Александр Карпенко

«Плачущий философ» из родной глубинки

                Когда я читаю стихи Михаила Анищенко, у меня в голове то и дело проносятся различные ассоциации из мировой культуры. То Иовом предстанет поэт, то русским Шопенгауэром, то Гераклитом, которого древние греки называли «плачущим философом». Для отечественной поэзии Анищенко – явление небывалое, несмотря на традиционность метрики и проблематики. Тематика у произведений Михаила рубцовско-есенинская, и ценность поэта для русской литературы заключается даже не в том, что его талант сопоставим по масштабу с великими русскими классиками-почвенниками. Анищенко – поэт уже совершенно другого времени, когда «распалась цепь времён», и то, что у Есенина и Рубцова ещё дышало возможностью счастливой развязки и надеждой на торжество гармонии и здравого смысла, у Михаила Анищенко приобретает характер грустной необратимости, энтропии. Поэзия Анищенко – это плач по родной земле.

            Пушкин как-то сказал, что в России любят только мёртвых. Понимать это можно не только в порицательном смысле. Повышенное внимание к человеку после его смерти объясняется ещё и тем, что сам он уже не в состоянии за себя похлопотать. Поэтому делать это приходится друзьям и родственникам. Если умирает поэт – почитателям его творчества. Кроме того, смерть словно подытоживает творческий путь, выделяет его в «отдельное делопроизводство». Мы фокусируем внимание на творчестве безвременно ушедшего, наивно полагая при этом, что живым мы ещё успеем отдать свою дань читательской любви.

            Михаил Анищенко – яркий пример того, как можно всё изменить в поэзии, ничего в ней не меняя. И действительно, в рамках традиционной ритмики и метрики поэт умудряется достичь убедительной фольклорной интонации. Я бы определил тональность его стихов как добрую и всепрощающую безнадёжность. Сам Анищенко в одном из стихотворений признаётся, что своим творчеством словно бы «дописывает» Юрия Кузнецова, известного почвенника с привкусом чертовщины. Того самого, который «пил из черепа отца». Близкие по духу поэты пишут будто об одном и том же, но каждый привносит свою энергетику и свое особое постижение мира. Даже почвенничество у Михаила Анищенко уже какое-то беспочвенное, заблудившееся. Тяжёлые думы о судьбе родной земли – вот, в сущности, всё, что от него осталось. Почвенничество у поэта очистилось от квази-патриотических примесей и стало эзотерическим.

 

                                                             Склоняясь над могилами и кровью,

                                                             Выкуривая трубку у плетня,

                                                             Я Русь люблю. Но странно – не любовью,

                                                             А чем-то, что сияет вне меня.

 

                                                             Люблю, как любит боль свою калека,

                                                             Люблю, когда поёт она и врёт.

                                                             Так бог, наверно, любит человека,

                                                             Который завтра вечером умрёт.

 

            Это уже нирвана, но только наша, русская. У-миро-творение. «Люблю отчизну я, но странною любовью». «Не потому, что от неё светло, а потому, что с ней не надо света». Здесь у Анищенко, пожалуй, впервые в русской поэзии прозвучало пророчество о смертности страны, о конечности русской нации. И ещё – о том, что это не должно нам мешать любить свою родную землю. Посмертная книга Михаила «Сева пастушок» возникла из поэтического конкурса на портале Стихи.ру. Когда Анищенко выдвигали на «Поэта года», он был ещё жив. Премию ему вручили уже посмертно. Писал Анищенко в интернете под ником «Сева-пастушок». Почему Сева? Я думаю, Михаил Всеволодович, как и его любимый поэт Юрий Кузнецов, тоже «пил из черепа отца», и тоже – метафорически. «Сева» – это отец и сын Анищенко. Хочу привести здесь, в продолжение темы, ещё одно стихотворение – об отце Иисуса.

 

Иосиф

 

                                                        Был звёздный час. Был час прощальный.

                                                        Горела вещая звезда.

                                                        Иосиф, старый и печальный,

                                                        Был ростом меньше, чем всегда.

 

                                                        Он и робел, и запинался,

                                                        Не зная толком, что сказать.

                                                        Он так устал, и так боялся

                                                        Марию к Богу ревновать.

 

                                                        Она, любимая, светилась,

                                                        Как дети светятся во сне,

                                                        И ниже уха жилка билась,

                                                        Живая жилка, как у всех.

 

                                                        То головой она качала,

                                                        То тихо плакала во мгле…

                                                        Иосиф видел в ней начало

                                                        Всего, что будет на земле.

 

                                                        И звездный час был час прощальный.

                                                        Младенцу было меньше дня.

                                                        Но кто же выдохнул печально:

                                                        – Пошто оставил ты меня?

 

                                                        Никто тот голос не услышал.

                                                        Вздохнул Иосиф: «Ничего…»  –

                                                        И встал с колен, и тихо вышел,

                                                        Как будто не было его.

