Сестра Параскева

Перелетные птицы. Повесть

 

ГЛАВА ПЕРВАЯ

 

  Сегодня десятое апреля: у Настеньки день рождения. Ей исполнилось шесть лет. Мама испекла пирожки с картошкой, по-фински — karjalan piirakat. Мамино круглое лицо покраснело от напряжения и жара духовки,  маленькое родимое пятнышко на лбу немного подрагивает, а толстенький носик словно стал еще больше. Пирожки пахнут очень аппетитно. Конечно, Настя предпочла бы шоколадный торт, но денег у мамы на это нет. Идет война, 1943 год. Иногда в Хельсинки бывают бомбежки, особенно по ночам, и тогда вся семья спускается в бомбоубежище. Но вообще в Финляндии не слишком страшно, правда русских не любят. Папа получил финляндское подданство, но в армию его не призвали. Русских в армию берут с оглядкой. Вместо армии папа — трудообязанный: он работает электромонтером или уезжает валить лес, точнее, следить за работой электрических лесопильных машин и чинить их, если они сломаются. Мама  получает за папин труд какую-то денежку, и семья должна на это жить — бабушка, папа, мама, Коля и Настя. Сегодня папы дома нет, а Насте так хотелось бы, чтобы папа был дома на день ее рождения! Но дома бабушка, потому что бабушка дома всегда. Настя вскарабкивается на бабушкину постель и прячет голову в ее большой мягкой подушке. Бабушка это не очень любит, но сегодня позволяет Настеньке поваляться на своей кровати, наверно, потому что у внучки день рождения.

Над бабушкиной кроватью висит маленькая темная иконка. Иконка такая темная, что трудно разобрать, что на ней, но бабушка говорит, что это Боженька. А папа говорит, что никакого Боженьки вообще нет, но что бабушка старенькая, и если она в Боженьку верит, это надо уважать. А мама ничего не говорит, но Настя подсмотрела, как мама перед этой иконкой иногда останавливается, когда думает, что ее никто не видит.  Настя влезает на высокую бабушкину кровать. Бабушка вдруг снимает со стены иконку, прикладывает ее к голове Настеньки и говорит: «Господь благословит». От неожиданности Настя даже пугается, а затем спрашивает: «Какой Господь? Ты сказала, что это Боженька». «Господь — это и есть Боженька», — отвечает бабушка. Настенька не решается спорить, но она не согласна. Для нее слово Господь — это как господин, а господин — это такой важный дядя. Мама называет дворника важным господином. А Боженька — он добрый и хороший.... если он вообще есть... в чем папа сомневается.

Настя не очень любит свое имя: Настя, Анастасия. Финны даже и произнести-то не умеют. Вот Коля — это другое дело. Коля — это Николай, а финны зовут ее брата Нику. Дома он Коля, а в школе, для других мальчишек – Нику. Коля на четыре года старше Насти и учится в шведской школе. Почему в шведской, а не в финской? Многих русских детей отдают в шведские школы, а не в финские, где другие ученики их дразнят ryssä1. В шведских школах к русским относятся более терпимо. Бабушка сказала Насте, что имя Анастасия означает воскресение Господа: Господь воскрес на третий день после распятия. Этого Настя принять никак не может. Хотя она и маленькая, но она понимает, что значит воскреснуть. Она видела как ее кошка схватила птенчика, упавшего из гнезда, и птенчик, разумеется, умер окончательно. Так что воскреснуть нельзя, она это знает. Но Настенька согласна с тем, что Боженька может воскресить.... если он существует. Да, Боженька, но не Господь-господин — этот не может ни воскресить кого-либо, ни сам воскреснуть. Так что непонятно, зачем ей дали такое странное имя – Анастасия. Правда, ее Анастасией никто не называет, ее называют дома Настей или Настенькой. А финны говорят – Насту. Но это некрасиво, считает Настя.

 

                                   ***

 

После дня рождения самый любимый Настенькин праздник — Рождество. Рождество уже близко, а опять папы нет дома: в начале декабря его снова отправили на лесные работы, ведь военное время продолжается. Папа возвращается домой перед самым Рождеством, двадцать четвертого декабря, и мама говорит, что финны все же хорошо к русским относятся — отпустили на праздник. Настя, Коля и папа идут покупать елку, приносят ее домой, и папа наряжает пушистое деревце маленькими электрическими лампочками.

Рождество начинается с Сочельника. Двадцать четвертого декабря вечером бабушка говорит, что надо ждать первой вечерней звезды, и когда она взойдет, тогда начнется Сочельник. Что значит слово Сочельник, Настя не знает, но это ее очень мало интересует. Главное, что в Сочельник вечером дети получают подарки. Бабушка научила Настю петь, как и полагается на праздник: «Рождество Твое Христе Боже наш...» Когда Настя кончит петь, можно будет посмотреть, что там, в этих красивых маленьких пакетиках под елкой. Папа не против того, что бабушка научила Настю так петь, раз бабушке нравится. Мама радуется, а Коля сидит в большом кресле и презрительно фыркает, ведь он считает себя атеистом. Но когда Настя заканчивает пение, то Коля первым бросается под елку к подаркам. Подарки небогатые, но это подарки. Коля разбирает каких-то оловянных солдатиков, а Настя получила маленькую кукольную кроватку, о которой давно мечтала. Теперь она сможет укладывать в кроватку свою куколку. Кроватку папа смастерил сам. Бабушка говорит Насте: «Ты стала большой девочкой, тебе шесть лет, ты больше не должна говорить Боженька, так говорят только маленькие детки. Надо говорить — Господи, Иисусе Христе». Настя этим совсем не довольна, хотя и польщена, что бабушка считает ее большой девочкой. Ну да уж ладно... главное, кукольная кроватка. Но все же молитва ей нравится — такие таинственные, непонятные слова: «...и звездою учахуся...» Что значит учахуся, Настя не знает, но это, конечно, что-то красивое и рождественское.

На Рождество вся семья идет в гости к маминому брату, дяде Лексе. Он женат на финке, и его двое дочерей даже и не говорят по-русски. Лекса — это на самом деле Лео, а по-русски – Лев. Мама сказала, что дядя Лекса купил квартиру и пригласил священника ее освятить, но одновременно это также будет рождественский визит. Дядя Лекса из Карелии, как и мама, и поэтому он православный, хотя, кажется, в церковь и не ходит. Но его дочек крестили в православной церкви. У дяди Лексы такое же, как у мамы,  круглое лицо, с таким же толстеньким носом, и всегда очень чисто выбритый подбородок, а над верхней губой пробиваются тонкие усики. Жена дяди Лексы, тетя Лейла, очень симпатичная тоненькая дамочка, но по-русски не говорит ни слова. Коля к дяде Лексе идти не хочет, он уже большой мальчик, у него много друзей из шведской школы. Бабушка предпочитает сидеть дома. В гости идут мама, папа и Настя. Вообще-то Насте у дяди скучновато, но там всегда такое вкусное угощение — рождественская индюшка, на которую у мамы никогда нет денег. Мама и папа осматривают новую квартиру и, как и положено, восхищаются. Вернее, мама восхищается, а папа советует, как правильнее расставить мебель. Настя ходит по комнатам, осознавая, насколько дядина квартира больше той, в которой они  впятером живут уже полтора года, с весны 42-го, когда их семья перебралась в Хельсинки.

