Камиль Зиганшин

Возвращение Росомахи. Повесть Продолжение

(Продолжение. Начало в №№ 1–2)

 

Ермил. Спасение росомашат

 

Дед Ермил, несмотря на то, что уже не единожды давал зарок завязать с охотой, как только открывался сезон, начинал метаться по дому. В конце концов не выдерживал и уходил в тайгу, обещая жене, что лишь на пару недель, душу отвести. Но никогда не держал слова. Вот и нынче, хотя в его меховой копилке было уже девять соболей и пора было домой, да и суставы разболелись так, что прежде чем подняться с нар, приходилось по полчаса массировать колени, старый промысловик всё же решил довести счёт до пятнадцати хвостов. Тогда уж никто не скажет, что старый Ермил ни на что не годен.

Но верно в народе говорят: человек предполагает, а Бог располагает. Вечером у него ни с того ни с сего начались страшные рези в животе. А как съест что-нибудь, даже просто выпьет чайку, так боль становится нестерпимой. Похоже, открылась давно забытая язва. Два дня лечился травами, но ему становилось всё хуже и хуже. Надо было срочно выбираться.

Отправился в путь налегке – взял только шкурки соболей и несколько сухарей. В село вошёл в середине ночи. Как ни странно, в его избе теплился огонёк.

«Батюшки! Неужто чует, что иду?» – удивился Ермил.

Как только стукнула калитка, дверь отворилась. Маленькая, придавленная годами жена всплеснула сухонькими ладошками:

– Господи! Слава Богу, живой! Чего только не передумала – сны плохие видела.

– Не зря видела. Чтой-то совсем плохо мне, мать. Еле дошёл.

– Может, сбегать Стёпу разбудить?

– Угомонись. Утро вечера мудренее. Динку не забудь покормить.

К утру деду похужело, и Степан отвёз его в город, в больницу. Прощаясь, отец сказал:

– Сынок, похоже, я тут надолго. Ты уж сходи, собери мои капканы, да пасти с кулёмками опусти.

– Не волнуйся, батя. Всё сделаю. Ты, главное, поправляйся.

 

Сразу же выбраться на отцовский участок Степану не удалось. Всё задерживали какие-то дела. Попал лишь в марте. На первом путике снял трёх соболей и одну норку у промоины. Вернее, только её переднюю часть: сохранилось то, что находилось в воде, остальное съели мыши. На втором в рядом стоящие кулёмки угодила пара огненно-рыжих колонков. Третий путик, Ермиловский угол, был самым длинным, но из семидесяти ловушек порадовала только одна пасть, стоящая в самом конце у «чайного» родника. Уже издали было видно, что самолов сработал. Степан непроизвольно прибавил шагу. Однако пасть оказалась пуста.

По остаткам шерсти на бревне и уже оплывшим под солнцем следам охотник определил, что в ловушку угодила росомаха. Сильный зверь сумел выбраться из-под тяжёлого давка и, оставляя на снегу борозду (со стороны казалось, будто протащили мешок с песком), уполз в сторону скалистого нагорья.

По характеру следа Степан понял, что у зверя не действуют задние конечности. Это обнадёживало: вряд ли ушёл далеко! Однако, к удивлению опытного охотоведа, ему пришлось, несколько раз теряя и вновь находя борозду, идти три километра, прежде чем она упёрлась в зажатую между скал снежную нору. Овал лаза от частого посещения был отполирован до блеска.

– Ах, вон оно что! К детям ползла.

Степан принялся топором вскрывать канал, но всё никак не мог добраться до камеры. Выручил Мавр – его чуткое ухо что-то уловило, и он, дрожа от возбуждения, принялся раскапывать сугроб метрах в трёх от Степана. Тот бросился на помощь. Когда истончившийся купол обвалился, охотовед увидел мохнатый ком. Степан отпрянул было, но ком даже не шелохнулся.

В голове пронеслось: «Мёртвая! А где же детёныши?»

