Стихотворение. Рассказ

Как забыть прошлое, если оно постоянно возвращается во снах, напоминает о том, каким уютным был родительский дом, улица, по которой я каждый вечер шёл на прогулку с друзьями, о первой встрече в подъезде, когда я пригласил Алёну на свидание? Как её губы пахли клубникой во времена, когда никаких подсластителей и ароматизаторов и в помине не было? Но время стирает даже сны, делает их блеклыми, растворяет в тумане каждодневных проблем. Прошлое можно забыть, нужно просто подождать. Так думал я, жил и ждал, когда очередные потрясения жизни пройдут мимо, оставив после себя лишь несколько новых седых волос на голове и стойкий рефлекс – не совершать поступков, которые приводят к подобным последствиям. Но однажды оказалось, что все наоборот. Не я забываю прошлое, а прошлое забывает меня, стирает любые упоминания о моем существовании. И только искорки воспоминаний, скрытые в памяти других людей, могут сдержать этот процесс забвения.

В это субботнее утро мы с сыном поехали в магазин бытовой техники, чтобы купить новый телевизор. Не потому, что старый сломался, а потому, что в моей квартире никогда его не было. С детства у меня отсутствовала тяга к просмотру различных передач, постоянному переключению каналов. И я всегда любил читать. Книги были повсюду в моей квартире: рядом с диваном, на книжных полках, в шкафу, на подоконниках и даже в туалете; в основном - проза. Поэзия занимала лишь одну, но центральную полку шкафа в зале. Я всегда говорил сыну, что моя память позволяла мне помнить множество стихотворений различных авторов.

Но Макс закончил девятый класс со всеми пятёрками, и я пообещал сыну, что куплю за это подарок, который он сам выберет. Его выбор пал на игровую приставку X-box. Я сам любил иногда поиграть за компьютером, когда никто этого не видел. Поэтому, взвесив все за и против, я решил, что возможность провести с сыном время может положительно сказаться на наших отношениях. Ну, а какая игровая приставка без хорошего телевизора? Потратив несколько часов на поиск и подбор подходящей модели, мы купили плазменную панель. Сложнее всего оказалось придумать место, на которое можно водрузить этот здоровый экран. После небольшого совещания, мы решили убрать несколько полок с книгами и поставить в образовавшийся проем плазменную панель. Понятно, что именно книги с поэзией пришлось убрать в первую очередь.

Я по одной снимал книжки с полки, стирал ладонью пыль с обложки, пролистывал и отдавал сыну, который складывал их в мешок. Задержав собрание стихотворений Блока в своих руках, я сказал тогда Максу:

– Когда я был чуть старше, чем ты, обожал стихи Блока, я знал почти каждое стихотворение из этой книги о любви. Помню…

Не дав мне закончить мысль, сын с раздражением спросил:

– Пап, когда ты последний раз открывал эту книгу? И зачем ты мне рассказываешь о вещах, которые случились очень давно и нисколько мне не интересны?

Меня покоробило, не то, что Максу не интересны мои воспоминания, а та интонация, с которой он сказал эту фразу, словно я – старый брюзга, который не вспоминает, а придумывает свои прошлые похождения, чтобы казаться занятным для окружающих.

– Сын, да благодаря этим стихам, ты и родился на свет, именно их я рассказывал твоей матери перед сном. Может быть, ты был зачат под вдохновением от стихотворения, написанного в одной из этих книг! Какая разница, когда я их читал – это часть моей жизни!

Макс не обратил внимания на моё объяснение. Он спросил меня:

– Если они так важны для тебя, и ты постоянно тыкаешь мне, что знал чуть ли ни каждое стихотворение в этих книгах, вот скажи, можешь мне прочитать сейчас по памяти самое любимое, например, из Блока?

– Да легко! У Блока мне больше всего нравился «Демон»! Сейчас…

И тут я испытал удивление, переходящее в ужас, от того, что я не могу вспомнить ни одной строчки, даже самой первой из этого стихотворения. Я ясно помнил, что вычитал его из этой книги и сразу же записал на листок бумаги, чтобы выучить в ближайшее время, но уже через несколько минут, мог рассказать его полностью по памяти – настолько оно меня поразило. Прошло почти тридцать лет с тех пор, как я его выучил, мне было тогда пятнадцать, почти столько же, сколько и Максиму сейчас, и за эти годы стихотворение полностью выветрилось из моей памяти. Как цветок, пробирающийся из семени сквозь толстый слой песка, щебня и асфальта, увядает, лишённый влаги в утрамбованной дороге, так и моя память, будучи не в силах выдавить из себя ни строчки из Блока, сворачивалась в тёмное пятно и подрагивала в предвкушении скорой головной боли.