 

                                   ***

 

Полтора года назад тоже была война. Война началась так давно, что Настя, которой в сорок втором году было всего-то пять лет,  даже не вполне представляла себе, что в мире может быть время без войны — мирное время, и ей почему-то про это время ничего не рассказывали. Она хорошо помнит как они переселились в Хельсинки: тогда ей тоже никто ничего не объяснял. Впрочем, она и сама сообразила, что в Хельсинки они переехали потому, что там уже жили два маминых брата с семьями. Кроме того, папа там нашел работу электромонтером. А еще в Хельсинки была русская школа, и вообще было довольно много русских семей. До переезда они жили где-то в центре Финляндии, в поселке, куда их вначале направили, эвакуировав из Выборга во время Зимней войны, в 1939 или 1940 году. Поселка этого Настя толком не помнит, только большой деревянный красновато-коричневый дом, в котором жили беженцы. У каждой семьи была своя комната, а кухня общая, но женщины как-то справлялись по очереди. Дом казался Насте очень большим, впрочем, ей все казалось тогда очень большим. И это пожалуй все, что Настя помнит о том поселке.

А вот как они добрались до Хельсинки, Настя запомнила прекрасно. Ехали на поезде, и Настя очень беспокоилась, вдруг ее любимая куколка потеряется, а мама объясняла ей, что куколка едет в багаже. Потом поезд остановился, все вышли, папа отправился за багажом, и вскоре вернулся с тележкой, нагруженной чемоданами и сумками.  Денег перевезти все это на машине не было, дешевле оказалось взять на вокзале тележку. Вся семья пошла пешком через город. Папа вез тележку, бабушка крепко держала Настю за руку, только бы та не потерялась. Мама строго поглядывала на Колю, не позволяя ему бегать туда-сюда. Прохожие не обращали внимание на эту вроде бы странную процессию: все уже привыкли видеть в Хельсинки карельских беженцев. Наконец дошли до сероватого, немного облупленного четырехэтажного дома, в котором папа снял квартиру. 

В этом сером доме был лифт, но он почему-то не работал. В военное время всегда что-то не работало. Папе с мамой пришлось тащить все сумки и чемоданы по лестнице. И вот папа вытащил из кармана ключ, таинственная дверь открылась, и, конечно же, Коля вбежал первым, несмотря на протесты бабушки, которая пыталась ухватить его за рубашку, объясняя, что в самый первый раз первым должен войти папа! Но для папы эта очередность вроде бы значения не имела.

Перед Настей открывается вид пустой комнаты. Именно пустой, потому что мебели никакой нет. В углу кучей сложены несколько матрасов и одеял. Но, осмотревшись как следует, она видит большую кровать с подушками и радостно на нее вскарабкивается. Папа объясняет, что это бабушкина кровать, а для всех остальных кровати будут позже. Маму это не волнует, она больше всего интересуется кухней, ведь в поселке она должна была делить кухню с другими женщинами. И вот теперь у нее своя кухня! Между комнатой и кухней, как открытый рот, зияет дверной проем, но двери нет, остались только дверные петли. Папа считает, что так даже и лучше: дверь занимала бы слишком много места, а комната и кухня такие маленькие. Мама тщательно осматривает поцарапанную газовую плитку, проверяет, течет ли вода из крана, и тихонечко приоткрывает дверцу кухонного шкафчика, вделанного в стену, словно боясь что-либо отломать. Ничего не ломается, только дверца немного поскрипывает. Кухонька крохотная, но замечательная! Бабушка присаживается на свою постель, ведь другой мебели нет, даже стульев нет. Папа с Колей и Настей располагаются на куче матрасов, а мама вытаскивает из сумки кастрюльку и что-то еще и начинает заваривать какую-то кашу. Все очень проголодались и устали. Но как кашу есть? Ведь стола-то нет, и стульев нет. Ничего, — каждый держит свою тарелку, Насте немного помогает бабушка. А потом все ложатся спать: бабушка на постель, а  остальные — на матрасы, расстеленные на полу.

На следующий день папа ушел на работу, на свой первый рабочий день в Хельсинки. Бабушка с мамой разбирают багаж. Но кроме кухонного шкафчика другой мебели нет, и вещи сложить некуда. Вскоре, однако, двое мужчин приносят им старинный комод. Мужчины объясняют, что они из организации помощи беженцам и что этот комод в подарок. Ножки комода пошатываются, но папа, возвратившись с работы, их подколачивает и ставит комод таким образом, что бабушкина постель оказывается за ним, и у бабушки получается малюсенькая собственная конурка. На следующий день папа приносит стул, который ему кто-то отдал. Теперь рядом с бабушкиной постелью стоит также стул, а больше ничего другого туда и не помещается. А однажды папа приносит большой стол. Может быть, стол и не был таким уж большим, но Насте он представлялся огромным! Папа принес его  на голове, ножками вверх — очень торжественно. Стол был, разумеется, не новый, потертый, но еще очень солидный. Теперь мама могла ставить обед на стол, но пришлось подождать еще немного, прежде чем появились стулья.

Очень долго постель была только одна, для бабушки. Но однажды кто-то отдал два больших кресла, которые мама стала на ночь сдвигать один к другому, так что получалась небольшая кровать для Насти. Папа, мама и Коля продолжали спать на матрасах на полу. До тех пор, пока со своей первой зарплаты папа не купил диван. На ночь диван раздвигался, так что получалась двойная кровать для папы и мамы; утром же диван снова превращался в диван, и когда к маме приходили ее братья, то они могли, как и положено гостям, сидеть на диване. Коля же спал на четырех матрасах, сложенных один на другой, но однажды мамины братья подарили им раскладную кушетку: поистине царский подарок, ведь мамины братья тоже были карельскими беженцами и не могли быть очень зажиточными, но они устроились в Хельсинки уже довольно давно. На ночь из-под верхней, «основной» кушетки можно было выдвинуть другую кушеточку поменьше. И так, наконец, у каждого в их семье появилась своя кровать.

Их единственная комната — спальня, гостиная, столовая и детская — была малюсенькой, но в ней имелся «альков»: небольшая ниша с одной стороны комнаты. Этот альков папа отгородил занавесом, и там поставили кушетки Коли и Насти, а между  кушетками поставили две табуретки, на которые они складывали одежду на ночь. Больше ничего в альков и не помещалось. Бабушка же спала за комодом. Если к папе и маме приходили вечером гости, а бабушка уже устала и хотела отдохнуть, то она частенько  пряталась за своим комодом, а Коля и Настя ложились спать в алькове за занавесом.

 

                                   ***

 

Да, квартиру дяди Лексы и сравнивать нельзя с их жилищем. Тут места хватает и детям, двоюродным сестрам и братьям Насти, которые резвятся в детской, и взрослым родственникам, которые расселись на диванах в гостиной и ждут священника, а его все нет и нет. Тетя Лейла говорит, что обед остынет – ну когда же наконец придет этот pappi? Паппи – это по-фински вроде бы батюшка, по-русски – поп, очевидно. Настя сидит в гостиной рядом с мамой и вместе со взрослыми дожидается паппи. Почему она не идет к детям? Да просто потому, что все они говорят по-фински, никто по-русски ничего не понимает, а Настя по-фински говорит слабовато и чувствует себя с ними неловко.

