенно обычной наружности и сказал: «Познакомься, это моя жена».

Сказать по правде, я был удивлён. Конечно, у меня хватило такта не открыть рот, когда я заметил в её глазах проблески интеллекта, а через несколько минут разговора понял, что она не только начитанна, но и умна; но чувство у меня было такое, словно меня бессовестно дурачили у всех на глазах, а мне ничего не оставалось как только подыгрывать этому обману. Так я и простоял с ними, растерянно болтая о том о сём, пока хозяева не позвали всех за стол.

За ужином я случайно оказался на противоположном от них конце стола. Мой сосед, пожилой и повидавший виды делец, занимавшийся в своё время подпольным бизнесом ещё в Союзе, от которого ему в наследство остались тюремные наколки на руках и золотые зубы, безуспешно пытался мне что-то рассказывать за едой, но, чувствуя, что я его не слушаю, и проследив мой взгляд, понимающе заметил:

— Видишь, что деньги делают.

— Ты их знаешь?— удивился я.

— А что тут знать. Идиоту понятно, что женился он на ней только ради её денег.

Меня слегка покоробила безапелляционность этого высказывания. Но я не стал с ним спорить, а перенёс всё своё внимание на сидевшую рядом одинокую блондинку, с которой целый вечер перебрасывался малозначащими, но многообещающими фразами.

Вернувшись домой, я с облегчением залез в свой любимый халат, плеснул в бокал красного вина, упал в кресло и задумался. Обычно меня не волнуют чужие семейные тайны — у меня своих достаточно, но сейчас все мысли почему-то вертелись вокруг моего бывшего одноклассника и его жены. Что-то было не так во всей этой истории. В версию о том, что Колька женился из-за денег, я не поверил с самого начала. Конечно, он, как и все, любил деньги, но не настолько, чтобы из-за этого жениться на какой-то мымре. Он был как раз из числа тех людей, которые предпочтут есть взбитые сливки вчетвером, чем кислую сметану в одиночку. Кто спорит, взгляд у его жены был обворожительный, но я ещё не встречал ни одного спортсмена, который бы променял упругие груди на красивые глаза. А если вспомнить, что за Колькой девчонки бегали ещё в школе…

Тут я разозлился на себя за то, что сижу и размышляю как старая сводня, залпом опрокинул бокал, вскочил с кресла и налил себе ещё. Среди скуки и однообразия американской жизни подобные истории воспринимались как освежающие капли дождя в этом бесконечном житейском океане песка и пыли — они невольно дразнили душу и мимолётно будили чувства.

Поэтому, после того как я в одиночку совершенно для себя незаметно уговорил целую бутылку терпкого калифорнийского вина, у меня созрел план.

Первым делом их нужно было разлучить с женой. В этом мне помогла одна хорошая знакомая, которая заманила Ольгу на распродажу в какой-то фешенебельный магазин, пообещав той, что там бесплатно раздают духи. Оставшись один, Колька легко согласился съездить куда-нибудь проветриться, поболтать и выпить.

Повёз я его в Сан-Педро. Там в порту есть замечательное местечко на одном из каналов с причалами для рыболовных судов — ресторанчики на любой вкус, где только что выловленную рыбу чистят и готовят у вас на глазах. Одно время я работал неподалёку и обязательно хотя бы раз в неделю вечером приезжал сюда с приятелем поужинать. Мы садились под открытым небом с бутылкой калифорнийского «Шардонэ» и двумя целиком зажаренными в масле рыбинами и трепались часами, наслаждаясь вечерним бризом, бликами света по тёмной воде канала, огнями на башнях портовых кранов и редкими звёздами на ночном небе. Пройдёт время, многое забудется из того, что произошло со мной в этой жизни, но те вечера останутся в памяти навсегда — кто знает почему.

Я провёл Кольку вдоль рыбных рядов, дал ему время как следует надышаться смешанным запахом солёной океанской воды и рыбы, неторопливо заказал двух увесистых снэпперов и увёл за столик подальше от лавочек, под открытое небо, к самому каналу. Несколько минут он, не отрываясь, глазел на двух морских котиков, плескавшихся как раз напротив облюбованного нами места, потом мы всё-таки уселись за стол, выпили по одной и принялись за рыбу.

Я нарочно болтал о всяких пустяках, чтобы дать ему время расслабиться и напиться. Когда с рыбой и половиной бутылки было покончено, а судьбы всех наших общих знакомых более или менее выяснены, наступило долгожданное время пьяных откровений.

Понимая, что приятель сам не начнёт говорить на интересующую меня тему, я попытался осторожно перевести разговор в нужное русло.

— А как ты познакомился со своей женой?

— Совершенно случайно,— уставившись в небо и усмехаясь при этом чему-то, ответил Колька,— Ты не поверишь…

Тут он резко оборвал фразу и на его лице, как в зеркале, отразились внутренние колебания и сомнения по поводу того, стоит ли мне говорить правду и стоит ли говорить вообще. В этот момент я мог читать своего приятеля, как раскрытую книгу. И чтобы дать ему возможность успокоиться и расслабиться, я молчал, всем своим видом показывая, насколько мне неинтересно то, что он может рассказать, и что спрашиваю я просто так, ради проформы. Какое-то время мы сидели молча, слушая, как волна стучит в бетонную стенку канала.

— Как по-твоему, я похож на сумасшедшего?— спросил вдруг Колька, взглянув мне прямо в глаза.

Я по своему обыкновению чуть было не брякнул что похож и ещё как, но вовремя сообразил, что тогда он обидится, замолчит и мне не придётся ничего услышать. Поэтому я пересилил себя, придал лицу как можно более честное выражение и поклялся, что нет, ни в коем разе.

— Так вот,— чётко выговаривая каждое слово, сказал Колька,— Дело в том, что моя жена — ведьма. Ты первый человек, которому я это говорю.

Он снова сунул нос в пустой стакан, повертел его в руках, ожидая моей реакции, не дождался, невесело усмехнулся и налил себе ещё водки. Я молчал.

— Я понимаю, ты сейчас думаешь, что я или свихнулся, или тебя разыгрываю. Ни то и ни другое… Если бы кто-то сказал мне подобное три года тому назад, я бы сам ни за что не поверил. Но это чистая правда. Она самая настоящая ведьма, как у Гоголя. Знаешь, я теперь думаю, что всё то, что читал про ведьм, может быть, и не такая уж выдумка, как кажется. Помнишь, у Куприна рассказ «Олеся». Столько раз его с тех пор перечитывал. Абсолютно убеждён, что это чистейшая правда.

Мне стало скучно. Я ожидал услышать всё, что угодно, сам, честно говоря, не знаю что, но только не сказки про потусторонние силы. Мне приходилось встречаться с людьми, особенно с той поры, когда это стремительно вошло в моду, которые всерьёз верили в подобную белиберду или, как минимум, пытались убедить других, что они верят; в любом случае их откровения всегда производили на меня жалкое впечатление. Не говоря уже о разных колдунах, помещающих газетные объявления типа: «С помощью белой магии снимаю сглаз, возвращаю любимого, кодирую, раскодирую и помогаю дожить до получки».

Колька почувствовал моё настроение.

— Я понимаю, ты сейчас сидишь и думаешь — что за бред он несёт. Подожди. Выслушай, а потом решай сам, сумасшедший я или нет, правда это или мои фантазии.

А что мне ещё оставалось? Я сам затащил его сюда, напоил и вызвал на откровенность и тем самым не оставил себе никакого выхода. Я незаметно вздохнул и обречённо приготовился слушать.

— Три года тому назад,— начал Колька,— Нет, вру, уже почти четыре — я поссорился со своей подружкой. На какой-то вечеринке разругались вдрызг, причём не помню сейчас из-за чего — то ли я её приревновал, то ли она меня, то ли это был какой-то очередной каприз, от которого я отмахнулся, как от назойливой мухи — не скажу. Но помню, что поругались серьёзно и я ещё был злой, как собака, что расстались из-за ерунды. А девочка у меня тогда, надо сказать, была классная — у меня вообще девчонки всегда были высший сорт, других не держал, но эта выделялась среди них исключительно, ноги от ушей, настоящая модель, снималась на журналы, конкурсы красоты выигрывала и всё такое прочее. Капризная из-за этого была, ты представить себе не можешь, но я терпел — ещё бы, когда я выходил с ней куда-нибудь, все кругом падали. Сколько раз её у меня пытались увести, один тип даже деньги предлагал, и немалые, чтобы только я с ней расстался.