Вместе с разочарованием от того, что меня так подводит память, я испытал стыд перед сыном из-за того, что мои рассказы о познаниях в поэзии оказались слишком преувеличены. Сделав над собой усилие, я посмотрел сыну в глаза и произнёс:

– Прости Максим, я не помню. Я действительно забыл. Даже первой строчки не могу вспомнить.

Я увидел, что сыну эта ситуация оказалась неприятной, может быть ему стало стыдно за грубость в своих словах, за то, что его вопрос в какой-то мере меня унизил. Макс отвёл взгляд, махнул рукой и сказал:

– Пап, ты же всегда можешь открыть книгу, найти стих, прочитать его. Я уверен, что как только ты начнёшь читать первую строчку, ты сразу все вспомнишь. Ладно, я пока отнесу в машину мешки с книгами.

Я не открыл книгу после того, как он вышел из квартиры, я не сделал этого даже через несколько минут. Я сидел и смотрел на пустую книжную полку, думая о том, что в моей памяти со временем накопились такие же проплешины. Какие-то обстоятельства стирают нейронные связи, сжигают белковые нити, скрывающие в себе воспоминания о самых важных событиях в моей жизни, оставляют после себя пустоты. А я ничего не могу с этим поделать.

К вечеру я решил, что на следующий день мы поедем к родителям в посёлок. Я пойду к подъезду, в котором жила тогда Алёна, а, может быть, и сейчас живёт, и именно там прочту это стихотворение из книги. Мне важны не слова, не рифмы, но те ощущения, чувство безграничной радости, счастья, вседозволенности, которые выбрасывали из моей груди строчки этого стихотворения много-много лет назад. Ведь именно в тот день, в тот вечер, после того, как я рассказал ей «Демона», она прижалась ко мне в первый раз, замерла, как воробей за пазухой и позволила поцеловать себя в губы.

Максим не возражал, все его друзья разъехались кто куда, он давно уже не видел моих родителей, к тому же в посёлке за эти несколько лет, когда он бывал там летом, ему удалось завести себе несколько хороших знакомых и, как мне показалось, подружку. Сборы были недолгими, рано утром мы выехали, по пути заехали на дачу, оставили там ненужные книги; я надеялся, что они могут пригодиться там позже. Посёлок находился в четырёхстах километрах от города и уже к обеду мы подъезжали к дому моих родителей.

Как всегда, возле калитки встречал отец. С тех самых пор, как я поступил в университет в городе и раз в несколько месяцев приезжал на праздники к ним, он встречал меня на вокзале. Тогда он был высок, всегда выделялся в темноте ночи, освещаемый вокзальными фонарями, иногда припорашиваемый зимним снегом. Сейчас годы сжали его кости, осунули плечи, ещё сильнее прижали тело к земле, но его фигура по-прежнему вызывала в моей груди ощущение нежности вперемешку с тоской. На вокзал уже не нужно было ехать, чтобы встретить меня, но он по привычке выходил на улицу, когда знал, что я приеду в гости.

За эти годы я так и не научился разговаривать с отцом, в том смысле, что мы могли обменяться друг с другом ничего не значащими фразами, узнавать новости, шутить над погодой и маминой нерасторопностью, но по-настоящему, начистоту поговорить нам почти не удавалось. Словно стеклянная стена пролегла между сыном и отцом, и звуки сквозь неё доходили с запозданием, сильно приглушенные. Только самые болезненные и важные проблемы жизни могли разрушить эту перегородку. А в силу того, что таковых с возрастом становилось все меньше, наше общение было чисто дружеским. Я очень болезненно воспринимал тот страх, что рано или поздно мои близкие отношения с сыном истончатся и исчезнут, оставив после себя ворох привычек и несколько фотографий в альбоме.