Наконец приходит паппи. Настя такого никогда не видела: мужчина и в каком-то длинном платье. «Мама, а почему паппи в юбке?» — шепчет Настя. «Тише, — отмахивается мама, — это не юбка, это ряса священника...» Потом паппи что-то поет и говорит, и ходит по всем комнатам, размахивая веточкой, которую он отломил от рождественской елки, окуная ее в чашечку с водой. Для Насти все это забавно и странновато: вроде как бы взрослые стали играть, словно дети. Потом все чинно садятся в гостиной, тетя Лейла приносит что-то на подносе, и мама говорит Насте, что надо всегда подавать сначала батюшке. Настя сидит рядом с мамой и к другим детям не идет. Батюшка на нее поглядывает с любопытством, и Настя теряется. А если батюшка вдруг спросит, как ее зовут, а узнав, что ее зовут Анастасия скажет: «А веришь ли ты, что Господь воскрес? Ведь Анастасия значит воскресение Господа». Что она тогда должна ответить? Да, верю? А это, может, неправда... хотя, может быть, и правда… А сказать: «Нет, не верю», — это даже невежливо. В итоге Настя предпочитает улизнуть потихоньку в соседнюю комнату, к другим детям, хотя она и не любит туда ходить.  Двоюродные сестры и братья очень симпатичные и рады, что Настя наконец с ними. Конечно, Настя понимает все, что они говорят по-фински, но самой говорить труднее: в голову приходят только русские слова, а финские исчезают. Аннели немного младше Насти. Она с любопытством спрашивает: «Miten sinä voit olla venäläinen, jos mina olen suomalainen? Mehän olemme serkuksia...» Это значит: «Как ты можешь быть русской, если я финка? Мы ведь двоюродные сестры..» Настя, старательно подбирая слова по-фински, отвечает: «Sinä olet puoleksi venäläinen. Isäsi on venäläinen».2 Аннели удивленно округляет глаза, и Настя тихонечко возвращается в гостиную к взрослым. Паппи уже ушел. «Наверно, я не должна была ей это говорить, —  думает Настя. — Может, она не знала, что ее папа, дядя Лекса, мамин брат, на самом деле русский. И война между финнами и русскими еще не кончилась, хотя папа говорит, что скоро кончится».

Дома папа повесил карту военных действий: на ней красная линия фронта — красная ниточка, привязанная к иголочкам. Советская армия наступает, и папа, ликуя, передвигает иголочки с красной ниточкой. «Русская земля освобождается от захватчиков!» — восклицает папа. Рядом с картой папа повесил потрет Сталина. Но на Новый Год придут мамины родственники, так что мама хотела бы убрать этот портрет. Папа не согласен.«У них висит портрет Маннергейма, и когда мы приходим, они его не убирают. Почему мы должны убрать портрет Сталина? Он вождь русского народа и ведет народ к освобождению от фашистских захватчиков», — говорит он. Мама соглашается, и портрет остается висеть. Папа уходит на работу, потому что Новый год будет завтра, а сегодня еще рабочий день. Портрет Сталина со стены исчезает. Придя домой, папа ничего не говорит: может, он не замечает, что портрет исчез, а может, не хочет ссорится с мамой. Мамины родственники приходят вечером и очень веселятся. Но когда они уходят, бабушка открывает шкафчик на кухне, достает оттуда портрет Сталина, дает его папе и говорит: «Вот, можешь его теперь повесить, я его спрятала.» Ах, вот как! Это, оказывается, бабушка! С бабушкой папа никогда не спорит. В семейные дела бабушка не вмешивается, но иногда, когда надо, умеет сказать свое слово. Папа бабушку очень любит и уважает.  Когда бабушка хочет пойти в церковь, папа вызывает для нее такси и беспокоится, как она обратно доберется. Но обратно бабушку всегда кто-нибудь подвозит. Настя хотела бы как-нибудь пойти с бабушкой, но папа, кажется, не согласен.

А почему Настя так плохо говорит по-фински? Вот Коля ведь и по-фински, и по- шведски говорит, не задумываясь, и по-русски, конечно, — настоящий полиглот. Да и вообще все русские дети часто по-фински говорят лучше, чем по-русски, даже те, которые ходят в русскую школу. В чем же дело? А это отдельная история. В раннем детстве Настя болела. У нее были приступы астмы, иногда такие сильные, что врач оставил маме уколы, на случай необходимости. Надо признаться, что мама иногда прибегала к уколам и без особой необходимости, так она терялась и боялась. А папы дома часто не было. Если папа был дома, и Настя начинала тяжело дышать, а мама в ужасе бежала за уколом, папа не терялся. Папа садился рядом с Настей на диване, брал ее за руку и говорил: «Не волнуйся, ты уже большая девочка, ты и без укола справишься. Давай дышать вместе, дыши не сильно, а так немножко-немножко. Я буду дышать и ты будешь дышать… вот так...» И Настя успокаивалась, понемногу начинала дышать лучше, и все проходило без укола. Но папа дома был не всегда, а мама за Настю страшно боялась и не хотела ее одну отпускать гулять и играть с другими детьми. А вдруг у нее приступ будет! Как к этому относилась бабушка, Настя уже не помнит. Вот так и получилось, что Настя до школы была всегда дома, с мамой и бабушкой. И гуляла тоже с мамой и бабушкой. И говорили всегда, конечно, по-русски. К шести годам у Насти приступов больше не было, но она уже так привыкла быть всегда со взрослыми и говорить всегда только по-русски, что старательно избегала общества других детей.

 

                                   ***

   Скоро сентябрь месяц. 1944 год. Насте уже семь лет. В какую школу она пойдет? Учительница шведской школы, в которой учится Коля, очень довольна его успехами и говорит маме, что вот и девочка ваша тоже скоро в нашу школу пойдет. Но мама с папой решают по-другому. Все знают, что еще немного и война кончится. Не вся война, но между Финляндией и Советским Союзом точно. И тогда можно будет Настю отдать в русскую школу. Колю в русскую школу не отдали, потому что шла война, русская школа была на другом конце города, а шведская совсем рядом. Действительно, в сентябре подписано перемирие между Советским Союзом и Финляндией. Бомбежек нет, опасности нет, так что Настю отдают в русскую школу. Вначале мама провожает ее на трамвае, но скоро Настя   ездит уже одна. Русская школа называется Табуновской, потому что она была основана на благотворительные деньги купца Табунова и находится в ведении русского православного прихода. Конечно, папа хотел бы русскую школу с советским уклоном, но таких в Хельсинки нет. Впрочем, главное для папы и мамы, что школа русская. Коля начинает завидовать, что вот Настю в русскую школу отдали, а его в шведскую. Приходится и его перевести в русскую. Читать и писать по-русски Коля уже умеет: его мама научила, занималась с ним года два, каждую неделю, хотя и не думала его в русскую школу переводить, но так, — должен же русский мальчик уметь читать и писать по-русски. Маленькая Настя, которую мама боялась отпускать играть одну с другими детьми, сидела на этих занятиях на другом конце стола, смотрела и слушала. А потом оказалось, что она вместе с Колей выучила все буквы и умеет читать. Когда Настя в семь лет приходит в русскую школу, и учительница видит, что Настя уже бегло читает и пишет (хотя и с кляксами, но довольно грамотно), она решительно говорит, что в первом классе Насте делать совсем нечего и переводит ее сразу во второй! По арифметике Настя тоже на хорошем уровне: папа с ней занимался арифметикой уже давно. Оказывается, что и во втором классе Настя выше других учеников. Выходит так, что единственное, чему она научилась в первый год школьной жизни — это всегда быть первой ученицей, ничего не делая, и считать себя гораздо умнее всех других. Опасное начало!

