Сад Эрмитаж. Новые стихотворения

***

Снежный ветер ко дню Покрова

рвется мир опоясать,

солнце спит в небесах, как сова.

а точнее – неясыть.

 

А ворона кричит на суку,

что сомненья нелепы,

что прогнать по отчизне тоску

проще пареной репы.

 

Настроенье дошло до нуля,

а душа – безоружна.

Бесполезно ловить журавля

и, возможно, не нужно.

 

Эти вечные горе с бедой

и не съем и не выпью.

Издалёка ночной козодой

стонет раненой выпью.

 

Все еще вспоминается зной,

и последнее лето.

Но кукушка кричит за спиной:

что бы значило это?..

 

***

Мир, от жаркой тревоги усталый,

расплывается в дымке.

До зимы еще долго, пожалуй,

это только зазимки.

 

Предсказания дня снегопада

принимать ли на веру?

Вот он, градусник – только не надо

доверять спиртомеру.

 

Что жалеть-то, что нынче, ей-богу,

не иначе как сдуру,

Фаренгейт для чего-то дорогу

заступил Реомюру.

 

Солнце, вечный гонец и наместник,

не следит в суматохе,

что там делает каждый ровесник

ледниковой эпохи.

 

Служит время сомнительной сводней,

водит за нос природу,

обижаться на снег прошлогодний –

что размешивать воду.

 

Неизбежные боль и прохладца

настигают повсюду.

изо льда бесполезно стараться

изготовить посуду.

 

Бог горшки не желает муравить,

вот и силимся ныне

след хотя бы какой-то оставить

на твердеющей глине.

 

И как прежде, фальшивя безбожно,

все твердит окарина,

что увидеть никак невозможно

промелькнувший нейтрино.

 

 

***

Не стоит сердиться, доверившись картам гадальным.

Печальные новости множатся в мире печальном.

 

Опять на болотах Эстонии грустно и сыро,

опять в Трансильвании нет ни кола, ни вампира.

 

Опять не добыть ни лосося, ни гуся, ни лося,

опять налетают торнадо, страну пылесося.

 

Опять недовольны боярами злые холопи.

Опять император катается в желтом салопе.

 

Испанский король из покоев коварно похищен,

теперь он – российский

                           Аксентий Иваныч Поприщин.

 

Молчи уж про это, не то всю семью опозоришь.

Растет энтропия, и с этим никак не поспоришь.

 

Затем, что того, кто забудет об этом законе,

уносят в безумие чёртовы русские кони.

 

*** 

Жертвенный знак треугольной звезды, 

свет благотворный.

Поздний закат и скамья у воды

темной, озерной.

 

Символы я до конца не пойму,

данные свыше.

Всё, что вовек не скажу никому,

Боже, услыши.

 

Дай лишь возвышенный миг тишины,

внемлющий Боже,

песне, которой слова не нужны.

музыка – тоже.

 

Долгие годы и тяжкие дни

кратко исчисли,

ну, а потом хоть на миг загляни

в душу и в мысли.

 

Видишь, не ведает строчек и нот

сердце-бедняга,

И настоятельно в бездну зовет

темная влага.

 

Детской руке удержать не дано

ворот колодца.

Все остается, что пало на дно,

все остается.

 

 

 

 

***

            Я смотрю без раздраженья

                На такие вещи.

                               Леонид Мартынов

 

Вот опять на свете смута,

и опять морока,

не по умыслу чьему-то,

не по воле рока.

 

Поздно ведовству учиться,

и ругаться кисло:

лихо прыгает волчица

через коромысло.

 

Шестилапая собака

засыпает чутко,

дремлет возле волколака

водяной анчутка.

 

Обдериха позабавит,

милости сподобит –

баня парит, баня правит,

баня и угробит.

 

В кузню попусту не лазай,

будь поближе к дому,

мечет пахарь одноглазый

искры на солому.

 

Крик отчаяния резкий

тронет за живое.

Сердцу страшно в редколеске,

в поле – страшно вдвое.