Все мы проходим одинаковые циклы: отцы, дети, внуки. Одни и те же болячки просыпаются в наших организмах в одном возрасте, мы совершаем схожие ошибки, любим женщин, похожих неуловимо друг на друга. Так и сегодня, во время поездки, я поглядывал иногда на спящего сына и думал о том, насколько он похож на меня в детстве. Сейчас же, паркуя машину, я смотрел, как сын подходит к моему отцу, своему деду, обменивается с ним несколькими бутафорскими ударами, жмёт руку – эту картину я видел сотни раз, сам принимал в ней участие в разных ипостасях, в качестве внука, сына, отца. Жизнь, все-таки, полна циклов.

Несколько следующих часов мы все вместе чинили крышу сарая. За последние годы она сильно прохудилась, и нам пришлось потратить на неё много сил. Работа на свежем воздухе как всегда благотворно сказалась на настроении. Даже Максу она была в удовольствие, он постоянно шутил, вертел молотком в руках, ходил по самому краю крыши, подкалывал деда. Странно, я давно уже воспринимал его в качестве взрослого, но в моменты, когда сын балансировал на самой кромке, мне хотелось схватить его за плечо, поддержать, поднять на руки, подбросить в небо, как тогда, тринадцать-пятнадцать лет назад. Наверное, это желание дало о себе знать потому, что я уже очень давно не слышал радостный смех Макса. А, может, потому что сам забыл, когда в последний раз смеялся.

После семейного ужина я чмокнул маму в копну крашеных волос, сказал ей, что планирую погулять по посёлку. Мои слова её огорчили, так как она всегда считала, что я должен проводить максимальное время в кругу семьи:

– Опять, поди, с друзьями встречаться будешь, опять пить, завтра голова у кого-то будет бо-бо?

 Маму не останавливало, что мне уже за сорок, и я практически не пью алкоголь, даже по важным поводам. Она, как и любая другая мать, старалась всеми силами оберегать своё творение, игнорируя потребности и желания сына.

Иногда я ловил себя на мысли, что рад тому, что в жизни Макса его мать себя практически не проявляла, в какой-то момент она просто исчезла, растворилась, как кусочек сахара в кипятке. Нет, он, конечно, вспоминал иногда про неё, но скорее по привычке. Все-таки, для мужчины образ эфемерной матери, девственной Девы Марии, более важен, чем её постоянное присутствие рядом с попытками контролировать поведение сына. Кажется, у Бодлера в одном из стихотворений была фраза о плоти, источающей яды, подобно фонтану колючих рыданий. Но не только плоть опасна – как показала практика, много опаснее любовь.

В любом случае, я приехал в посёлок не только для того, чтобы отдохнуть у родителей. Желание пройтись по знакомым улицам, вспомнить, как я проводил тут юность, было сильным как никогда. Когда я выходил из дома, сын уже ушёл, он успел ускользнуть ещё раньше меня – видимо, действительно, его вели какие-то амурные дела, впрочем, как и меня. Точнее, в моем случае, их тень.

Увы. Через полчаса я стоял возле этого, памятного мне подъезда, пытался погрузить себя в состояние ностальгии, перебирал воспоминания об этом месте, Алёне, наших отношениях, словно страницы личного дневника, но все безрезультатно. Этот подъезд, как и дом, как и населённый пункт, ничем не отличался от тысячи других, подобных. Внутри меня не было никакой эмоциональной реакции, даже малейшего отклика. Пнув ногой ветки кустарника, я решил дозвониться до поселкового друга, предложить ему встретиться, отметить мой приезд.

Уже отходя от этого дома, мне показалось, что я вспомнил, будто в этом треклятом стихотворении Блока было что-то про полёты. В голове пронеслась мысль:

– К чёрту полёты. К чёрту стихи.

Мы встретились с Виталием через час, к тому времени я уже купил водки, сока, немного закуски. Его удивил этот набор, но виду он не подал. Единственно, когда я предложил пойти на лавочку у дома, в котором большая часть нашей компании жила в детстве, и возле которой мы провели большую часть вечеров юности, он спросил:

– У тебя что-то случилось?

– Все нормально, Виталя, просто настроение тоскливое, давно уже не был в посёлке, а тут все так изменилось, постарело. Вот и грустно стало, а что, как не водка, лучше всего растворяет грусть?