Настя  хорошо знает, что если ей станет трудно дышать, она должна тихонечко посидеть, и все пройдет. Дома проблем не было. Но в школе, особенно на переменке, когда другие бегают, как это так — посидеть? Она отходила в сторонку и садилась… Другие дети стали ее считать странноватой, а может, и завидовать, что она такая хорошая ученица. Однажды она слышит, как ее учительница говорит, что Настя — это вундеркинд. Что такое вундеркинд, Настя не знает и думает, что учительница над ней смеется. К счастью, дома папа ей объясняет, что вундеркинд — это немецкое слово, которое означает – способная ученица. Настя любит ходить в школу, но радуется концу школьного дня, возвращаясь домой, где все так привычно, по-русски: можно просто сесть в уголку с книжкой в руках и читать. Папа ей покупает детские книги. В восемь лет она прочитала «Тимура и его команду» писателя Гайдара и долго восхищалась этим далеким пионером Тимуром. Папа даже ее поддразнивал, с улыбкой спрашивая: «Ну, как поживает Тимур?» А мама любила читать стихи и часто их декламировала. Настя очень любила слушать маму и многое запомнила наизусть. «Колокольчики мои, светики степные», —  повторяет за мамой Настя. «Не светики, а цветики...», — смеется мама.  Но знает ли мама, что происходит в маленькой головке Насти, когда та повторяет за ней стихи Лермонтова: «Печальный демон, дух изгнанья, летал над грешною землей...»

 

Первый учебный год закончился. Дядя Лекса предлагает маме взять Настю хотя бы на месяц, а лучше подольше, в их семью, которая летом живет на даче, около озера, рядом с чудесным леском. Дача эта перешла по наследству его жене, тете Лейле; там же рядом были дачи двух сестер тети Лейлы. У всех было много детей, так что на школьные каникулы собирается большая компания. Дядя Лекса говорит, что это райское место и воздух там прекрасный, и Настя оправится от своей болезни, а также привыкнет к обществу детей и научится хорошо говорить по-фински. Мама заговорила об этом с Настей, но Настя уперлась и никак не хочет туда ехать. Просто боится. Как это она одна?.. А потом говорит маме: «А может, тоже и Коля?» Но Коля уже большой мальчик, а на дачах мальчики все поменьше, только девочки Колиного возраста. Дядя Лекса все же говорит: «Ну, пусть и Коля приезжает...» Мама спрашивает Колю, но Коля сразу категорически восклицает: «Что я там буду с этими клопами делать?!» — «С какими клопами, там нет клопов, их давно вывели...» — изумляется мама. «Да нет, это я про ребят… они же еще маленькие клопы!» — «Коля! — негодует мама. — Детей нельзя называть клопами!» Но Коля не сдается: «Там только одна постарше. Mitä mä likan kanssa?!3 — презрительно цедит он на финско-шведском жаргоне. — Меня Вовкина мама приглашает к ним...» — «Но у них же нет дачи, только домик в деревне, и озеро далеко...» —  «У Вовки щенок, мы его дрессировать будем». Папа вполне согласен с Колей. Мужчины друг друга понимают. Коля отправляется на целый месяц к Вовке, а Настя остается дома. Папа с мамой не настаивают. Дома было много книг, папа любил покупать книги и много читал, да и мама тоже. Настя могла брать с полки какую угодно книгу и читать, читать, читать... Папа с мамой даже не догадываются, что в действительности читает их восьмилетняя дочь. А она  частенько читала то, что в ее возрасте нельзя было бы еще читать.

 

Однажды осенью, когда уже начинается школа, дядя Лекса заходит вечером к маме. Ничего особенного, он иногда приходит просто так. Коля и Настя уже должны спать и лежат в своих кроватях в в алькове за занавесом. Коля, может, действительно спит, но Настя, спрятавшись под одеялом, читает «Тимура и его команду». Мама с папой принимают вечернего гостя, и Настя слышит каждое их слово. Дядя Лекса говорит про нее: «Настя такая способная девочка, и как это ты не заботишься, чтобы она говорила как следует по-фински. Как она будет интегрирована в Финляндии?» Что это такое — интегрирована? Настя такого слова раньше не слышала. «А зачем ей быть интегрированной? — отвечает папа. — Мы уедем в Советский Союз. Вот война кончится, все успокоится, и мы попросим советское гражданство. Россия — наша родина. Настя в русской школе. Пусть хорошо учится, а потом она там, в России будет продолжать учиться. Зачем ей финский язык?» Вот что подслушала Настя. Но она ведь не нарочно подслушала, просто взрослые думали, что она спала, а она не спала. Дядя Лекса разволновался: «Но это ужасно — там, в Советском Союзе!..» Папа начал возражать, говоря что-то о равенстве людей и трудовом классе, и вообще о том, что в Советском Союзе прекрасно. Конечно, еще идет война, это здесь, в Финляндии, заключили перемирие, но война идет, и в Советском Союзе многое разрушено, но это наша родина, это Россия. Дядя Лекса, как это часто бывало, когда он волновался, перешел на финский, обращаясь к маме: «Sano että sinä et sinne mene!»4 А мама ответила: «Mutta minä olen ensimmäinen, joka tahtoo sinne mennä!»5 Наступила тишина… Потом мама сказала: «Mutta eihän se nyt vielä….»6 Опять тишина, и мама говорит уже по-русски: «Ты хочешь еще чашечку кофе?» — «Нехорошо пить такой крепкий кофе поздно вечером», — отвечает дядя Лекса. Но кофе все же пьет. Перепалка кончается мирно, и дядя Лекса уходит. Насте уже очень хочется спать, но она возбуждена услышанным. Значит, они туда поедут — в Советский Союз, в Россию. Там, если идти гулять по городу, все говорят по-русски, названия улиц написаны по-русски, рекламы в магазинах по-русски. Все дети говорят только по-русски и не надо ломать голову с финским! А что сказала бы об этом бабушка? Но бабушка вот уже несколько месяцев как умерла. Однако, когда у Насти проблемы, она думает прежде всего о бабушке. А сейчас ей почему-то вдруг вспоминаются стихи, которые читала мама: «Подруга дней моих суровых, голубка дряхлая моя, одна, в глуши лесов сосновых, давно-давно ты ждешь меня.» Настя наполовину засыпает, и ей кажется, что это бабушка где-то там, в глуши лесов сосновых… в России… Она умерла, конечно, но она где-то там, и Настя, Анастасия, Воскресение… В голове Насти все это сливается, и она засыпает. А во сне сосновый лес шатается и шумит, а потом вдруг все озаряется каким то странным светом, и Настя видит лик Господа и узнает Его. Это не Боженька ее раннего детства, это тот Господь, которого бабушка так называла. Как Настя узнала, что это Он? Она не может объяснить, но она это знает. Господь смотрит на нее грустными-грустными глазами. Утром Настя просыпается. Она все помнит — так ясно, как будто это было в действительности, а не во сне. Но она знает, что это был сон. Почему у Него были такие грустные глаза? Настя никому не рассказывает о своем сне. Даже маме не рассказывает.