 

Там шальная полевица

мечется со смехом,

там не сможет пробудиться

спящий под орехом.

 

Всю-то ночь бесплодно лупит

ветер по вершинам,

ибо утро не наступит

с криком петушиным.

 

***

Страшен, однако же с детства знаком

сей развороченный улей,

пахнет святою водой, чесноком

и деревянною пулей.

 

Из переулка чудовищный лик

кажет чудовищный воин,

выгнуты зубы, змеиный язык

свешен и криво раздвоен.

 

Спешки ни в чем никогда не любя,

морок таращится тупо,

слюни глотает– а вдруг у тебя

сладкая первая группа?

Мечется разум, рыдает душа,

сердце витийствует пылко.

Нервы шлифует, и тем хороша

старая эта страшилка.

И не помогут ни молот, ни крест,

тварь побеждает в итоге –

досуха выпьет и дочиста съест

странников темной дороги.

Две джеттатуры топырь, не топырь,

не остановишь забаву,

Век двадцать первый – не волк, а упырь,

не по зубам волкодаву.

 

***

Дыханье ветра и хлада.

Значит, настал Самайн.

Древняя Дал Риада,

полная снов и тайн.

Трепетные мгновенья,

запад почти свинцов.

праздник поминовенья,

день живых мертвецов.

 

Стелются струйки дыма,

вдоль смоляной реки,

легко и почти незримо

близятся ледники.

Легла на скалы завеса,

все до утра мертво,

во глубине Лох-Несса

нет совсем никого.

 

Тягостная погода,

не выходи из жилья.

Будет не слышно полгода

Сахарного ручья.

Самайн пришел на поминки,

только и может увлечь,

долгая песнь волынки,

плавная кельтская речь.

 

Скоро всему разгадка,

обожди лишь несколько дней.

Слышишь, спешит лошадка,

всадник сидит на ней.

Пони большеголовый,

время мчит налегке –

только и виден лиловый

вереск в его руке.

 

***

Не вороши обиды,

сами уйдут пускай.

Внутренние Гебриды,

остров туманный, Скай.

Дымный ячменный солод,

долгий глоток и вздох,

неотступающий холод,

вереск, чертополох.

Башенки Данвегана,

на печати – бычьи рога;

шорохи океана,

скальные берега.

Пресеки недоверье,

строго печаль отмерь,

переходя в задверье

через простую дверь.

 

Повремени немного,

не торопись, о нет –

контур единорога,

клад золотых монет.

Долгих столетий слуги,

малые островки,

дремлют где-то на юге

каменные старики.

 

Здесь не меняются роли.

Промельки облаков.

Камень, стоящий в поле,

спит пятнадцать веков.

Долгая песня вдовья.

В камне и на воде

осень cредневековья

здесь, и больше нигде.

 

***

Блекнет и догорает

закат на грани ночной.

У переправы играет

келпи, конь водяной.

Влага до пены взбита.

слезы в глазах стоят,

бешеные копыта

обращены назад.

 

Думай не про копытца,

а присмотрись пока –

мокрый конь превратится

в юношу или быка.

Ржет он, мечется шало:

но не увидишь дня,

если факела или кинжала

не сможешь бросить в коня.

 

Утро наступит хмуро,

спрячется в тень беда,

но маячит та же фигура

там, где журчит вода,

там, где темнеет заводь,

и что-то тянет ко дну,

туда, где привычно плавать

синему табуну.

 

Все же окончить надо,

этот немой разговор.

в сердце тлеет досада,

так подними же взор –

за каледонской чащей

ты разглядишь вдали

смутный, но настоящий

западный край земли.

 

***

Ты не печалься, не тоскуй,

сними лефортовы ботфорты,

не просто так, а на Кукуй

ходил войной Иван Четвертый.

 

Не надо дергаться, браток,

не откопают и саперы

укрытый тайнами приток

реки пленительной Чечёры.

 

Душой щедры и широки,

в градостроительском ударе

подале от Москвы-реки

селили немцев государи,

 

как будто к ним благоволя,

но все-таки подальше спрятав

от новодельных стен Кремля

анклав проклятых реформатов.