Шерстинки посреди густой шубы слегка зашевелились. Проведя рукой по меху, охотовед нащупал двух щенят. Отощавшие малыши едва слышно пищали. Они были так слабы, что, когда пытались поднять головки, их начинала сотрясать неудержимая дрожь. Тем не менее, лобастый щенок открыл рот и даже попытался оскалиться. Второй, напротив, смотрел доверчиво, с надеждой.

Малыши были такими худыми, что прощупывалось каждое рёбрышко и улавливался слабый стук сердца. Вид крошек растрогал охотоведа. Он как никто другой понимал: ещё день-два – и им конец.

– Давайте-ка сюда, заморыши! Тут тепло! – и Степан засунул малышей за пазуху.

Потом вытащил и росомаху. Увидев, что та без хвоста, ахнул:

– Батюшки, старая знакомая!

 

Придя в зимовьё, Степан растопил железную печь, развёл в кружке с горячей водой сухое молоко и налил его в пластиковую бутылку. Покрутившись в поисках подходящей «соски», отрезал от кожаной перчатки мизинец и, проткнув шилом дырку, надел на горлышко. Попив тёплого молока, малыши подняли тупые мордочки и запищали, требуя добавки. В итоге каждый выхлебал граммов по триста.

– Сколько ж дней вы, ребятки, голодали? – оглядывая росомашат, произнёс Степан. Сознание того, что он спас их от смерти, наполнило его сердце радостью.

Вернувшись домой, первым делом спросил у жены:

– Вера, ты не знаешь, у кого в деревне ощенилась сука?

– А на что тебе?

Степан вынул из-за пазухи малышей.

– Да вот росомашат на отцовом участке подобрал. Мать померла. Пристроить бы.

– Ой, какие хорошенькие! В рубашке, похоже, родились: пока ты ходил, у нашей Натальи Аська ощенилась. И представляешь, один из щенков – копия твой Мавр.

Степан облегчённо вздохнул: двоюродная сестра Наталья – добрый человек. Уж у неё-то росомашата не пропадут.

 

Дверь открыл муж сестры, Николай Николаевич. Этот поджарый, жилистый мужик объявился в посёлке лет пять назад, после отбытия срока в колонии. Человеком он оказался мастеровым и безобидным. Сойдясь с вдовой Натальей, жил тихо: рыбачил, плотничал по дворам, частенько помогал отцу Сергию. Это он вырезал из сосновых плах Царские врата, обрамление для иконостаса. Как бы оправдывая свою необычную фамилию – Пуля, делал он всё быстро и ловко.

Степан показал Николаю спящих в корзинке малышей.

– У них мать погибла. Вера сказала, у вас Аська ощенилась. Возьми, пожалуйста, выкормить надо.

– А чьи щенки-то?

– Росомахи.

Николай напрягся.

– Я, конечно, не охотник, но слышал, что росомаха вредный зверь. Главный мародёр в тайге, чуть ли не подручная сатаны.

– Зачем всех слушаешь? Если интересно, у меня спроси. Про любую животину всё как есть расскажу. Росомаха на самом деле очень даже полезный и умный зверь.

–А как долго кормить придётся?

– До осени. Потом на зообазу сдадим. На росомах всегда спрос.

– Ну что ж, пошли… – вздохнул Николай, – Попробуем Аську обмануть.

Пуля взял росомашат, обсыпал сенной трухой, устилавшей пол хлева, и, отодвинув щенят, сунул их прямо к брюху собаки. Та тщательно обнюхала необычное пополнение. Запах не чужой, но на её малышей не похожи. Зарычала было на всякий случай, но проголодавшиеся росомашата уже успели прилепиться к соскам. Материнский инстинкт не позволил лишать их пищи. Сосали они до того жадно и энергично, что Ася даже задремала от блаженства. (Ей нравилось, когда так активно опустошались её сосцы.)

Перед уходом Степан наклонился и ласково погладил собаку.

– Умница! Спасибо тебе.