А потом раннее детство кончается, и начинается более сознательное отрочество, и Настя многое вроде бы забывает, жизнь захлестывает ее. Может, поэтому у Него были такие грустные глаза? Он знал, сквозь какие омуты и броды должна будет пройти Настя.

 

 ГЛАВА ВТОРАЯ

 

Сентябрь 1945 года. Настя начинает учебу в третьем классе Табуновской школы. Война закончилась уже весной. Многие финны русских не любят, особенно те, у кого  отец или брат погибли на фронте. Но в Настиной семье все спокойно. После школьного дня Коля и Настя любят играть в небольшом городском скверике около их дома. Там и другие дети бегают. Мама порой поглядывает сверху, из окна их квартиры на втором этаже. Папа еще на работе. Неожиданно в сквер вбегает большой мальчик, лет пятнадцати, бежит прямо к маленькой Насте, хватает ее за волосы, больно дергает и кричит: «Pakana-ryssä! Pois täältä!»7 Коля вихрем подбегает и набрасывается на обидчика с кулаками. Завязывается яростная драка. К счастью, какой-то случайный прохожий старается разнять  сцепившихся мальчишек, иначе Коле точно бы досталось, он ведь гораздо меньше. Мама, выглянув на крики из окна, быстро спускается в сквер. Прохожий стоит между большим мальчишкой и Колей. Наглый юнец продолжает выкрикивать какие-то похабные ругательства, но, увидев приближающуюся маму, все же отступает и отходит вглубь сквера. Разъяренный Коля готов  бежать за ним с кулаками. На такого большого! Мама хочет его остановить, но Коля в запале кричит ей: «А что?! Я не должен защищать мою сестру?! Ты слышишь, как он ругается! Девочкам такого и слышать нельзя!» Мама, удерживая Колю за плечо, произносит: «Коля, у нас есть папа, а его папу убили на русском фронте… ты понимаешь?» Настя видит мамины глаза, полные какой-то особенной, еще непонятной для нее тоски. Коля выдергивает свое плечо и убегает из сквера. Кажется, он плачет. А он ведь такой гордый мальчик: до этого он никогда не плакал.

Настя долго думает об этом происшествии. Папа и мама — очень русские, они мечтают вернуться в Россию, но никогда не позволяют своим детям плохо говорить о финнах. У папы на работе есть финские друзья и они  даже иногда заходят к ним в гости.

Несмотря на недавнюю войну, появляются финны, положительно смотрящие на большую советскую страну. А для многих русских в Финляндии Советский Союз — это прежде всего Россия. Родина, какой бы она ни была. Но Настя еще слишком мала, чтобы рассуждать самостоятельно. Она знает только, что война кончилась и Советский Союз освобожден от захватчиков. Все папины и мамины русские друзья и знакомые этому радуются. А как к этому относится мамина полу-финская родня? Кажется, с осторожностью. Для них главное, чтобы Лиза, их сестра, не уехала жить в Советский Союз. Но мама с энтузиастом к этому готовится. Папа же говорит, что надо подождать, может быть, даже несколько лет, что сейчас русским, проживающим в Финляндии, советского гражданства не дают, потому что в Советском Союзе все еще разрушено после войны и местным жителям очень трудно, и они не могут принимать еще и новых поселенцев. Не только семья Насти мечтает о жизни в Советском Союзе. К папе и маме приходят в гости русские знакомые и часто рассуждают о том, как они вернутся на русскую землю, когда появится такая возможность.

Сама Настя тоже рада тому, что учится в русской школе и что и Колю туда тоже перевели. Все, что касается Финляндии или финского языка, ее не интересует. В мечтах она живет уже в России. Да и Коля тоже. Он стал длинноногим и худощавым. На затылке волосы у него закручиваются  колечками, но спереди никак завиваться не хотят и стоят торчком, как у ежика. Характер у Коли покладистый: с товарищами он не ссорится, хотя и любит настаивать на своих идеях. Впрочем, его сверстники относятся к этому, как к должному.  У Коли появляется компания из четырех одноклассников. Они часто проводят время вместе и разговаривают друг с другом только по-русски. Папа и мама этим очень довольны. А у Насти пока что подруг особенно нет. Ей все еще трудновато привыкнуть к детскому обществу. Но она очень любит ходить в школу и учиться, тем более что наконец она учится чему-то немного новому, а не только тому, что знает уже давным-давно.

 

Материальное положение их семьи становится немного лучше, как, наверно, и во всех семьях, финских и русских, в послевоенное время. Трудовую повинность с папы уже давно сняли, но он по-прежнему работает электриком, получая настоящую зарплату. Наконец, к общему ликованию, стало возможно снять квартиру побольше. Их новая квартира находится совсем рядом со старой — в соседнем доме, так что из окон открывается вид на тот же сквер, но с другой стороны. Перед окнами растет большая береза: Настя ее очень любит, особенно потому, что для нее береза — это русское дерево. Теперь у Насти есть собственная малюсенькая комната. Колина комната побольше, ведь Коле уже тринадцать лет, а Насте только девять. Папа с мамой занимают большую центральную комнату, превратив ее одновременно в гостиную на день и в спальню на ночь. И кухня у мамы теперь побольше! Иногда папа отлучается на два-три дня, едет в какой-то другой город на электромонтажные работы и привозит оттуда более значительную сумму денег. Мама уже давно мечтает приобрести холодильник, и перед очередной папиной поездкой они решают, что холодильник будет наконец куплен. Через несколько дней папа возвращается, но денег на холодильник у него нет… Настя слышит, как папа маме об этом рассказывает. Оказалось, что когда папа ехал обратно на поезде, в вагон вошел батюшка, тот самый паппи, который когда-то благословлял новую квартиру дяди Лексы. Увидев давнего знакомого, батюшка сел рядом с папой. Приходит контролер, все предъявляют ему билеты, а батюшка своего билета найти никак не может, хотя ищет во всех карманах и в сумке. Билет потерялся! Контролер явно растерян: ему очень неловко перед служителем, одетым в рясу. Он говорит, что закончит проверку всех вагонов и вернется, а к тому времени, конечно, батюшка билет найдет. Но батюшка билета так и не находит. И денег на новый у него не набирается. В результате, когда контролер возвращается, то за билет батюшки платит папа. Да хорошо бы только за билет, — он оплачивает и штраф. Так что на холодильник денег нет! Мама молча принимает такой поворот. Дня через два вечером раздается дверной звонок. Папа открывает — на пороге стоит батюшка. Кажется, к ним домой никогда никакой батюшка раньше не приходил. Во всяком случае, Настя такого не помнит. Папа приглашает батюшку в гостиную, они присаживаются на диван. Батюшка вынимает кошелек и хочет вернуть папе долг. Но папа говорит: «Уберите ваш кошелек. У меня только двое детей, а у вас восемь. Уберите кошелек». Никакие просьбы батюшки не помогают, папа денег не принимает. Батюшка уходит, обещая молиться за папу и его семью. А ведь папа всех уверял, что он атеист!