Дошли мы до места быстро, все-таки пространство уменьшается не только в период взросления, но всегда. В какой-то период жизни я колесил по городам, по странам, в надежде доказать себе, что мир не меняется в масштабах. Тщетно. История про мудреца, который вытребовал у султана огромные богатства, возжелав такое количество зёрен, чтобы на каждой ячейке поля, придуманной им игры, было ровно в два раза больше зерна, чем на предыдущей, применительно к миру оказалась лживой. На шахматной доске всего шестьдесят четыре квадрата, черных и белых поровну. Можно засыпать мир зерном, но в масштабах вселенной по-прежнему остаться пешкой.

Мне и Виталию никто не мешал общаться и распивать алкоголь на этой лавочке. Тётя Ира, услышав и узнав наши голоса, спустилась вниз, чтобы узнать, как у нас дела. Она была матерью одного из наших друзей, жила в одиночестве в одной из квартир, на втором этаже, после того, как её муж, Дядя Игорь, умер от рака, а сын, рассорившись со всеми, уехал в город. Я вспомнил, что когда-то она жарила семечки и выносила их нам, мы сидели все вместе, щелкали их до тех пор, пока язык не разбухал от царапин о кожуру. Я узнал её только по голосу. В какой-то момент, я понял, что темнота и алкоголь, как тряпка с морфием, не позволяют мне завыть от того, что все так изменилось: тётя Ира уменьшилась, её лицо осунулось, волосы стали абсолютно седыми, выделяясь на фоне огромного чёрного зева подъезда. Это к изменениям в облике близких людей привыкаешь постепенно, не осознавая происходящих в них трансформаций, встреча же со знакомыми после долгой разлуки, иногда бывает шокирующей.

Вскоре она ушла, сославшись на больную спину. Мы с Виталием просидели несколько минут молча, потом выпили за здоровье родителей в очередной раз, кажется, третий. Уже после, я собрался с мыслями и силами и спросил у друга о судьбе Алёны.

– Виталя, помнишь, я перед школой дружил с Алёной?

– Какой Алёной? Шутишь? У каждого из нас было множество этих Алён, Юль, Насть, Маш и прочих!

– Нет, Виталь. Она была единственной. И первой. А, может, единственной, потому что первой. Потому что в чём-то ты, конечно, прав. Она училась в классе на год младше меня, на год старше тебя. Помню её шикарную улыбку. Я, когда её видел, таял как мороженое в микроволновке.

– Подожди, так это Иванкова, что ли?

– Какая Иванкова? Нет, у неё фамилия – Полынцева!

– Так это она и есть! Я с её мужем работал какое-то время в одной конторе. Я был у них дома пару раз.

– Серьёзно? И как она? Ну, в смысле, дети, работает где, выглядит как? Сильно изменилась?

– Хах, у них три ребёнка. Представь, Саня Иванков хотел второго – чтобы дочка была. А она родила двойню. Капец, не повезло. Работает она, вроде, в соц. защите, бухгалтером, кажется. Сейчас не знаю где, но живут они в посёлке, в частном секторе. А насчёт выглядит – я, когда к ним заходил, её увидел, офигел, какая она худая. Все-таки двойню родить – это тяжело для организма. Живут они нормально. Саня – мужик неплохой. А что это ты интересуешься? Замутить решил? Так это быстро сделать можно. Она, кстати, тогда, вроде, про тебя спрашивала. Эй, чего ты?

Алкоголь, как проявитель, выжигал слова Виталия на бумаге моего сознания. Терпкий запах водки химией ударил в нос. Голова закружилась, я не мог понять, где я и когда. На секунду мне показалось, что я – маленький мальчик, который сидит в темной комнате рядом с отцом, освещаемый красной лампой. Мы поглощены процессом проявления фотографий. Я опускаю плотные листки бумаги по очереди прямо в вязкую жидкость проявителя и вижу, как на поверхности проявляются черно-белые изображения:

Вот я с сестрой стою в карнавальных костюмах возле ёлки...