Ну, и денег она тогда высосала из меня — тоже по первому классу. Я к тому времени уже встал на ноги, опыт появился в бизнесе, вторую компанию с нуля поднял, короче, денег не считал. А если я не считаю, то она тем более.

Кстати, бизнес у меня тогда был уникальный. Я до сих пор удивляюсь, как никто кроме меня до этого не додумался. Ты то время должен помнить — каждый пытался как-то урвать у государства, весь бизнес, собственно, и заключался только в том, чтобы деньги из безналички перегонять в наличные. Кооперативов понаоткрывали на предприятиях и через них-то и прокручивали безнал. Ума для этого большого было не надо — только знай, кому взятки давать. Кто-то на товарах из-за границы здорово поднялся, тогда же что ни привези, всё расхватывали. Я тоже поначалу с перепродаж начал, компьютеры и прочую оргтехнику на предприятия поставлял, но так как своих выходов за границу у меня не было, то очень скоро такой расклад меня перестал устраивать — во-первых, цены пошли вниз, а во-вторых, в этом деле слишком от многих и от многого зависишь — для кого-то такое положение вещей и нормально, ну а я не выношу жить между молотом и наковальней.

Поэтому начал искать что-то другое, а тут как раз в моём доме капитальный ремонт затеяли — тогда ещё делали капитальные ремонты. Развели грязь и канитель на целое лето. Но зато поменяли всю сантехнику, включая и ванны. А старые ванны сложили во дворе да так и забыли про них. Потом Сан Саныч, ихний прораб, мне их все за пару кусков и продал. Это сто ванн, ты заметь. А ему всё равно что их в металлолом сдать, что мне. Ты только представь — это же литой чугун, толстый, как броня, он же ещё двести лет стоять может. Таких ванн ни в одной стране мира нет. Везде или пластик, или сталь тонкая. Одно плохо в этих ваннах было — эмаль постарела да потрескалась. А эмаль это что? Это же просто пустяк.

Короче, погрузил я все эти ванны в КАМАЗ и в Таллин. Там на заводе сняли мне с них старую эмаль пескоструйкой и покрыли новой — цветной, тонированной. Загрузил я эти ванны обратно в КАМАЗ и назад в Москву, в магазин. Веришь ли — в неделю разошлись. Я на них этикетку финскую ещё повесил, мне их в Эстонии целый чемодан напечатали. Ну, и ванны выглядели как картинки — эстонцы постарались. Так что после этого делов было только Москву и пригороды прочёсывать да брошенные ванны скупать. Красота.

Колька замолчал и уставился куда-то вдаль, вспоминая свои прошлые дела. Я тоже невольно поддался этому настроению и на мгновение мысленно вернулся в Москву 92-го года. Так мы и сидели с ним какое-то время, блаженно улыбаясь, как два идиота, пока одновременно не пришли к выводу, что неплохо бы ещё опрокинуть по стаканчику.Вернувшись к реальности, Колька без напоминания вернулся и к своему рассказу.

— Так вот, после нашего разрыва я дня два пьянствовал с какими-то блядьми ей назло, а потом решил — хватит. Собрался, хоть и расстроенный был страшно, в баню сходил, на тренировку, сам знаешь, чтоб мозги в порядок привести. По утрам спортивный костюм и в парк, благо я около Кузьминского парка жил, ты, кстати, помнить должен, ты же был у меня.

И вот, бегу я вокруг пруда и вижу — стоит почти у самой воды девчонка, лицо к солнцу подставила, руки слегка раздвинуты и ладонями тоже к солнцу. И, самое главное, пальцы по всем канонам йоги держит — два раскрыты, три согнуты. Ну, думаю, наш человек. Сама девчонка маленькая, и хоть фигурка и имеется, но ничего особенного, не красавица, короче так себе, хотя что я рассказываю, ты же её видел. Я бы на неё и внимания тогда не обратил, если бы не эти ладони. Ну, я ещё круг пробежал, иду по плотине, смотрю, а она навстречу мне идёт. А настроение после пробежки хорошее, весна, солнечные лучи на воде играют, про свою стерву я на минуту забыл и думать, вот я и от нечего делать: привет, мол, давно йогой занимаетесь и всё такое прочее. Она в ответ — ну, какая это йога, это я так стою, энергией от солнца заряжаюсь. Я, конечно, про всякие биополя, биоэнергетику знал тогда прекрасно, но не верил, поэтому подумал ещё: что она, аккумулятор, энергией заряжаться. Посмотрел я, а взгляд у неё такой чистый, ну явно девочка ещё не тронутая или мало тронутая, и так захотелось мне вдруг вечерок с ней провести, ну сил нет, осточертели все эти извращённые красавицы, ну совсем как с похмелья на кисленькие яблочки тянет, а с французского коньяка на тёть-Марьину самогонку. Такая вот, представь себе, достоевщина.

Ну, недолго думая, взял я и предложил ей в кино сходить. В то время я своих дам только в рестораны приглашал, в кино и забыл, когда водил, но тут словно почувствовал, что это не пройдёт, не в струю будет. Ну, мне женщины никогда не отказывали, ты же знаешь.

Короче, договорились мы встретиться вечером, и я бегом домой переодеваться, поскольку в офис уже опаздывал, а дела никогда не ждут. Вечером подъехал ко входу в парк, она уже ждёт. Посадил я её в машину и спрашиваю: в какое кино пойдём, ты что любишь? Мне, в принципе, всё равно, только бы мосты наладить, я два часа любую чушь могу потерпеть. Хотя бы и мексиканский телесериал. Вот, тебе смешно, а моя стерва их круглые сутки на видаке крутила. Хоть из дома беги.

Ну да ладно… Так вот тут-то всё и началось. Я хочу, чтобы ты понял, какая это была невероятная череда событий, совпадений и случайностей. Потом, когда она рассказала мне про карму, я воспринял это иначе, а тогда у меня было лишь одно ощущение: этого не может быть, потому что этого не может быть никогда.

Итак, она мне и говорит: я, мол, хотела бы на Куросаву сходить, если ты не возражаешь,— сейчас как раз его «Тень воина» в «Иллюзионе» идёт. Это такой маленький кинотеатр на Котельнической набережной — это она мне объясняет. Так ты исторические фильмы любишь, спрашиваю так спокойно. Люблю — говорит. Одним этим она меня уже убила. Как будто я сам с собой в кино договариваюсь идти. Делать нечего, пошли мы на Куросаву. К твоему сведению, со своей первой женой на самой первой нашей свиданке ходил я в тот же «Иллюзион» ещё мальчишкой-первокурсником смотреть куросавских «Семь самураев». Девчушка обо всём этом и не подозревает, а я сижу в кинотеатре и думаю, и так думаю, словно это не я, а кто-то шепчет мне на ухо — так ведь жениться теперь тебе на ней из-за этого Куросавы. И так уверенно-уверенно. И встретил я её в тот день в первый раз в своей жизни, и не было между нами ещё ничего, и тут такая шальная мысль. Как тебе это понравится? А то, что зовут её так же, как и мою первую, даже и упоминать не хочу, вот это, я верю, просто совпадение. Нет, точно, у меня же были и до этого бабы с такими же именами и ничего.

— Слушай дальше,— Колька налил себе ещё водочки, потянулся было налить мне, но я отказался.

— Так вот,— продолжал он.— В течение месяца встречал я её три раза в неделю после работы с цветами и бутылкой вина у входа в парк, бродили мы по аллеям или ехали к Москва-реке, а потом заваливались ко мне до утра. Работала она в какой-то конторе бухгалтером, жила одна в коммуналке с двумя соседями — мать у неё умерла лет десять тому назад, а у отца давно уже была другая семья. Водились у неё две или три подружки, были какие-то тётки, но по тому, что во время наших встреч болтала она без умолку, я сделал вывод, что жила она до нашего знакомства одиноко: дом — работа, работа — дом. А говорила она, ты не поверишь, всё больше о карме, чакрах, тонком мире и прочих потусторонних вещах. Я сначала слушал вполуха, не вникая, но что-то было в том, как она мне голышом в постели рассказывала о переселении душ. Это придавало какого-то перчика нашим отношениям, это да ещё то, что поведением своим не была она похожа ни на одну из женщин, которых я знал до неё. А потому не расстался я с ней через месяц, как думал заранее, а повёз её летом отдыхать в Прибалтику.