Коля стремится утвердится во всех своих взглядах и идеях. Но частенько ему не удается найти сверстника для дискуссий, и тогда его пыл начинает выливаться на маленькую Настю. Коле четырнадцать лет, а Насте только десять. Силы отнюдь не равные!

Коля: «Ты веришь в Бога?»

Настя: «Что значит верить в Бога?»

Коля: «Ну, ты веришь, что Бог существует?»

Настя: «А ты?»

Коля: «Нет, конечно!»

Настя: «А если ты не веришь, что Он существует, Он от этого не будет существовать?»

Коля смотрит на Настю, ничего не понимая, а затем с досадой восклицает:

«Что за глупости!»

Насте же этот спор не дает покоя. Спросить у мамы? Лучше, пожалуй, у папы... «Папа, Коля мне сказал, что я говорю глупости». — «Ах, вот как… И что же ты ему говорила?» —  «Он сказал, что не верит в существование Бога. А я ему возразила, что если он не верит, что Он существует, разве от этого Он не будет существовать? Это глупости?» Папа смотрит куда-то вдаль и не отвечает. «Папа, это глупости?» «Нет, мой маленький философ, это не глупости», — помедлив еще мгновение, отвечает папа. После этого разговора, если Настя начинала задавать папе сложные вопросы, он улыбался и называл ее маленьким философом.

Знает ли Настя, что ее школа принадлежит Православному приходу? Религиозной атмосферы в школе вроде бы нет. Кроме, может быть, утренней молитвы, которая длится  всего несколько минут. В девять часов утра звонит колокольчик, и все дети чинно выстраиваются в большом зале, каждый у дверей своего класса. Школа небольшая. Шесть классов начальной школы, в каждом классе лишь пятнадцать-двадцать учеников. В зал входит старшая учительница, высокая и тощая, в темном платье. Дети называют ее между собой Страусом и немного побаиваются. Она совсем не такая, как учительница первого и второго классов: та хоть и требовательная, но добренькая, — ребята ее обожают. Старшая учительница открывает большой красный занавес на стене. Перед школьниками появляется икона: Иисус Христос, благословляющий детей. Вернее, не икона, а картина, немного слащавая, но большинству нравится. Перед этой иконой-картиной учительница читает молитву, в которой просит Иисуса Христа благословить обучение и школьников. Закончив, учительница закрывает занавес и звонит в колокольчик. Дети расходятся, каждый в свой класс. На этом для учеников младших классов вся религиозность  кончается. Уроки закона Божьего будут только в пятом и шестом классах.

В третьем классе Настя решила, что она сможет написать собственные стихи. Написала она их на день маминого рождения, на красивой розовой бумаге. Написала так:


                        Когда была я маленькой,
                        была тогда кудрявенькой.
                        Тогда, качая люльку, ты пела песни мне,
                        Внимая тишине.

 

Мама пришла в восторг и с гордостью показала стихи папе. Настя ожидала и папиного восторга и похвал. Но папа лишь сказал: «А я и не знал, что ты была кудрявенькой. А мама, оказывается, песни пела! А что такое люлька?» Настя, действительно, не вполне представляла себе, что такое люлька, просто где-то это слово вычитала. И мама, конечно, песен ей не пела. А что касается «кудрявенькой», это было так, для рифмы. В душе папа, наверное, был тоже доволен поэзией своей дочери, но он всегда старался приостановить  взлеты  ее самодовольства.

 

В Табуновской школе, начиная с третьего класса, помимо русского преподается также финский. Учить детей финским буквам не надо, все их уже знают. И Настя тоже знает. Еще совсем маленькой, гуляя с мамой и проходя мимо разных магазинов, она любила спрашивать, что написано на вывесках. Какие это буквы? Так их и выучила. В чем заключались уроки финского языка? Надо было что-то читать или писать по-фински, раз или два раза в неделю. Все остальное преподавалось по-русски.

С четвертого класса начинались уроки географии и истории России. Учительницей географии и история была та самая Страус. Оказалось, что она совсем не такая неприятная, как  представляла Настя. Для Насти ее уроки стали настоящим удовольствием: она как бы перелетала сразу туда — на восток, в Россию. Учебники по истории были старые, еще царского дореволюционного времени. Их нужно было взять в школьной библиотеке в начале учебного года, а в конце вернуть в хорошем состоянии. Странно было Насте поначалу читать по старому правописанию, с ятями и ерами. Впрочем, она быстро привыкла. С ятями и ерами были только учебники по истории России. Все другие учебники были советскими, написанными по новому правописанию, и их нужно было покупать. Получалось, что русская история оказывалась предметом, рассказывавшим школьникам только про царские времена, после которых она словно бы просто кончалась, хотя среди русского населения уже не было столь наивных людей, которые надеялись бы вернуть Россию в царские времена.

В пятом и шестом классах шли уроки Закона Божьего. Но почему-то о них у Насти особенных воспоминаний не осталось, кроме, может быть, одного случая. Уроки вел какой-то господин с маленькой бородкой, слегка похожий на батюшку, но батюшкой он, наверное, все-таки не был, потому что рясы не носил. Однажды он решил продемонстрировать ученикам силу божественного духа: вынув из кармана маленькие кругленькие часы на цепочке, «небатюшка» держал цепочку за кончик, а часы висели на цепочке неподвижно. Потом он объявил, что сейчас часы начнут качаться. Часы действительно закачались, и тогда «небатюшка» торжественно произнес: «Вот она — сила духа!» Настя прекрасно видела, как «небатюшка» шевелил пальцами, и, желая разоблачить фальсификатора, громко сказала: «Это сила духа? Это не сила ваших пальцев?» «Небатюшка» покраснел и закричал: «Вон из класса!» Ученики захохотали, а Настя гордо тряхнула головой и вышла из класса, думая, что теперь в школу вызовут родителей. Но родителей не вызвали. Наверное, «небатюшка» постеснялся рассказывать другим учителям о своем неудавшемся эксперименте. А Настя маме и папе рассказала. Мама вроде бы немного испугалась, а папа рассмеялся: «Мой маленький философ преуспевает в философии».

В школе Настя узнала, что не все справляют Рождество и Пасху в одно время с ними. О других религиозных праздниках Настя особого представления еще не имела, а кроме религиозных праздников никаких вообще праздников не было. Ну, разве только Новый Год, который проходил довольно незаметно. Большинство учеников были так называемыми «новостильниками» и справляли праздники одновременно с финнами-лютеранами. Но некоторые были «старостильниками», и они говорили, что в России всегда справляли праздники по старому стилю и что так только и правильно. По старому стилю Рождество справлялось 7-го января, а по новому — 25-го декабря. Ученики-«старостильники» получали дополнительные каникулы на свое Рождество и на свою Пасху. Вся эта путаница Настю мало интересовала, но она наконец поняла, почему папин брат, дядя Миша, и его жена, тетя Варя, справляют Рождество и Пасху не в то же время, что их семья и семьи маминых родственников. Оказывается, они были «старостильниками». Впрочем, дядя Миша, как и папа, говорил, что Бога никакого нет, хотя это ему не мешало любить куличи и пасху, которые тетя Варя готовила к их старостильной Пасхе.