Сижу на плечах у отца и размахиваю флажком, он идёт по улице вместе со всеми на демонстрации…

Читаю книгу в машине, в то время как остальные жарят шашлыки и купаются во время отдыха на берегу реки…

Стою с кнутом в руке возле дерева в деревне у родителей отца…

Принимаю участие в субботнике вместе с одноклассниками, смотрю на девушку; судя по взгляду, во мне пробуждается нежность и похоть…

Я иду с Алёной по дороге, держу её за руку. Мне кажется, что мы будем всегда вместе…

Общая фотография одногруппников на первом курсе, я крайний в верхнем ряду…

Это дерево я уже видел раньше, только я теперь на фото в два раза старше и больше, я тяну руки к снимающему, в моих глазах слезы…

Божественно-прекрасное тело. Женская спина. Белая кожа. Мои пальцы на ней, полускрытые её волосами. У Алёны они были другого цвета…

Рождение сына. Он маленький и сморщенный. Такие крохотные пальцы. Глядя на него, мне кажется, что мы боги...

Дальше на фотографиях только сын. Меня на них больше нет…

Вдруг, я с паникой вспоминаю, что отец всегда напоминал мне, что после проявителя нужно обязательно переместить фото в закрепитель, иначе изображение станет абсолютно черным. И действительно, фотобумага в моих руках начинает чернеть, красный цвет вокруг сгущается. Вся комната становится однообразной, она окружена красными занавесками, предметы исчезают, растворяются, фотографии выскальзывают из моих рук и падают на черно-белый пол.

– Эй! Леха! Очнись! Ты чего, перебрал?

В голове начало немного проясняться. Виталины крики в ухо и тормошения привели меня в чувство. Но голова кружилась нещадно.

– Черт. Кажется, я заснул. Да хватит орать, всех жильцов разбудишь! Меня мутит, пошли, пройдёмся!

Оказалось, что водку мы почти допили, а то, что осталось, я вылил частично на себя, частично под лавочку. Собрав остатки в пакет, мы запихали его в полную мусорную урну, после пошли в центр, в котором обычно кипела вечерняя жизнь в посёлке. Увы, по пути мы почти никого не встретили. Было уже слишком поздно. Когда мы стояли у памятника Ленину и думали, что делать дальше, Виталия кто-то окликнул из темноты.

– Виталя, ты? Что делаешь так поздно? С кем это ты? Домой идти страшно, не проводите?

Из темноты вышли две женщины. Судя по походке, они были под шофе, и на их фоне лично я чувствовал себя трезвым, как стёклышко. Общаться с ними я не хотел. Мимолётные знакомства уже не вызывали во мне интереса, даже если они намекали на возможность заняться быстрым сексом. У моего друга, видимо, на этот счёт были свои мысли, так как он живо откликнулся на предложение:

– Да вот друг приехал из города, да ты его, наверное, знаешь, Алексей Струцкий, из нашей компании. Встретились, посидели немного, думаем, что делать дальше. А тут вы!

Та из них, что выглядела постройнее (хотя, это сравнительная степень прилагательного вряд ли могла быть к ним использована), всплеснула руками, закатила удивлённые глаза и ринулась прямо ко мне:

– Лёша, ты? Сколько лет, сколько зим! Тебя не узнать, такой весь серьёзный! Это я, Катя!

Имя мне ни о чём не говорило, хотя черты лица в свете уличного фонаря показались мне знакомыми. Я решил не огорчать и без того побитую жизнью женщину, поэтому сделал вид, что узнал её.

– Катя, привет! Ты почти не изменилась!

– Ой, хватит врать! Сейчас я точно на твой велосипед не залезу.

Но судя по её довольной улыбке, комплимент достиг своей цели. Я, действительно, в юности часто ездил по посёлку на велосипеде. Усилием воли я смог заставить себя вспомнить Катю, точнее, её молодой вариант. Она гуляла иногда с нашей компанией, у неё было незапоминающееся худое лицо и черные глаза. Я тогда восхищался Алёной и не обращал внимания на других девушек. Поэтому Катя осталась в моей памяти лишь росчерком темных глаз.  Это уже потом, спустя много лет, я научился одновременно увлекаться несколькими женщинами.

Мы предложили проводить их до дома, они согласились, и уже через пять минут наши пути с Виталием разошлись, – он пошёл провожать Катину подругу, а я направился за Катей, так как не помнил, где она живёт. По пути я успел узнать, что у неё есть дочь, она живёт одна, с мужем давно в разводе. Она узнала мою историю жизни, которая практически не отличалась от её варианта. Оказалось, что её квартира находится в доме, соседним с тем, у которого я был несколько часов назад.