Колька помолчал немного, словно задумавшись о чём-то, и словно нехотя продолжил:

— Ну, может, потому ещё не расстался, что та стерва моя очень быстро завела себе какого-то хахаля с папочкой из Министерства внешней торговли. Да что душой кривить, тут всё вместе сыграло свою роль — и лекции про загробную жизнь, и исторические фильмы, и внешнеторговый кадр, которого явно держали про запас; а также и то, что найти достойную замену моей стерве можно было только на конкурсе «Мисс Россия» в финале, так что я особенно даже и не пытался…

— Ты знаешь,— вспомнил вдруг Колька.— Тогда она у меня ничего не просила. Помнится, она и билет на поезд в Юрмалу собиралась себе сама купить — моё счастье, что на этот скорый билетов в привокзальных кассах в принципе нет; да к тому же ей на СВ всё равно бы денег не хватило. А как раз в тот вечер, что нам уезжать, продуло меня где-то — то ли в офисе, то ли в машине, короче, было такое предпростудное состояние; ну, я думал, что всё обойдётся, знаешь, как бывает — вечером чувствуешь себя совершенно разбитым, а утром снова как огурчик. Но не тут-то было — на утро в поезде я еле из-под одеяла вылез — знобит, голова раскалывается, горло болит, тело ломит, в общем, все тридцать три удовольствия. Ни есть, ни пить, ничего другого тоже не хочется, а только забраться бы в тёплую постель и дремать — в общем, весь отпуск к чертям. И выбраться-то я смог тогда только на неделю — дел в Москве было невпроворот — так теперь дай бог, если к концу этой недели и выздоровлю. И что ещё она скажет — привёз в отпуск сиделкой около больного сидеть? Короче, такая вот мрачная перспектива.

Смотрю я на неё — а она бодрая, весёлая, в такси вертит головой по сторонам, ей всё интересно, она-то тут в первый раз. Приехали мы в гостиницу, упал я сразу в постель, а она вещи распаковала, раскидала по шкафам и в душ. Вышла из душа в одних трусиках и сразу ко мне на постель. Одеяло с меня сорвала и майку давай снимать. Ну, думаю, совсем у бабы мозги поехали, она что, круглая дура, что не видит, что мне сейчас ни до чего; и как бы ей так деликатно намекнуть, чтобы шла к чёрту со своими приставаниями. А она слышит моё невнятное мычание, видит, что я тяну майку на себя обратно и объясняет:

— Ты не бойся, раздевайся, я тебя сейчас лечить буду.

Ну, мне тогда всё равно было, лишь бы не это дело. Поэтому что и как я не спрашивал. Снял я с себя эту майку, усадила она меня на стул и говорит: «Закрой глаза и расслабься»,— и руками перед лицом начала так медленно водить. И чувствую я, идёт тепло от её ладоней, кожей чувствую приятное такое тепло. А дальше — больше. Ты не поверишь, с закрытыми глазами я мог точно сказать, где она руками надо мной водила — такой жар шёл от этих рук. Я ничего подобного до этого в жизни ещё не испытывал. А она поводит-поводит руками вдоль тела, потом остановится, руки над головой подымет, ладошками друг о дружку потрёт и потом опять водит. И такое чувство, что не ладони это у неё, а огненные факелы, и весь жар от них в меня идёт. Подержала она ладони у моего горла — и незаметно отпустила боль и опять стало легко глотать. Так же постепенно исчезла головная боль, прошла ломота в мышцах, меня перестало трясти; короче говоря, все неприятные симптомы куда-то улетучились. Появилось только здоровое ощущение тепла во всём теле. Веришь ли, к концу сеанса я уже и о сексе начал думать по-другому. В кино как показывают — обессиленный человек засыпает и просыпается совсем здоровым. Ничего подобного. Мне лично сон тогда не понадобился.

Нет, ну мы заснули потом, конечно.

А на следующий день — никаких признаков. Пошли на взморье купаться, потом шашлыки ели. Замечательно провели время. Уезжать, поверь мне, не хотелось…

А в Москве нашей любимой по приезду меня как раз ждал сюрприз. В одном из магазинчиков, где я ванны свои на продажу ставил, сбывали, как выяснилось, также и всевозможные ворованные стройматериалы. Причём глупо сбывали, жадно, по фальшивым накладным, нарисованным тут же в каптёрке при свете лампады. Ну и завалились, конечно же, как нечего делать. Я-то обо всех этих левых делах, сам понимаешь, ничего не знал. Но в один прекрасный день заявляется в мою контору гражданин государственной наружности и кладёт на стол ксиво с фиолетовой печатью. И как пошли тут расспросы про магазинчик, про то, что я знаю, про то, что я не знаю, что видел, что слышал, о чём догадываюсь и кого подозреваю. А под конец разговора всплывает такой ненавязчивый вопрос — а вы можете доказать, что ваши ванны не ворованные?

Я, ты не поверишь, хоть и насторожился, но ничего серьёзного для себя ещё не заподозрил. А потому как дурак всю ночь копался в своих документах и утром повёз на Петровку счета, квитанции и расписки; короче, всё, что у меня набралось и что я мог им предъявить.

Документы мои внимательно просмотрели, тут же отобрали, чтобы подшить к делу, и сразу объяснили, что они у меня ничем не лучше липовых накладных из того магазина.

— Вот возьмём к примеру это,— говорит следователь и берёт один из моих документов.— Квитанция от таллинского кооператива «Lakkima» на покрасочные работы. Что это за кооператив, чем он занимается, существует ли вообще? Здесь больше вопросов, чем ответов. Эти деятели накладные сами рисовали, что стоит накатать такую бумажку? Тем более это теперь другое государство, как проверить и где? И потом, кто будет этим заниматься? Я не могу по каждой бумажке посылать человека неизвестно куда.

И улыбается мне нагло в лицо, сволочь.

Меня это разозлило, конечно. Бляха муха, думаю, да если бы я воровал, разве бы я тебя три часа в приёмной дожидался? Да я бы всю вашу контору с потрохами купил, так что, если бы даже и пришёл приказ меня посадить, ты бы меня сам по телефону заранее предупредил и сидел бы я уже где-нибудь в Испании или на Канарах, а не в твоём вонючем кабинете. Вспомнил всё, что нам вбивало в голову героическое наше телевидение много лет, всё эти монументальные ленты про чекистов, ну и выдал ему фразу в духе «Следствия ведут знатоки»:

— Я вам принёс документы, ваше дело доказать, что они фальшивые. Пока вы это не доказали, извините, по закону они считаются настоящими.

Следователь, как про закон услышал, сразу поменялся в лице — это смешно, но наши российские менты реагируют на слово закон примерно так же, как черти на крёстное знамение. Для них закон — это они сами, их власть, и они всерьёз возмущаются, если кто-то пытается трактовать закон, кроме них.

— Да мы,— говорит,— и доказывать ничего не будем. Пускай считаются настоящими. Вы нас что, идиотами считаете? У вас тут документы только на покраску, очистку, перевозку, погрузку, хранение… Но из краски и перевозки ванну не сделаешь. Где документы на приобретение того, что красили и перевозили? Где документы на ванны? И не надо мне совать бумажки на какой-то металлолом. Металл — слишком абстрактное понятие, кто знает, что вы там покупали. Да, и вот вам подписка о невыезде, гражданин, распишитесь.

И что тут скажешь? Я и так только половину своих операций мог прикрыть тогда счетами на покупку металлолома — обычно прорабы продавали мне эти ванны за наличные и что-то подписывать напрочь отказывались — только проведи одну такую операцию через СМУ, потом ревизиями замучают. Проще эти ванны потерять или в металлоприёме на лапу дать, чтобы бумажку о сдаче подписали. В общем, посадить меня тогда при желании было проще простого. Ну, а когда у наших органов не было желания посадить? Сам понимаешь… Такая вот весёлая ситуация. А дальше думай — валить надо срочно из страны, а на какие шиши? Ты не поверишь, хоть и проходили тогда через мои руки немалые деньги, так они все в бизнес и уходили, так что на чёрный день у меня практически ничего припасено не было. Это уже после того случая я умнее стал. А из бизнеса как возьмёшь, когда счёт арестован, контора опечатана, не сегодня — завтра квартиру и машину конфискуют.

— А взятку?— спросил я, вспомнив самый радикальный способ улаживания проблем с российской властью.

— А принципы?— вопросом на вопрос ответил мне Колька.— С чего это я должен давать взятку, если я ни в чём не виноват? Так они совсем на шею сядут. А то налоги им плати, взятки давай, ну не слишком ли жирно будет?

— О чём ты, Коля?— удивился я.— Они уже и так давно у всех на шее сидят. И твоё одинокое фи в этой ситуации ничего бы не изменило.