Папина родня была совсем русская. Настя даже не была уверена, умеют ли дядя Миша и тетя Варя говорить по-фински. Разумеется, они умели, просто Настя никогда не слышала. Дядя Миша часто приходил к папе играть в шахматы. Папа был хорошим шахматистом и всегда дядю Мишу обыгрывал. Мама порой намекала папе, что он должен был бы брата немного пожалеть и дать и ему иногда выиграть. Папа соглашался, дядя Миша выигрывал и приходил в восторг. Настя любила сидеть и смотреть на их партии и незаметно сама научилась этому искусству. Колю шахматы не привлекали, и среди Настиных школьных друзей, двоюродных сестер и братьев в шахматы тоже никто не умел играть. Настя же пришла к мнению, что в шахматы хорошо играют только русские, потому что финны для этого недостаточно умны и им лучше кататься на лыжах.

Однажды Настя всерьез озадачилась тем, почему папа так много занимается общественной деятельностью, а дядя Миша этим совсем не интересуется, — они ведь братья. Решив это выяснить, она спросила у дяди Миши: «Дядя Миша, что ты любишь больше всего делать?» — «Сидеть в кресле и мечтать», — недолго думая, ответил дядя Миша. О чем мечтал дядя Миша, Настя спросить не решилась. Дядя Миша часто приходил к папе играть в шахматы, тетя Варя приходила немного реже, но каждый ее визит становился для Насти настоящим праздником. У дяди Миши и тети Вари детей не было, и тетя Варя любила баловать Настю и Колю маленькими подарками, а главное, — тетя Варя рассказывала Насте сказки. Сказки тети Вари зачаровывали ее и в десять лет, и позже. В них сплетались русские былины, финские сказания и германо-скандинавские легенды. Гномы, феи и русалки танцевали с Белоснежкой и Красной Шапочкой, Буратино боролся с Кощеем Бессмертным, Мальчик-с-Пальчик смело побеждал Бабу Ягу, а потом вдруг превращался в Нильса и улетал с дикими гусями.

У дяди Миши был один недостаток: он страшно много курил. Дымящаяся папироска почти всегда торчала из его рта. Папа этого очень не любил. Сам он не курил, не пил крепкого и вообще был принципиальным трезвенником. Папа и дядя Миша были очень похожи друг на друга: оба с орлиными носами, только папа шире в плечах и крепче, а дядя Миша — тощий, вероятно, от беспрерывного курения. После визитов дяди Миши папа открывал все окна, чтобы проветрить квартиру. Во время шахматной партии папа иногда намекал брату, что если бы он хоть на полчасика бросил папироску, то и в шахматы играл бы лучше. Но дядя Миша принимал это за шутку. Тогда папа, чтобы отвлечь его от курения, начинал распевать песенки, которые они пели давным-давно, в гимназические годы, — по Настиным подчетам когда-то после Октябрьской революции. Это действовало: дядя Миша выплевывал папироску и тоже начинал подпевать. Пели они оба ужасно фальшиво, так что мама уходила на кухню и закрывала дверь! Настя была не очень музыкальна, ей было безразлично, насколько фальшиво поют. Одна песенка была такая:

 

                        По улицам ходила большая крокодила,
                        Она, она голодная была.
                        В зубах она держала кусочек одеяла,
                        Она, она голодная была!

 

Настя так и представляла себе эту большую крокодилу, которая ходила по улицам. Какое отношение имела крокодила к суровой действительности послереволюционного российского времени, Настя, естественно, знать не могла. А в другой песенке, которую папа напевал, — разумеется, префальшиво! — даже если дяди Миши в гостях не было, рассказывалось про приключения жареного цыпленка:

                        Цыпленок бедненький, цыпленок бледненький,
                        Из дома в рощу убежал.
                        Его поймали, арестовали,
                        И к трибуналу привели.
                        — Я не советский, я не кадетский,
                        Я просто детский, — он сказал.
                        — Я не расстреливал, я не обмеривал,
                        Я только зернышки клевал!

Каково было удивление Насти, когда она услышала, что эту песенку напевали также серьезные  папины и мамины гости, которые не имели никакого отношения к дяде Мише. А послереволюционное время уже давно прошло. Наверное, финляндские русские немного отставали от исторической действительности.

В десятилетнем возрасте наконец у Насти появилась подруга. Познакомились они случайно. Настя прогуливалась в том самом сквере, где когда-то произошла драка между Колей и большим мальчишкой. В сквер зашла девочка примерно Настиных лет и мальчик немного постарше. «Должно быть, это ее брат», —  подумала Настя, а потом услышала, что они разговаривают по-русски. Недолго думая, Настя подошла к девочке и спросила: «Ты говоришь по-русски? Как тебя зовут?» Смутившись, девочка ответила: «Надя». У Нади была длинная косичка и носик крючком. «А меня зовут Настя. Мы обе на букву Эн. Где ты живешь?» — не теряя запала, продолжила Настя. Надя махнула рукой в неопределенном направлении, а Настя сказала: «А я здесь, рядом. Пойдем ко мне».

Надин брат отправился домой, а Надя зашла к Насте. Она рассказала, что их семья недавно переехала в Хельсинки из другого города и теперь она пойдет здесь в русскую школу, в четвертый класс. И Настя тоже была в четвертом, — они оказались одноклассницами! Надина семья жила на соседней улице, совсем недалеко. Девочки начали ходить друг к другу в гости. Настины мама и папа были этим довольны. Наконец-то и у Насти есть подружка, да еще и русская, — больше она не будет сидеть одна, уткнувшись в книжки. Настя быстро заметила, что семья Нади совсем не похожа ни на ее собственную семью, ни на семьи маминых или папиных родственников. Надин папа работал в гараже, ее мама была домохозяйкой и по-фински говорить почти не умела.  Их  квартира была увешана какими-то старыми портретами, изображавшими мужчин и женщин в русских дворянских одеждах. Надя говорила, что ее мама почти что из царского аристократического рода. Насчет царского она, конечно, преувеличивала, но что аристократического — это было точно. А вот книг у них дома было мало, только одна полочка с какими-то старыми книгами еще царского времени. Для Насти это было странно, настолько она привыкла видеть у себя дома стены, заставленные книжными полками. Надина мама сказала Насте, что в России у ее родителей было много книг, но им пришлось оттуда уехать, а книги вывезти не удалось. А здесь они книг не покупают: денег не хватает. Иногда Настя оставалась обедать у Нади, а Надя у Насти. Обед Настиной мамы был всегда очень скромным, а у Нади — очень обильным и вкусным, из нескольких разных блюд. Так Настя поняла, что книги для папы и мамы важнее, чем еда, а в Надиной семье наоборот. С Надей Настя научилась играть в карты и раскладывать пасьянсы. Дома папа над этим смеялся, говоря, что аристократы играют в карты, а пролетарии — в шахматы. Но играть девочкам не запрещал, потому что играли они не на деньги. На день рождения или на Рождество Надя и ее брат получали много подарков, Наде всегда дарили красивую одежду. В семье Насти таких подарков не делали, но папа купил  хорошее радио и фотоаппарат и учил Колю фотографировать. А позже, когда появились телевизоры, папа приобрел и телевизор, в то время еще черно-белый. Тогда Надя начала еще чаще приходить к Насте: смотреть телевизор, на покупку которого в их семье якобы денег не было, хотя на одежду и обильную еду денег тратилось больше, чем нужно. Несмотря на все эти странности, Настя любила ходить к Наде в гости, а Надина мама Настю просто обожала, называя ее хорошей девочкой, может быть, из-за того, что когда Надя внезапно тяжело заболела туберкулезом, то Настя продолжала к ней приходить и играла с ней, даже когда Надя лежала в постели. А главное, Настя приносила Наде все школьные задания, и они их делали вместе, чтобы Надя не отстала по учебе.