В моей голове лень боролась с остатками алкоголя и мужских гормонов, мешая мне окончательно решить, стоит ли привлекать её к себе, чтобы попытаться добиться далее близости. Но как любой поток слов и образов прерывается чёрной точкой, так и мои размышления прекратились, когда я увидел, как она на меня смотрит. Такого взгляда я не видел уже многие годы. Её глаза были переполнены тоской и нежностью, именно так смотрит маленький щенок, которого ты мальчиком находишь в кустах на пути из школы. Она приблизилась ко мне и произнесла следующие слова:

– Алексей, я ведь все эти годы думала о тебе. Помнишь, как ты вёз меня на своём велосипеде домой и читал стихи? Я никогда не забуду этот момент: тогда не работали фонари, ты сказал мне смотреть в небо, на звёзды, крутил педали изо всех сил, чтобы мы ехали очень быстро и ветер кружился вокруг нас. Я помню, что одно стихотворение начиналось со строчки «Иди, иди за мной…». Ты читал его мне, а я повторяла про себя «Иду… иду…». Почему все так сложилось?

На дряблой коже её щёк блеснули слезы. Я почувствовал ком в горле, попытался его проглотить, но оказалось, что он много глубже и больше.  Ужаснее всего было осознавать, что её слова, как и слезы, не находят во мне никакого эмоционального отклика. Я не мог вспомнить этот момент моей жизни, картинку, в которой я парнем везу на велосипеде девушку, читаю ей стихи, кричу в небо от переполняющего меня счастья. Действительно, я полностью вспомнил это стихотворение, «Демон» Александра Блока, когда Катя напомнила мне первую строчку из него. Я рассказывал его многим женщинам в своей жизни, но в моей памяти не было напоминаний о том, чтобы я читал Демона Кате.

– Потому что такова жизнь. Мне пора идти. Спокойной ночи, Катя. Я рад был тебя увидеть.

Сказав ей эти слова, я развернулся и пошёл домой, чувствуя спиной, как темнота ночи растекается вокруг, поглощая дома, деревья, дорогу, молодую, худую, черноглазую девушку. Я шёл и кричал, плакал, выл, ощущал себя зыбким камнем, падающим в сияющую пустоту. Мир был максимально непонятен мне в тот момент. Зачем? Почему? Я ли это бы, и я ли это сейчас? Я задавал вопросы и не получал на них ответа. Моё существование виделось мне абсолютно бессмысленным, как и всё вокруг. Но вслед за пустотой ко мне пришло умиротворение, стойкое ощущение гармонии и спокойствия.

Когда я подошёл к родительскому дому, обратил внимание, что в окнах на кухне горит свет. В комнате сидела мама, завёрнутая в плед, она пила чай и ждала меня.

Я подошёл к ней, обнял и сказал:

– Мама, ну зачем ты меня ждала, волновалась? Все со мной хорошо.

Она повернула ко мне лицо, рассмеялась и ответила:

– Чудик, я не из-за тебя не сплю. Максим пришёл полчаса назад пьяный и зарёванный. Иди, поговори с сыном, если он не спит. Кажется, его девушка бросила. Чёртова яблоня – чем короче ветки, тем ближе яблоки разбросаны.

Пожелав маме спокойной ночи, я поднялся на второй этаж дома, зашёл в комнату к сыну. Он лежал, укрывшись с головой одеялом, и всхлипывал.

– Максим, все нормально?

Он не ответил.

– Поверь мне, все будет хорошо. Может быть, вы помиритесь, а, может быть, и нет. Но в любом случае, время лечит.

– Мне не нужно, чтобы меня кто-то лечил, отстань со своими умничаньями!

Я сидел возле сына и слушал, как он сопит под одеялом. Через какое-то время его дыхание выровнялось, он заснул. Я убрал одеяло с его головы, посмотрел на такое знакомое мне лицо, а после поцеловал протяжно в висок, так как я когда-то делал, когда Макс засыпал у меня на руках.

Существование действительно циклично. Все его вариации отражаются в бесконечных рядах зеркал бытия. А ещё они отражаются в чьих-то глазах.