— Да знаю я,— мрачно буркнул Колька,— Ты что, думаешь, я идиот, не понимаю, что у нас качать права себе дороже. Но иногда приходится — поневоле. Пробовал я тогда подкатывать с деньгами, говорил с одним спецом по взаимовыгодному улаживанию конфликтов с милицией. Так с меня такие деньги спросили, что проще было добровольно в тюрьму сесть. Потому что и так и так был бы конец. На нашей любимой Родине, понимаешь ли, не принято овец стричь постепенно, там все норовят сразу шкуру с тебя целиком содрать.

Поехал тогда я от следователя прямо к ней, благо уже вечер был, ну и выложил всё сразу с порога. Ждал, думал, скажет успокойся, ты мне и без денег нужен, я, мол, тебя не за деньги люблю, и всё такое прочее; в общем, всю ту фигню, какую любая сообразительная баба при случае всегда в уши залить умеет. Хотелось мне это тогда услышать, не знаю, впрочем, почему, но хотелось. Все мы люди, в конце концов, все любим верить в красивую сказку, и я, как выяснилось, не исключение. На худой конец я бы и на «сиди спокойно, я тебя буду ждать» согласился, раз уж ничего умнее в голову не приходит.

А она так пристально на меня посмотрела, хлопнула своей ладошкой по плечу и говорит:

— Да не думай ты об этом.

И всё.

Я, помнится, на минуту от неожиданности аж дар речи потерял. Нет, ты только представь? О чём мне, спрашивается, ещё думать, когда вся жизнь идёт ко всем чертям? Я-то не понаслышке знал, чем такие дела обычно кончаются.

Обиделся я на неё тогда за это страшно. Но виду не подал, от ужина отказался, сослался на разные дела, в щёчку холодно поцеловал и ушёл молча.

И что делать дальше, спрашивается?

Я по дороге, когда к ней ехал, столько планов настроил, как беру её в охапку и сначала в Эстонию, оттуда в Финляндию, а там и Париж недалеко. На первое время нам бы хватило, а там я бы что-нибудь придумал. У меня к тому времени один знакомый уже был в бегах, торчал безвыездно в Англии, а второй по Италии катался на крутом «Альфа-Ромео», пока его адвокаты здесь от повесток в суд отбивались. В этой машине он и ночевал, поскольку денег на гостиницы уже не хватало. А питался на кухнях для бездомных, чтобы хоть как-то сэкономить — он мне писал тогда от нечего делать много и в подробностях. Там читаешь и не знаешь, плакать тебе или смеяться.

Ну, не об этом речь. Теперь, после её слов, предлагать ей ехать с собой было бы просто глупо, а искать замену — поздно. Оказаться же за границей в одиночестве мне тогда казалось почему-то неприемлемым — то ли из-за моей большой любви к соотечественницам, то ли из-за врождённой робости перед иностранками. Ты, конечно, скажешь, что есть в Москве барышни, которые поедут с тобой куда угодно по первому твоему слову, и будешь прав. Но слушай, что за удовольствие путешествовать, постоянно опасаясь за свой кошелёк?

Короче, смешала она мне все карты, а тут ещё как нарочно подвернулось срочное дело — позвонил один старый знакомый и попросил помочь собрать металл для отправки в Германию. Ну как тут откажешься, когда деньги позарез нужны. Я и подумал, что пара дней ничего не решают. Эта пара дней, сам понимаешь, непроизвольно превратилась в неделю, и вот в конце этой недели, когда мне по самым скромным раскладам давно уже нужно было быть в Париже, раздаётся утром в моей квартире телефонный звонок. Я ещё сдуру трубку снял, думал, может, она.

Звонили из прокуратуры. Мы вам повестку, мол, не присылаем, зайдите завтра в кабинет номер такой-то.

Сам не знаю, почему я туда пошёл. В общем, наше поколение непуганое было, войны не видело, сталинских лагерей тоже, поэтому каждый второй — герой, власти особо не боялись; это после расстрела Белого дома как-то поутихли, погасли, а тогда все готовы были на баррикады хоть сейчас. Да это и понятно — было бы другое поколение, с поротой задницей, никаких бы перемен в стране не было, все бы сидели тихо по своим норам и делали то, что начальство скажет. Я так легкомысленно и рассудил, что если бы арестовать хотели, то домой бы за мной приехали, а не вызывали вот так несерьёзно по телефону.

Вошёл я в кабинет — а там следователь новый, спокойно так на меня смотрит, даже присесть не предложил, и сразу с ходу «Ваше дело прекращено за отсутствием состава преступлений, распишитесь тут, что ознакомлены с постановлением».

И вот иду я по лестнице вниз с пропуском в руках, а у меня в ушах её «не думай» стоит. Знала ведь она, что всё обойдётся, знала. И вот тогда-то я впервые во всю эту чертовщину поверил. А и как иначе, если осуждённых у нас миллионы, а оправданных — по пальцам пересчитать. И если ты как нечего делать бьёшь эту статистику, то тут есть о чём крепко задуматься. Статистика — наука серьёзная, это мне ещё в институте в голову хорошо вбили.

А теперь догадайся, что я первым делом попросил, как только в этот её ведьмин дар поверил? Стыдно вспомнить, захотел, чтобы она мне в лотерее выигрышные номера угадывала. Как же, нашёл себе золотую рыбку. Вот ведь человеческая натура — глаза завидущие, руки загребущие. Ещё понятно было бы, если бы я тогда нищим был, так ведь нет. До сих пор сам на себя удивляюсь.

— Ну и что, угадала?

— Конечно нет. Я сейчас думаю, что нарочно, что могла бы, если бы захотела. Но, как выяснилось, ведьмин дар это не волшебная палочка — проси что хочешь; за некоторые свои дела ведьмам приходиться жестоко расплачиваться здоровьем, кармой или ещё чем похуже. Мне моя рассказывала, как старшеклассницей развлекалась тем, что ездила везде без билетов. Она могла сделать так, что контролёры её просто не замечали, при проверке билетов в автобусах проходили мимо, а в метро просто пропускали, как будто она им проездной билет показывала. Занималась она этим долго, тренировалась, можно сказать, и когда в институт поступила, то уже могла спокойно перед носом преподавателя достать шпаргалку и тот ничего не замечал. Красота, да и только.

На пятом курсе института ей, как и всем, пришлось писать дипломный проект. Если помнишь, этот проект нужно было сдать в приёмную комиссию, а там тебе назначали день защиты. Как и подавляющее большинство студентов, моя дотянула эту сдачу до последнего дня. А на утро этого самого дня, когда пора было ехать в институт, выяснилось, что проект пропал. Растворился, исчез, корова языком слизнула с письменного стола в её комнате.

Первая мысль, после того как она несколько раз перерыла всю квартиру вверх дном, была, конечно же, о ворах, но быстро выяснилось, что в доме ничего, кроме дипломного проекта, не пропало. Теперь представь себе её состояние — она точно помнит, что вечером положила диплом на стол. Мысль о том, что в квартиру забрался вор только для того, чтобы украсть её проект, абсурдна. Кроме неё в квартире больше никого не было — её отец после смерти матери постоянно проживал где-то у своих подружек и дома не бывал по месяцам.

Она лихорадочно перерывает квартиру снова и снова и постепенно чувствует, что начинает сходить с ума. Говорит, такое чувство, что повисла в пустоте, где кроме неё ничего нет. Так и исчез тот проект, как сгинул, и пришлось ей брать академический отпуск и писать всё заново. Вот так.

Постепенно из общения с ней я понял, что больше всего на свете она боялась этого своего дара. Боялась ошибиться и сделать кому-то плохо, боялась последствий своего колдовства, боялась случайно наделать ошибок, которые потом отразятся на ней или на её близких.

Ну, во-первых, чтобы ты знал, с такими способностями делать зло гораздо проще и легче, чем делать добро. Это как и в жизни — разрушать легче, чем созидать; разрушить может любой дурак, а для того, чтобы создать, требуется мастер. Кроме того, добро и зло настолько относительные понятия, что их немудрено и перепутать.

Во-вторых, даже делая добро, всегда нужно помнить о последствиях своих поступков. Законы сохранения, как это ни смешно, действуют и в магическом мире. Основной принцип — нельзя изменить реальность без того, чтобы не изменилось и будущее. А как оно изменится, могут предугадать только очень сильные ведьмы. Самый простой пример — моя мне рассказывала, что когда ещё почти ничего не умела, пыталась снимать руками головную боль у подруг. И снимала. А через полчаса головная боль начиналась у неё самой.