Узнав о том, что у Нади туберкулез, Настина мама очень испугалась и хотела было запретить Насте туда ходить, чтобы она не заразилась. Но Надина мама ее заверила, что у Нади какая-то незаразная форма, что это туберкулез не легких, а какой-то гланды. Было ли это правдой? А потом умерла Надина тетя, тоже от туберкулеза! Тогда Настина мама совсем перепугалась, хотя Настя ей и говорила, что, может, Надя действительно заразилась от своей тети, но у нее-то самой форма незаразная. Однако мама всерьез хотела запретить Насте ходить к Наде домой. Но тут вмешался папа. «Если Настя сейчас бросит  Надю, она потом никогда себе этого не простит. Есть вещи важнее здоровья и важнее самой жизни. Надо уметь рисковать. Пусть ходит к Наде», — сказал он. Так Настя и продолжала ходить к Наде, а потом Надя пошла на поправку.  Летом, во время школьных каникул, врач сказал, что теперь Надя почти здорова и ей было бы полезно подышать свежим деревенским воздухом. Надин папа был шофером и работал в гараже. Собственной машины у них не было, но ему разрешали брать иногда для прогулок легковую машину из гаража. Чтобы Наде не было скучно ездить в загородные поездки одной, звали также и Настю. Дома у Насти были этим очень довольны, ведь и для Насти было полезно дышать деревенским воздухом. Однажды, усадив Надю и Настю в машину, Надин папа повез их за город. По дороге он зачем-то заехал в свой гараж, и кто-то из других работников, заглянув в салон машины, сказал: «Kuka siellä? Nätti tyttö!»8 Настя поняла, что хорошенькая девочка — это Надя. А про нее, про Настю, ничего не сказали. Настя знала, что Надя была действительно хорошенькая — с большими темными глазами, круглым личиком и длинной косой. Но все же почему про нее, про Настю, ничего не сказали? После этого случая она начала поглядывать на себя в зеркало, стараясь увидеть, не дурнушка ли она какая-нибудь. Но в зеркале она ничего особенного не видела. Так, просто обыкновенная девочка, только нос, возможно, немного слишком длинный, а все остальное как у всех: короткие русые волосы, не слишком темные, не слишком светлые, самые обыкновенные серые глаза. Все самое обыкновенное. Назвать ее хорошенькой было действительно трудновато.

Дружба с Надей продлилась несколько лет, а потом неожиданно семья Нади уехала в Ниццу, где жили какие-то родственники ее мамы.

У Настиной мамы кроме брата Лексы был еще один брат, дядя Олли. По-русски он был Олегом, но так его называла только мама, ну и папа, когда дядя Олли заходил в гости, традиционно декламировал: «Как ныне сбирается вещий Олег!» Лицо у дяди Олли было совсем не такое, как у мамы и дяди Лексы: не кругловатое, а напротив, вытянутое, и волосы светлые, рыжеватые. С дядей Олли Настя сблизилась в возрасте десяти или двенадцати лет. А случилось это потому, что дядя Олли стал ездить как гид-переводчик с финскими туристами в Советский Союз. В то время это было еще удивительной новостью: туристические поездки между Советским Союзом и Финляндией были еще редкими. Возвращаясь из этих поездок, дядя Олли любил заходить к своей сестре, Лизе — Настиной маме, и рассказывать о своих впечатлениях, особенно когда его туристическая группа ездила в Карелию или Выборг, город, в котором мама и ее братья родились и выросли. Настю эти рассказы очень интересовали, да и Колю тоже. Папа слушал, можно сказать, благосклонно, но говорил, что когда они поедут жить в Советский Союз, то поедут не в Выборг, а, скорей всего, в Ярославль, потому что его предки были родом из Ярославля и переселились в Великое княжество Финляндское когда-то очень давно, дружили с карелами и финнами, но всегда оставались русскими.

   В пятом и шестом классах школы начались уроки природоведения: некая смесь между ботаникой, зоологией, физикой и химией, — всего, так сказать, понемножку. Учиться на этих уроках особенно не заставляли, потому что более серьезно к ним возвращались в лицее. Но Насте уроки природоведения запомнились особенно потому, что их вела учительница, которую дети называли Курочкой. Она была маленького роста, говорила всегда быстро, действительно, кудахтала, как курочка. Учеников своих Курочка обожала, и они ей платили тем же. Иногда во время переменок, когда ребята бегали в зале, а учителя чинно сидели в учительской, она вдруг появлялась среди детей и, к их общему восторгу, начинала бегать за ними, хотя была уже не такая молодая, — не старушка, конечно, но все же не молоденькая. Бегала Курочка прытко, ловила мячик и уверенно его бросала, хотя, по правде говоря, бросать мячик в зале было запрещено, с мячом разрешалось играть лишь во дворе. На уроки природоведения Курочка часто приносила что-нибудь интересное, —   микроскоп, камешки и ракушки или листья деревьев, — и рассказывала как они дышат. А раза два в год обязательно ездила с каждым классом в загородный зоопарк. Ее настоящее имя было, конечно, не Курочка, а Любовь Гаврииловна, но это было слишком длинно, особенно с двумя буквами И в отчестве Гаврииловна. Но Курочка соглашалась вполне и с одним И, объясняя, что по-русски можно и с одним, а с двумя — это по-церковнославянски: архангелы Гавриил и Михаил.

Заинтересовавшись архангелами, Настя стала искать книги, в которых можно было что-нибудь узнать про Гавриила и Михаила. Дома таких книг не было. В школьной библиотеке она тоже ничего не нашла. Тогда Настя спросила у Курочки, и та отправила ее в так называемую Купеческую библиотеку. Что ей дали в библиотеке, Настя не запомнила, но главным было то, что теперь Настя знала, где искать русские книги, изданные в царской России. Курочка иногда приходила к папе и маме в гости, и Настя услышала, как папа однажды сказал: «Любовь Гаврииловна всю себя детям отдает». Курочка была единственной учительницей, которая преподавала и в начальной школе, и в лицее. Переходя в лицей, школьники искренне радовались, встречая там родную им Курочку.

 

                                                           (Продолжение следует.)






1                Оскорбительное название русских в Финляндии.

                . Оскорбительное название русских в Финляндии.



2

            . Ты наполовину русская, твой папа русский (финск.).



3

                . Что мне делать с девчонкой!



4

                . Скажи, что ты туда не поедешь (финск.).



5

                . Но я первая хочу туда ехать (финск.).



6

                .  Но ведь это еще не сейчас (финск.).



7

                . Чертовы русские! Вон отсюда (финск.).



8

                . Кто это? Хорошенькая девочка (финск.).



К списку номеров журнала «ИНЫЕ БЕРЕГА VIERAAT RANNAT» | К содержанию номера