 

А позже чуть не каждый год

летел слушок великосветский,

что Наше Всё на небосвод

взошло от улицы Немецкой.

 

...Пусть город выгорал дотла,

над ним привычно и знакомо

гремел во все колокола

восторг немецкого погрома.

 

Катились в прошлое года,

дорогою прямой и плоской;

была Немецкой слобода,

а стала Тишиной Матросской.

 

И что ж, конец? Хоть волком вой,

хоть сердце на осине вздерни, –

однако здесь под мостовой

все те же реки, те же корни.

 

Ну что ж, давай, гнездо совьём,

расположившись над Кукуем –

и до чего-нибудь вдвоем

с тобою вместе докукуем.

 

МАРЬИНА  РОЩА

 

В той Роще Марьиной, где люди так просты,

и где любая вещь – товар на бестоварье,

мир коммуналок был оплотом нищеты,

что вряд ли думала об этой самой Марье.

 

Но были времена, когда младой Услад,

здесь дурью маялся, рыдая и страдая,

той Марье посвятил полтысячи баллад

близ исполинских стен ужасного Рогдая.

 

Да, Марью погубил могучий остолоп,

кто были перед ним Чурило и Мудрило?

Но волк его пожрал, а следом он утоп,

Сентиментальность тут зело передурила.

 

Не то Илья ходил на Марью с топором,

не то она сама крошила хулиганов,

но точно говорят, что здесь царем Петром

разбойник пойман был, известный князь Лобанов.

 

Приноровлялся здесь грабеж ко грабежу,

и проползала жизнь отменно неуклюже,

но, глядючи в века, я в целом так сужу,

что было гадостно, но быть могло и хуже.

 

То вовсе ничего, а то как снежный ком,

то хоронили здесь, а то лупили в бубен,

особо не таясь, в притоне воровском

французские духи мастырил некий Шубин.

 

Кинотеатр «Ампир», и церковь за мостом,

кончался день любой попойкой регулярной,

и на продажу здесь году в сорок шестом

лепили пироги с начинкою кошмарной.

 

Фокстрот на косточках, безудержный гоп-стоп,

торговые ряды, снесенные в итоге,

аптека и фонарь, и сотни три хрущоб,

пивнушка в двух шагах от старой синагоги.

 

Сюда стекался люд со всех концов страны,

и «кошка черная», и доктора в галошах,

Малевич, Мандельштам, и две моих жены

и множество других людей весьма хороших.

 

Не то что хоровод – скорей дивертисмент,

зятья и шурины, и девери, и тещи,

творцы невольные пленительных легенд

той рощи Марьиной, в которой люди проще.

 

САД  ЭРМИТАЖ

 

Вечности мы ничего не докажем,

но и теперь, как в далеком году,

в воздухе сумрачном над «Эрмитажем»

кружатся тени в Каретном ряду.

 

Помнят газоны и стены поныне

времени прежнего шумный базар –

здесь выступавшего Гарри Гудини,

здесь выступавшую Сару Бернар.

 

Здесь возникает немало вопросов,

ибо мерещится всякая дичь –

то ли Рахманинов, то ли Утесов,

то ли и вовсе Владимир Ильич.

 

Тянутся в прошлое тайные тропки;

музыку слушая, припоминай

волны Амура, Маньчжурские сопки,

синий платочек и синий Дунай.

 

Кружатся листья и кружатся ветки,

кружатся статуи мертвых богов.

кружатся рыцари русской рулетки,

кружатся девять подземных кругов.

 

Пользы нисколько в старании тщетном

сдвинуть столетия черный обвал.

Чем называть всех, кто был на Каретном,

проще назвать тех кто здесь не бывал.

 

Но от всего остаются обломки,

рушится времени хрупкая связь;

в память чужую, куда-то в потемки

сад уплывает, как птица кружась.

 

Встретимся, может быть, в мире соседнем,

поезд отходит – и, кажется, наш,

но на прощание в вальсе последнем

кружится, кружится сад «Эрмитаж».