Ты пойми, что всегда, когда ведьма делает кому-то зло, она ухудшает свою карму, причём в геометрической прогрессии. И, что ещё хуже, карму своих детей. Поэтому чёрной магией занимаются только или очень недалёкие ведьмы, которые ничего ещё толком не знают и для которых на приворотном зелье начинаются и заканчиваются все тайны их профессии, или те, которым нечего терять и которые по карме находятся на самом низу тонкого мира. Последние самые опасные, они, как прокажённые, заражают всё вокруг себя, в том числе и тех, кто пользуется их услугами.

Сейчас наши газеты забиты объявлениями так называемых колдунов и ведьм. Смешно, но по большей части это одни шарлатаны. Здесь как у великих магов прошлого: кто знает — не говорит, кто говорит — не знает. Ну подумай сам, зачем ведьме сшибать копейку, изготовляя приворотные зелья для идиоток, если она может за раз обеспечить свою судьбу, приворожив себе какого-нибудь миллионера или просто состоятельного человека. И таких вариантов, кроме приворота, у любой ведьмы миллионы.

Поэтому настоящая ведьма никогда не будет давать объявления в газету и никогда не возьмёт за свои услуги деньги. Торговать своими способностями для ведьмы примерно то же самое, что верующему торговать своей душой. Кара будет страшной и неминуемой; по крайней мере обещана и тем и другим. Даже бабки в деревнях, которые лечат заговором, никогда не назначают точную цену за свою помощь, а всегда говорят: «Сколько положите»,— и ещё при этом подчёркивают, что это добровольное пожертвование, а не плата.

Что касается гадалок — а я говорю о настоящих гадалках, а не о шарлатанках — знай, что девяносто процентов из них не могут предсказывать будущего, а просто читают твоё настоящее, твои мысли и говорят в принципе то, что ты и без них уже хорошо знаешь. Она видит твоё решение, желание, которое ты ещё сам окончательно не осознаёшь, но которое подспудно зреет у тебя в мозгу, и выдаёт его как откровение. Неудивительно, что такое предсказание потом исполняется. Ну, и элемент внушения, конечно, присутствует. В этом отношении визит к такой гадалке ничем не отличается от визита к психиатру. Она мне так однажды и сказала: «У нас ходят к гадалкам, когда хотят разобраться в своих проблемах, а на Западе к психиатрам»…

Поначалу меня эти её способности здорово заводили, заставляли задумываться над тем, о чём обычно люди никогда не думают, анализировать. Неудачу с лотереей я воспринял спокойно, понял её опасения; и потом ты же знаешь, я никогда не верил в халявные деньги. Дольше всего мне не давала покоя то, что она видела будущее, причём делала это легко, как что-то обыденное. Могла утром, потягиваясь в постели, сказать между прочим: «Загляну вечером к подружке — по телеку сегодня ничего интересного, а ты задержишься до одиннадцати». И чтобы когда-нибудь ошиблась…

Однажды, помню, достал я её своими вопросами о судьбе, о том, что сбудется, что не сбудется; словно нашло на меня что-то. Это же так заманчиво — узнать свою жизнь наперёд, подготовиться к разным сюрпризам и гадостям, подкорректировать что-то там по возможности. Ни одного толкового ответа я, сам понимаешь, не получил и в конце концов говорю ей — ты не хочешь мне рассказывать о моём будущем — прекрасно. Но ответить хотя бы на один вопрос ты можешь?

— Только на один?— спрашивает устало.

— На один-единственный,— отвечаю.

— И больше ты не будешь меня мучить этими вопросами?

— Клянусь,— говорю.— Только один вопрос. Но только честно.

— Хорошо,— говорит.— Отвечу. Но лишь на один вопрос. Задавай.

— Когда я умру?— спрашиваю.

— После меня,— отвечает.

— Нет,— говорю.— Так не годится. Ты дату скажи. Или хотя бы год.

Она смеётся.

— Мы,— говорит,— уговаривались только на один вопрос. Ты его задал, я ответила. И больше тебе ничего не скажу.

Но увидела, что я недоволен, взяла меня за руку, как ребёнка, и говорит:

— Ты пойми, что будущее не предопределено раз и навсегда. И при желании ты всегда можешь его изменить. Самый простой способ это сделать — измениться самому. Меняешься ты, меняются твои поступки, меняются причинно-следственные связи, а с ними и твоё будущее. И это уже будет не то будущее, которое я могу увидеть. Так что в конечном счёте всё замыкается на тебе самом. Нет ничего хуже, чем отнять у человека его свободную волю, сказав, к примеру, что завтра он не пойдёт на работу.

— Я завтра не пойду на работу?— настороженно спрашиваю.

— Конечно не пойдёшь,— смеётся.

— Почему?

— Потому что завтра выходной,— отвечает.— Ты уже со своим бизнесом все дни недели перепутал.

— Не заговаривай мне зубы,— говорю.— Ты знаешь моё будущее, а я нет. Это неправильно. Это меня напрягает в какой-то степени.

— Не знаю, а предвижу — это разные вещи. И потом, что-то мне дано видеть, а что-то нет. Конкретно твоё будущее мне очень тяжело отследить, во-первых, потому что я к тебе неравнодушна. Эмоции — они в нашем деле всегда мешают.

— А во-вторых?

— А во-вторых, потому что с ведьмой связался. Где наше с тобой будущее пересекается, я ничего не вижу. И не хочу видеть, если честно. И не делай страшные глаза — знаю, о чём ты сейчас подумал, но это не так — я не пытаюсь скрыть от тебя страшное заболевание или трагический конец. Будущее у тебя должно быть отличное, просто тебе не надо о нём знать. Ты должен жить, а не ждать, что произойдёт то или иное событие. Жизнь человека в действии, а не в ожидании.

Не убедила она меня этим, но я прикусил язык, поняв, что продолжать расспрашивать бесполезно — есть причина, почему она мне ничего не говорит. То ли из-за наших с ней отношений, то ли ещё почему. До сих пор так и не знаю, а она не говорит…

Чтобы избежать любопытства и подобных приставаний, она никому никогда не рассказывала о своём даре, хотя некоторые знакомые сами догадывались. Она не гадала подружкам, карты в руки принципиально не брала и никогда в них не играла. Зато лечила всегда охотно, собак в том числе. Кошек лечить не любила, говорила, что на них энергии уходит пропасть. Иногда, знаешь, мне кажется, она до сих пор боится, что в один прекрасный день я могу исчезнуть, как тот её дипломный проект.

А кроме этого постепенно узнал я и другие её страхи. Она панически боялась старости, охала на каждую морщинку и занималась немного йогой, немного аутотренингом.

— Ты боишься стать старой?— спросил я её как-то.

— А ты нет?

— Да я об этом стараюсь не думать.

— Вам, мужчинам, легче. А что я буду делать, когда ты перестанешь испытывать ко мне желание?

— Ну, до этого ещё далеко. Потом, подозреваю, я тогда уже ко всем женщинам перестану что-то чувствовать, так что тебе будет не обидно.

— Я не об этом. Сейчас, если что случится, мы ляжем в постель и потом всё опять будет в порядке. А тогда что будем делать?

— Придётся привыкать к друг дружке. Предлагаю для начала в качестве эксперимента неделю без секса.

— Ты не выдержишь.

— Спорим.

— Хорошо, тогда я не выдержу.

— Ну то-то.

И, ты знаешь, рядом с ней я тоже подтянулся. Образ жизни, который я вёл до этого, никак нельзя было назвать здоровым — я, конечно, пытался заниматься спортом, поддерживать форму, но тренировки чередовались с попойками и как-то с течением времени всё реже получалось вырваться в спортзал и всё больше времени проводилось в пьяных компаниях.

Иногда на неё находило. Как-то, помню, за завтраком ни с того ни с сего: купи, говорит, мне платье. Ну, думаю, дождался, теперь посыпятся заказы один за другим. Не жалко мне, а просто подумалось: ну ничем она не лучше других. Спрашиваю: а почему именно платье? Может, духи, побрякушки, туфли, наконец?

А она и говорит: нет, хочу, мол, чтобы ты мне именно платье купил, выходное. Мне ещё ни один мужчина в жизни платье не дарил, ни отец, никто. Ты, мол, не волнуйся, мы подешевле найдём.

Сам понимаешь, после таких слов повёз я её прямо в «Петровский Пассаж», в самый дорогой магазин женской одежды. Она, как цены увидала, в истерику: пошли отсюда, ты что, с ума сошёл, да за такие деньги можно сотню платьев в нормальном магазине купить. Моя бы модель за это время уже половину ассортимента к рукам прибрала. Но, я стою, улыбаюсь, раз, говорю, я тебе подарок дарю, он будет самым лучшим. Это тебя кто-нибудь другой, говорю, с тем ещё намёком, в обычные магазины водить будет.