 

            Безусловно, Михаил Анищенко, параллельно с библейской, рассказывает в своём «Иосифе» очень личную историю. Историю «лишнего» человека, которому неприятно оказаться лишним. Измена любимой женщины ставит героя в двусмысленное положение «вне игры». Он продолжает любить, но уже не участвует в дальнейших событиях, даже пассивно. Подобное положение знакомо каждому человеку, но только Михаилу Анищенко пришло в голову сопоставить судьбу Иосифа с переживаниями покинутого любовника. А ведь действительно, мужская линия предков Иисуса словно бы вырвана с корнем в метаистории. Герой стихотворения Анищенко становится «посторонним» в собственной судьбе. Бросается в глаза, что поэт примеряет на себя доспехи Иосифа достаточно корректно, словно бы этот библейский персонаж – самый что ни на есть обыкновенный человек, плотник, попавший в компанию к людям необыкновенным. Марию отметил Господь, а его – почему-то нет. К истории он, так или иначе, причастен, но история идёт дальше без него. И это какая-то совсем невинная жертва – он-то и не сказал ничего, и не сделал ничего плохого.

 

Волжский  Гамлет,  или  живое  и  мёртвое

 

            Пасторали Севы-пастушка необычны. Герой Михаила Анищенко скоморошничает, юродствует, но при этом не теряет внутреннюю серьезность тона. Вот ещё одно стихотворение, чем-то отдалённо напоминающее разговор принца Гамлета с могильщиком. «Весёлое горе» – так назвал Михаил Анищенко свое произведение. Оно, однако, сильно отличается от «Весёлой покойницкой» Владимира Высоцкого, – читая его, я ни разу не улыбнулся. Навеселе от выпитой водки, герой стихотворения Анищенко задаёт сам себе страшно философские вопросы, на которые, как водится, нет и не может быть ответов. Одно и то же в нас – мёртвое и живое, и что тут живее, выясняется только во времени.

 

Весёлое горе

 

                                                                  На отшибе погоста пустого,

                                                                  Возле желтых размазанных гор,

                                                                  Я с кладбищенским сторожем снова

                                                                  Беспросветный веду разговор.

 

                                                                  Я сказал ему: «Видимо, скоро

                                                                  Грянет мой неизбежный черед...»

                                                                  Но ответил кладбищенский сторож:

                                                                  – Тот, кто жив, никогда не умрёт.

 

                                                                  Я вернулся домой и три ночи

                                                                  Все ходил и качал головой:

                                                                  Как узнать, кто живой, кто не очень,

                                                                  А кто вовсе уже не живой?

 

                                                                  Под иконою свечка горела.

                                                                  Я смотрел в ледяное окно.

                                                                  А жена на меня не смотрела,

                                                                  Словно я уже умер давно.

 

                                                                  В тихом доме мне стало постыло,

                                                                  Взял я водку и пил из горла.

                                                                  Ах, любимая, как ты остыла,

                                                                  Словно в прошлом году умерла!

 

                                                                  Я заплакал, и месяц-заморыш

                                                                  Усмехнулся в ночи смоляной...

                                                                  Ах ты, сторож, кладбищенский сторож,

                                                                  Что ты, сторож, наделал со мной?

 

            Михаил Всеволодович достигал порой высшей степени просветленности, свойственной разве что святым да блаженным. Я далёк от того, чтобы пиарить нетрезвый способ достижения гармонии с миром. Однако не могу избавиться от мысли, что таким способом покойный поэт достигал катарсиса, очищения души от мирской скверны. Конечно, это очень «авторский», сугубо индивидуальный способ обретения дара наития. Другой выпьет – и пойдет буянить, а не стихи гениальные писать. Каждому – своё. По степени эмоциональности немного найдется в русской поэзии стихов, равных «Весёлому горю». В нем словно бы спрессована вся земная невеселая жизнь поэта. Строчки про любимую женщину невозможно читать без глубокого сострадания к обоим. В сущности, что такое прозрение? Выход из придуманного мира. Протрезвление. Внезапно пришедшие строки выветривают из головы остатки хмеля. А «пьянством», уходом от реального мира может быть что угодно – например, влюблённость. Ибо влюблённый – слеп и страшно далёк от реальности. Любимая женщина, в случае с Михаилом Анищенко, может быть, и хотела бы войти в сакральный мир мужа-алкоголика, но не смогла, по причине неприятия этого мира. И вот это страшное расщепление мира семьи показано поэтом с тютчевской бесстрашностью последней правды. Ни один читатель не осмелится обвинить поэта в банальности рифмы «горела – смотрела», потому что стихи Анищенко написаны, как бы сказал Ницше, «кровью сердца». Скажу больше: экзистенциальная философия, пришедшая к человеку в облике внезапной правды, страшнее смерти.

            Кладбищенский сторож, чем-то напоминающий персонажа Льва Дурова из культового советского фильма «Человек с Бульвара Капуцинов», произносит сакраментальную фразу, которая не уступит речам библейских пророков: «Тот, кто жив, никогда не умрёт». Вряд ли он имел в виду высшую степень жизни в поэте Михаиле Анищенко. Но его слова уже сбываются. Волжский Гамлет, Веничка Ерофеев XXI века, Михаил Анищенко оставил нам настолько жизнеспособные произведения, что уже трудно представить без них русскую поэзию. И, конечно, «в заветной лире» поэт никогда не умрёт. Стихотворные мощи Михаила Анищенко нетленны.

К списку номеров журнала «БЕЛЫЙ ВОРОН» | К содержанию номера