Канат Канака

Моя больничная палата. Стихотворения

Палата

 

Палата тянется, как степь.

Окно выходит прочь на город.

Во мне художник глух и слеп,

чтоб описать, что происходит

 

в округе. Снова жгу весь день

на бесполезное творенье.

Больной слоняется без дел.

Всё больше курит от безделья

 

больной. Заходит врач сутра,

чтоб в диалог вступить с поэтом.

И начинается игра

в слова врача и пациента.

 

Нахмурит брови и бранит

на языке своем врачебном

медперсонал. Не знать больным

про наше с ним предназначенье.

 

Я говорю: – Меня целить

взялась напрасно медицина.

Не надо плоть мою кормить

глюкозой и ампициллином.

 

Мне слишком много будет лет,

когда меня ударит в спину

болезнь, и я увижу свет,

но этот навсегда покину.

 

Врач мне на это говорит:

«Оставьте мне решать что делать…  –

приняв довольно строгий вид, –

Мне в час пора идти обедать.

 

Я провозился битый час

с вашей историей болезни.

Прошу не огорчаться вас,

больной, но будет вам полезно

 

под наблюдением моим

побыть, немного подлечиться,

недели, эдак, две». Я с ним,

врачом, покорно согласился.

 

Ушел обедать. Медсестра

вошла, без грусти и печали

в глазах, в палату, принесла,

что мне родные передали.

 

Пошёл в столовую с едой

в пакете. Съел котлету с гречкой

(Ко мне за стол присел седой

мужчина, в скобочках замечу.

 

Он ел свой суп и белый хлеб,

худой, сутулый, не высокий,

ему, пожалуй, много лет

и это всё беру я в скобки.

 

Он, молча, ел. В его лице

прочел я, за его плечами

судимость, память об отце,

тоска по детству и по маме.

 

Он, тихо, ел свой хлеб и суп,

как будто, только что, с парада.

Казалось, что вершит свой суд

над ним больничная палата.

 

Он ел горячий суп и хлеб,

отбыв назначенные сроки

и отсидев десятки лет.

И это всё уходит в скобки).

 

Мне стало жаль терять часы

в палате. Я занялся чтеньем

Булгакова. Задрав носы

медсестры ходят от безделья

 

по коридору? Санитар

с каталкой возиться со скуки?

Я их Булгакову отдам

сегодня ночью на поруки.

 

Везде всегда один итог:

больница, виселица, плаха…

Всё, что моё, теперь твоё

моя больничная палата.

 

 

*   *   *

Как невозможен

голос державы!

Пали Алёши!

Пали Джемалы!

 

Выстрел в Андрюшу!

Выстрел в Марата!

Выстрелил в душу!

Выстрелил в брата!

 

Пали без грусти…

Жалкая ересь…

Что если русский?

если чеченец?

 

Кровью отмоют

детской и женской,

русскою кровью,

кровью чеченской.

 

Вон перепалка,

лучше игрушек.

Выстрелы с танков!

Выстрелы с пушек!

 

Кровь стынет в жилах.

Мозг негодует.

Что это было?

Кто с кем воюет?

 

Тише! Разбудишь

спящего сына.

Это, по сути,

невыносимо.

 

Кого будут ждать,

словно безумцы,

чеченская мать

с матерью русской?

 

 

 

СНЕГОПАД

 

Случиться надо снегопаду

и снег идёт по ноябрю.

И даже мёртвому Арбату

сегодня этот снег к лицу.

 

За всем, что есть на белом свете

в ответе долгий снегопад.

Не понукаемые этим

занятием два льва лежат.

 

Бороться северу и снегу

с Арбатом, с городом, со мной.

Но что же, делать человеку,

с его счастливою судьбой?

 

Он, спотыкаясь, приседая,

ступает по снегу, ворчит,

и шапка с головы спадает,

а снег кружит, а снег летит.

 

У завсегдатая Арбата

вид не здоровый, не больной.

Лежат два льва,

словно два брата,

и я им прихожусь роднёй.

 

Как валит снег и снега много,

чтоб уповать на белый свет!

Куда не глянешь, всюду снег!

Лишь по Арбату одиноко

случайный бродит человек.

 

Люблю, пишу, черню лист белый

при снегопаде, при луне.

Все это так на самом деле.

Но как мы век свой проглядели?

Вот это не понятно мне.

К списку номеров журнала «НОВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ» | К содержанию номера