Да, говорит, я же здесь ничего себе не подберу. И не поверишь: стала примерять и действительно не идут ей все эти модные европейские платья. Что-то не так. Нужно уходить, я слегка расстроился, так хотелось сделать ей барский подарок, такой, который она никогда в жизни не видела и, возможно, никогда уже не увидит. Она это заметила и сама остановила меня: давай, говорит, ещё поищем, может, у них где-то по углам что-то есть. Копались мы в их барахле довольно долго, но наконец снял я с вешалки где-то в углу, чуть ли не в чулане, красивое платье в целлофане. Как сняли мы тот целлофан, так сразу поняли, что это оно. Примерила она его на себя и ну перед зеркалом вертеться — а уж сидело оно на ней как на картинке.

И только когда я на улицу вышел, до меня дошло: это же классический сюжет, красное платье ведьме в подарок.

Но на этом все её заказы и кончились. Повесила она это платье в шкаф и с тех пор, помнится, надевала его только раз, на какой-то банкет, куда нас пригласил один из моих партнёров. Не любит она ходить по банкетам, скучно ей там. Она мне после того банкета так и выдала — никогда, говорит, я в жизни ещё столько фальшивых лиц не видела.

А тут ещё — вбила она себе в голову, что женаты мы были в прошлой жизни. Она и доказательства разные приводила, вычисления какие-то, сплошная астрология и мистика. Ну, тут любой идиот поймёт, к чему дело клонится. На меня, ты же понимаешь, такие намёки как красная тряпка на быка действуют — я со всеми своими бабами сразу же расставался,как только они эту песню заводили. А тут чувствую, что-то не так, не могу порвать и всё. Как дурман она на меня действует и чем дальше, тем хуже. Я уже и на себя обозлился, но что толку — как вечер, так звоню ей. Ну, думаю, не иначе, как опоила меня чем-нибудь, всерьёз, понимаешь, начал думать, и это меня ещё больше накручивает.

Далее история, как сам догадался, совершенно банальная.

Снимаю я из принципа девицу в ресторане, везу домой, там она нас и застукивает. Как нарочно, никогда она раньше без приглашения ко мне не заявлялась, хоть я ей и ключ от квартиры давно дал, а тут сюрприз решила устроить. Как же, торжественное событие, как потом выяснилось,— год нашего знакомства. Я, конечно же, забыл об этом напрочь. Влетела она в квартиру в самый неподходящий момент, ну или около того, посмотрела на нас, торт и шампанское на столе оставила и пулей вылетела. Честно говоря, у меня и до этого желания особого не было, а тут оно и вовсе прошло. Девица тоже перепугалась, спрашивает, это, мол, кто, ваша жена?

Отвёз я подругу обратно к ресторану, а у самого в голове только одна мысль — как мне прощение у неё теперь просить. Понимаю, что влип как идиот и, главное, ради чего — нужна была мне та потаскушка как рыбе зонтик. Звоню ей домой — то ли нет её дома, то ли она трубку не берёт. Смешно сказать, ночью почти не спал, утром встал злой на себя и на всех как никогда. Весь день прошёл наперекосяк, а вечером поехал встречать её с работы. Всё думал: начну врать — она же увидит, а если не врать, то что говорить? Заметил её, подошёл и понёс что-то нечленораздельное, какую-то мешанину из пойми и прости. Ну, ты же знаешь, себя самого в такие моменты тошно слушать, а каково ей?.. Чувствую, не реагирует никак, ну и говорю, что, мне перед тобой на колени встать?

— Вставай,— говорит.

Я, поверишь ли, ни секунды не колебался — встал. Она этого не ожидала — подскочила ко мне, поднимайся скорее, говорит, люди смотрят, ты что, с ума сошёл? Я знаю, говорит, что все мужчины сволочи. И знала, что это когда-нибудь случится. Я тебя теперь так и называть буду: сволочь… любимая.

И так она это сказала, что у меня сердце в груди словно перевернулось. Ещё немного, и дал бы себе самому по морде.

Но виду не подаю и спрашиваю: что же, ведьма, твои привороты так плохо действуют? А она отвечает: а я тебя не привораживала, ведьмины привороты всего на три месяца горькой любви, а потом ты бы ушёл от меня навсегда, а я бы этого не пережила. А так пусть иногда, но ты придёшь ко мне сам. От болезней я тебя могу лечить, в беде помочь, но приворотом убью любые чувства к себе. Так что можешь быть абсолютно спокоен, в своих поступках ты совершенно свободен. И улыбается мне, как ребёнку.

Взял я её на руки — а она лёгкая, как пёрышко,— и никогда мы так крепко не целовались, как в тот раз.

У меня тогда прямо раздвоение личности началось. Одна половина говорит: ты что, кретин, женись, она же ведьма, да ещё та ведьма, что влюблена в тебя как кошка. Всю оставшуюся жизнь будешь как сыр в масле кататься — ни горя, ни забот, все невзгоды будут пролетать мимо, а здоровье только улучшаться из года в год. Чуть что — жене скажешь и пусть потом пеняют сами на себя. Да за это любых красавиц можно ко всем чертям послать. А даже и изменишь разок — так простит ведь, тут главное — не увлекаться.

А вторая половина также уверенно: ведь не люблю я её, знаю, что должен любить, а вот не люблю и вряд ли когда-нибудь полюблю, а без любви это будет мучение и для меня, и для неё. Ей ведь любовь нужна, для неё только это и главное, сама уверила себя, что любишь её, и живёт этой сказочкой. Сейчас это незаметно и с рук тебе сходит, но начни ты с ней вместе жить, через год, через два, наконец, она поймёт, что это не так. Вида, конечно, не покажет, но это будет конец всему… Хороший она человек, так зачем тебе ломать ей всю жизнь. Чем скорее расстанешься с ней, тем лучше будет для вас обоих.

И тут же опять вступает первая половина — а ты вообще кого-нибудь любишь? Ты уже сам себя-то давно не любишь — жалеешь — может быть, холишь и лелеешь временами, но ведь не любишь. И где гарантия, что ты ещё кого-нибудь когда-нибудь полюбишь? Я то хорошо тебя знаю, какие образы блуждают по дальним углам твоего больного воображения, все эти фотомодели-кинозвёзды с идеальными формами голливудских стандартов, которых можно показывать людям, как породистую болонку или новый «Мерседес». Вот тогда-то ты небось не стал бы себя мучить, любишь — не любишь. Какая ещё любовь, если у окружающих челюсти сводит от зависти. Неужели ты настолько глуп, что идеал семейного счастья для тебя состоит из соблазнительной задницы и смазливой мордашки? Какой ты, к чертям, мужчина, если не способен устроить жизнь единственной женщине, которая имела несчастье в тебя, идиота, влюбиться по-настоящему?

И сам я себе на это отвечаю — выходит, что не могу. С фотомоделями-то очень просто — шмотки и бабки в обмен на постель. Она получает от тебя свои ценности, ты получаешь от неё, что тебе нужно. Всё честно, все довольны. И всегда понятно, что от другой половины ожидать можно. А тут… Ну не могу я дать ей того, что она хочет. И не хочу всю жизнь прожить обманщиком. Так поэтому нужно немедленно расстаться, чтобы её и себя больше не мучить. И чем скорей, тем лучше. Ну какой я ей муж?

Помучился я так с неделю и, что ты думаешь, пошёл к ней объясняться. И выдал ей всё так глупо, прямо в лоб, без затей: так мол и так, нужно нам расстаться, поскольку не люблю я тебя, никогда не любил и ничего к тебе, кроме грубого физического влечения, никогда не испытывал. Совесть меня одолела, не хочу тебе жизнь ломать, поэтому чем скорее ты меня забудешь, тем лучше.

Я ждал слёзы, рыдания, проклятия, ну там какого-нибудь холодного презрения. А она смотрит на меня своими большущими глазами и ни одному моему слову не верит. Как только это до меня дошло, всё моё красноречие сразу куда-то испарилось. И что в такой ситуации можно сделать? Я мог говорить тогда всё, что угодно,— мои слова не имели для неё никакого значения. Ты представляешь — эта ведьма, которая как нечего делать предсказывала чужое будущее, которая могла заставить любого сделать то, что ей нужно,— а я это видел собственными глазами — не могла определить, что я её не любил. Вот тебе сила любви, какая там чёрная или белая магия сравнится, просто тьфу по сравнению. Я сам, глядя в её пылающие глаза чуть было не поверил, что люблю её. Была минута, веришь ли, я уже готов был спросить её замуж. Но, по счастью, эта минута быстро прошла, потом другая, третья…

В общем, хватило у меня тогда сил не поддаться соблазну быть добреньким, но не хватило сил разорвать всё одним махом. Поэтому осталось у нас по-прежнему, благо она не приняла мои разговоры всерьёз.

Мне где-то через месяц подвернулась деловая поездка в Прибалтику, ну я и подумал, что это и к лучшему. Прикинул, что расстанемся на месячишко, поскучаем, зато потом легче расходиться будет. Знаешь, как опытные люди говорят: с глаз долой — из сердца вон. И, веришь ли, разлука вроде подействовала. И звонить уже стал не каждый день, и к крале одной там, местной красавице, лихо так подъехал; такой, знаешь, командировочно-курортный роман — я, если ты помнишь, специалист был по таким делам.

Постепенно и вспоминать о ней практически перестал, как будто её никогда и не было. И так хорошо, спокойно неделя прошла, легко, словно отпустили на волю. Нет, я и раньше себя связанным не считал, но было где-то в подсознании странное чувство то ли обязанности перед ней, то ли вины. А тут всё вдруг прошло. И отношения мои мимолётные с этой Ингой были на мази. Это я к тому, чтобы ты представил себе моё тогдашнее состояние.

И вот в понедельник понадобилось мне съездить по делам в Клайпеду, в порт. Я взял билет на автобус — от Вильнюса туда экспрессы ходят, очень удобно. И поехал. Место мне досталось впереди, рядом с водителем. В общем, сижу, глазею на дорогу, отдыхаю. Но постепенно возникает чувство, что кто-то мне в затылок уставился. Оборачиваюсь — и точно — ты не поверишь — в конце автобуса она сидит. И смотрит прямо на меня. Я, понятное дело, рассвирепел не на шутку — ну всё, думаю, баба дошла до ручки, уже сюда притащилась следить за мной. Что она там себе воображает. И тут же решил пойти высказать ей всё и сразу со всем покончить. И уже не жалко мне её в тот момент было; а где-то даже был доволен, что всё так разрешилось.

Вскочил я и пошёл к ней в конец автобуса. Пока добирался, автобус качает, за поручни пару раз пришлось хвататься, незаметно и потерял её из виду. А когда дошёл наконец до задней площадки, огляделся — нет её нигде. Стою, глазею, как дурак,— нет. Ну, думаю, мерещится среди бела дня да на трезвую голову — это ещё тот признак. Впору самому себе скорую вызывать. И тут вдруг усталость на меня такая навалилась, что я обратно на своё место не пошёл. Упал на ближайшее свободное сиденье, благо в последних рядах было несколько, и даже глаза закрыл.

А дальше — как отрезало, ничего не помню. Очнулся в больнице под капельницей. Там же мне и рассказали, что в автобус наш в лоб со всего размаху грузовик влетел. На обгон он шёл по встречной полосе, ну вот и дообгонялся. Из всего автобуса только семь человек нас и уцелело — те, кто сзади сидел. У меня перелом шейки бедра, сотрясение мозга, а уж синяков и ссадин — не сосчитать. Провалялся я у них в больнице больше месяца, пока на ноги встал. Все дела мои там, конечно, коту под хвост. Нет, ты пойми, я не в обиде, главное, что живой остался.

— А она?

— А она в Москве была и о том, что случилось, и понятия не имела. Ну, о том, что я в больнице и все подробности. Она мне потом говорила, когда я ей из больницы звонил, что почувствовала что-то чёрное около меня, но поздно спохватилась, поэтому не совсем удачно отвела, кусочек чёрного вроде как меня задел. Бред, если вдуматься.

Колька слил остатки водки в стаканы и, не вставая, точным движением швырнул пустую бутылку в мусорное ведро.

— Ну давай, за удачу.

Когда мы выпили, Колька с сожалением посмотрел на пустой стакан и предложил:— Поехали ещё возьмём.

— Поздно уже,— сказал я.— Нам ещё домой добираться, ты не забывай.

Колька посмотрел на часы и согласился:

— Да, пора.

Но никто из нас не двинулся с места. Трудно было так вот сразу встать и уйти от свежего океанского воздуха, плеска воды у твоих ног, блеска звёзд; от чего-то того неуловимого, о чём все мы мечтали в детстве и о чём позабывали во взрослом облике.

И, чтобы хотя бы немного продлить это приятное состояние покоя, я совершенно неожиданно для самого себя спросил в тон Колькиному рассказу:

— Ну и как закончилась твоя эпопея? Как же ты решился спросить её замуж?

— Как закончилась?— переспросил Колька и улыбнулся.— А закончилось всё проще пареной репы. Приехал я из Прибалтики и, конечно, первым делом в офис. Ну, там без меня, понятно, никто не работал, короче, развал полный. Проваландался я там до вечера, ничего толком не сделал, устал как собака и поплёлся к себе домой.

Открываю дверь, смотрю — в комнатах свет, а на диване моя стерва сидит. Можешь себе такое представить? Сюрприз мне устроила — думала, видно, броситься на шею, чтобы всё у нас пошло по прежнему.

Почему она тогда ко мне вернуться решила, где до этого пропадала — понятия не имею, да и не интересно мне, если честно. Там ведь была одна бухгалтерия — у кого из мужиков больше бабок и у кого из них их легче всего вытаскивать.

В общем, встала она с дивана мне навстречу и смотрит, как я на её появление отреагирую. Знала ведь прекрасно, что её не ждали и без неё не скучали, но соперниц не боялась, поскольку уверена в себе была сверх меры. Ей на мою реакцию посмотреть надо было, насколько я удивлюсь, чтобы избрать лучший метод примирения и одурачивания.

А я — я, ты знаешь, не удивился. Меня её глаза отвлекли — холодные, как у покойника, чего я раньше почему-то совершенно не замечал. Ну, может, потому, что до последнего времени живые женщины мне не встречались? Или потому, что всё равно мне раньше было. Она почувствовала, конечно, что я на неё никак не реагирую, растерялась, но виду не подала и осталась стоять на месте, раздумывая как поступить.

— Ты в командировке был?— спрашивает.

— Был,— отвечаю.

И продолжаю смотреть ей прямо в глаза. А она стоит передо мной, эта породистая тёлка, воплощение женской красоты и расчётливости. Я до последнего момента предпочтение отдавал первому, второе старался не замечать, а тут вдруг ясно понял, что заниматься любовью с ней всё равно, что спать с надувной куклой — удовольствие того же порядка. Ни на какие человеческие чувства она в принципе не способна, а посему возможны с ней только механические отношения, как с предметами из сам знаешь каких магазинов. Но это я так, между прочим про себя отмечаю, а сам от её взгляда оторваться не могу. Застрял я на её глазах, понимаешь, смотрю в них, а у меня, не поверишь, мороз по коже идёт. Ты смеяться будешь, но страшно мне тогда стало, потому что на мгновение показалось, что это не женщина, а жизнь моя смотрит на меня такими ледяными глазами. Знаешь, говорят за секунду до смерти перед человеком всё прожитое проносится, как на экране. Так вот там, в автобусе, я ни черта не видел. А тут вдруг ни с того ни с сего такое наваждение — моя жизнь, вся жизнь, без просветов, сплошная гонка без остановки, когда за благополучием, а когда просто за куском хлеба, хлопоты, работа, дела, партнёры, собутыльники, жёны, любовницы… Ну, ты понимаешь… И так далее, и до бесконечности, и безо всякого смысла, если рассудить здраво. И самое главное, что из всей этой поганой жизни счастлив я был по-настоящему только в детстве, если разобраться.

Сложно объяснить это, и, боюсь, я сейчас говорю не то и не так, но поверь мне — мерзко и гнусно стало мне в тот момент. Неужели, думаю, жизнь моя такая же холодная и лживая, как и эта женщина? И что дальше?

И тут я сразу свою ведьму вспомнил. Не то, чтоб я её забыл совершенно, но просто со всеми хлопотами, заботами и проблемами не было как-то времени думать о ней. А тут вдруг до меня впервые дошло, что нет ей цены, моей ведьме, в этом мире, ни за какие деньги не купишь. И не могу я, получается, без ведьмы больше в нашей гнусной действительности жить и всё тут. И не потому, что она мне жизнь спасла, вольно или невольно — об этом я тогда и не вспоминал, и не из-за дара её, а просто потому, что жизнь и тепло из неё фонтаном били, потому, что стерва моя всегда и везде лишь получала, тогда как ведьма только дарила, дарила без конца и края. Привык я, получилось, к теплу и ласке, привык, чтобы меня любили, и жить без этого больше не могу и не хочу. Да и ради чего?

И тут меня, представь себе, дрожь начинает бить в буквальном смысле. Я же ведьму свою два месяца уже не видел, мало ли что могло случиться. Нужно срочно бежать к ней, спасать положение. Одна мысль, что я могу её потерять, меня тогда чуть с ума не свела. Я уже на стерву ноль внимания, как нет её вовсе, начинаю лихорадочно срывать с себя одежду, чтобы переодеться в чистые рубашку и пиджак, ну побриться там, душ с дороги принять и всё такое. Выхожу из душа, смотрю — а стерва — чёрт её знает, что она себе вообразила,— уже раздетая в постели лежит. Комедия, да и только. Сам понимаешь, оставить её в квартире да ещё в таком виде я никак не могу, поэтому, влезая одной ногой в брюки, начинаю рычать: «Одевайся скорее!»

Она такого не ожидала и, не понимая, что происходит, всё же встала и начала одеваться.

— Мы что, опаздываем куда-то?— спрашивает.

— Опаздываем,— отвечаю, не вдаваясь в подробности. Сели мы в машину, я её спрашиваю:— Тебе куда? Учти, я тороплюсь, поэтому в память наших с тобой прошлых отношений могу довезти только до ближайшей станции метро.

Тут до стервы наконец дошло, что я её просто посылаю и она, может быть, первый раз в жизни, всерьёз удивилась.

— Ты,— говорит,— чего, с ума сошёл? Или голубым стал?

— Гадать до трёх раз,— отвечаю.— У тебя ещё одна попытка. А если честно, доктора категорически запретили заниматься некрофилией. Вредно, говорят, влияет на нервную систему. Короче, ключ от квартиры верни. Он тебе больше всё равно не понадобится.

Стерва посмотрела на меня так, как будто впервые увидела, и отрезала:

— Ну у тебя точно крыша съехала.

И ключ отдала. Не стал я с ней спорить по поводу своей крыши, хотя сказать ей хотелось многое. Но — зачем?

Высадил я её, как и пообещал, у метро, цветы там же купил и к ведьме. Звонить не решился — ну что в такой ситуации по телефону скажешь? Только всё испортишь. Понадеялся, что застану дома.— и застал. Открыла она дверь в халатике, увидела меня, глазки от радости так и засверкали.

— Ой,— говорит.— Что же ты не позвонил, что приехал?

А я вместо заготовленной в машине речи сую ей в руки букет роз и молчу. Гляжу на неё и думаю — ну как же мне, идиоту, повезло. Мог бы ведь пройти мимо в тот день, мог вообще спьяну не выйти в парк. Мог не перезвонить после первой ночи… Да мало ли чего. Ты учти, я всегда считал себя счастливчиком в смысле женщин — легко находил себе самых красивых, соблазнительных, короче, всегда у меня были классные девочки. Мне все приятели завидовали — да и ты в том числе, не будем далеко ходить, я же видел. Это было приятно, чего скрывать. Но чужие они мне все были, все до одной. А вот эта невзрачная птаха — моя половина, не поспоришь. Я ведь и не сбежал тогда, когда нужно было, только из-за неё, чтобы с ней не расставаться, вот только поздно это понял.

— А цветы какие красивые,— говорит она.— Это просто так или в честь чего?

— Просто так! в честь чего,— говорю.— Выходи за меня замуж.

Она аж в лице переменилась, побледнела вся.

— Ты,— говорит,— с ума сошёл. Ты шутишь?

А я вместо ответа встаю перед ней на одно колено и беру её за руку.

— Шучу,— отвечаю.— И с ума сошёл. Это сегодня все замечают.

Когда она поняла, что я всерьёз, ты не представляешь, что с ней сделалось. Сначала вроде как испугалась чего-то, а потом стала по квартире бегать, засуетилась, словно нам прямо сейчас нужно было бежать регистрироваться. Я думал, она на метле вот-вот начнёт летать. Честно говоря, не удивился бы.

Когда она успокоилась и я, обняв её, усадил рядом с собой на диван, она тут тихонько и спрашивает:

— А что же ты мне говорил, что не любишь меня совсем?

Вспомнила вот.

— А ты и поверила?— тоже спрашиваю. А самому стыдно до невозможности стало за чушь, которую я тогда нёс.

— Нет,— отвечает,— но скажи, зачем?

— Проверить тебя хотел. И себя… Ты знай, что мужики только с виду такие грубые, а на самом деле внутри мы ранимые и беззащитные… Нам честность и чистота в отношениях нужна.

— Ну и что — проверил?

— Проверил,— отвечаю.

— Только давай в церкви обвенчаемся, хорошо?—
спрашивает.

Ну, в церкви так в церкви. Ты же помнишь эту церквушку на Бауманской, Елоховский собор называется. Там и обвенчались.

Я мог бы тебя обманывать да и себя тоже и сказать, что полюбил я её за это время за её любовь, теплоту, ласку; за всё то, чем она так выгодно отличалась от всех моих предыдущих женщин. Но если честно разобраться и проанализировать все мои чувства — а я, поверь мне, делал это не раз и не два с тех пор — то получается, что это не её я полюбил, а себя самого, того себя, которого она любила. Это как забытое чувство из детства, когда ты твёрдо знаешь, что ты хороший, что все тебя любят и весь мир вертится вокруг тебя. Получилось, что тот человек, которого она придумала себе и в которого влюбилась, мне ближе и дороже, чем я настоящий, и мне больше хочется быть им, а не самим собой. Ты не смейся, я понимаю, что это на грани помешательства, скорее всего, что-то ненормальное, но это не раздвоение личности, нет. Я всё время осознаю, что я не тот, за которого она меня принимает, но рядом с ней я как бы становлюсь тем человеком. С ней я и вести себя стал по-другому, чем без неё или до неё; и это многие замечают.

— Да,— не удержался я.— Полюбить самого себя — ну что ещё нужно для счастья? Тебе можно только позавидовать. Но ты знаешь, я рад, что ты расстался с этой стервой, как ты её ласково называешь. Во-первых — аморальная личность, я сразу понял, а во-вторых — деньги из тебя сосала как пиявка. Я знаю таких. Экономия — вот основа семейного очага.

— Экономия,— искренне расхохотался Колька.— Кто тебе сказал про экономию? Ты что, старик, женщин не знаешь? Тратить бабки у них в крови. Не на то так на это. Моя если на себя расходует мало, можно сказать, что ничего, если прикидывать по моим заработкам, то знал бы ты, сколько она денег в благотворительность ухнула. Поверь мне, я не считал, но уверен, что тож на тож и выходит. Поверь, с бабами экономия нам только снится. Но если честно — мне не жалко. Пусть тратит, если ей нравится. А по поводу твоего замечания… Я об этом тоже думал. Ну неужели я такой вот бессердечный Нарцисс? Но ты учти, я ведь не себя люблю, а того, которого она любит. Я им хочу быть. Ну, а уж он-то, тот, кого она любит, он точно её любит, это несомненно, иначе и быть не может. А раз я — это почти что он, то получается, что и я её люблю… Сумасшествие полное, ты не находишь?

Я утвердительно кивнул головой.

— Я так и думал,— подытожил Колька.— Кстати, знаешь, что она про тебя сказала? Хороший, говорит, человек, только себя никак не найдёт. Спроси, говорит, у него, может быть, помочь чем-то. Так что говори что нужно, она многое может. Только сказала, пускай любви для себя не просит и денег. Деньги, говорит, ему не нужны, а любовь сама придёт в своё время.

К этому времени я уже был в полусонном состоянии от прекрасного сочетания свежего морского воздуха, плотного ужина и постоянного прикладывания к стаканчику с водкой.

— Да,— невнимательно попытался сострить я.— Раз уж денег нельзя и женщин тоже, то пусть хотя бы завтра голова с бодуна не болит. А то ведь приняли-то мы с тобой сегодня немало.

На том мы и расстались. Что до меня, то я долю секунды не верил во всю эту Колькину историю. Ни тем вечером в Сан-Педро, ни потом. За исключением, может быть, лишь пяти минут утра следующего дня, когда я проснулся как стёклышко в семь часов и удивлённо пытался найти у себя хоть какие-то симптомы того, что предыдущим вечером выпил пол-литра водки.