 

После живительного сна росомашата сели и заозирались: куда это они попали? Вокруг светло и просторно, рядом на мягкой подстилке копошатся незнакомые щенки. Вместо тёмного косматого живота перед ними был белый и довольно гладкий. Всё чужое. Зато тепло и сытно! Но где же мама?

Тут что-то заскрипело, и стало ещё светлей. Над ними склонился большой зверь. Лобастый щенок ощерился. Наталья, а это была она, поглаживая малышей, запричитала:

– Бедняжечки! Какие вы худенькие! Ну ничего, вы только кушать не ленитесь, я вас откормлю.

Мелодичные звуки и нежные прикосновения были до того приятны, что по телу росомашат пробежала сладкая дрожь.

 

Через месяц найдёныши окрепли, освоились. Теперь они не лежали часами под боком Аськи, а резво бегали, участвовали в общих со щенками играх и потешных потасовках. Николай с Натальей, наблюдая, как переваливается на бегу с лапы на лапу самый упитанный из росомашат, каждый раз от души смеялись. За эту комичную походку они стали называть его Топом.

Этот добродушный малыш всем улыбался. Кто-то возразит: «Росомаха не может улыбаться!». Ну да, не может. А вот Топ мог, причём так искренне, что ему тоже начинали улыбаться в ответ.

Несмотря на упитанность, он в этой дворовой команде был самым подвижным. Вскоре Топ знал в лицо не только обитателей этого человечьего логова, но и некоторых соседей. Его удивляло, почему у них нет тёплой, пушистой шерсти. Ещё больше удивляло пристрастие людей к ходьбе на двух лапах. Он тоже так умел, но на четырёх-то удобней и быстрей.

Топ различал людей не только по внешнему виду, но и по голосам. Грубые, хриплые принадлежали самцам. У самок голоса были нежнее и мягче. Особенно приятный был у пышнотелой коротышки, кормившей их.

Запахи, шедшие от неё, и приветливый взгляд говорили: не надо бояться, можно доверять. Выражая свою симпатию, Топ частенько покусывал мягкие пальцы кормилицы, а во дворе, не отступая ни на шаг, путался под ногами. Около неё постоянно крутилась и коза Манька. Она всё норовила пожевать подол хозяйкиной юбки. Топ из ревности запрыгивал козе на спину и, больно кусая загривок, отгонял подальше.

Молока у Аськи на всех уже не хватало, и Коротышка стала подкармливать малышей кашами. Больше всего накладывала увальню Топу. Она же приучила его есть хлеб. Однажды, отщипнув кусок от ещё теплого каравая, протянула его любимцу, ласково воркуя: «Ешь, Топушка, ешь!». Малыш опасливо обнюхал необычное угощение и отвернул мордочку: запах приятный, но пробовать страшно.

– Глупенький! Это так вкусно! – Наталья демонстративно откусила кусочек и, аппетитно чмокая губами, снова протянула хлеб малышу.

Топ последовал красноречивому примеру, а разжевав, весело покачал хвостом: «Давай ещё!»

Восхищённая понятливостью малыша, Наталья потрепала его за загривок: «Умница!» и протянула кусочек побольше. Когда она попыталась так же подкормить и приголубить Лобастого, тот сердито заурчал и попятился.

С того дня любимым лакомством Топа стал свежеиспечённый хлеб. Когда хозяйка пекла его и по двору расплывался пьянящий хлебный дух, он в ожидании тёплой краюхи садился у двери, терпеливо дожидаясь угощения.

Настал день, когда щенкам и росомашатам начали подкладывать мясо. При дележе лучший кусок, как правило, отхватывал Лобастый.

– Знатный добытчик из него выйдет, – заключила хозяйка.

– Не спеши. Дай клыкам вырасти, тогда посмотрим, – возразил муж.

Если Топ был общительным и покладистым, одним своим видом вызывал улыбку, то Лобастый постоянно демонстрировал свой недоверчивый и нелюдимый характер. Не дай Бог кому-нибудь глянуть на него в упор. Он тут же начинал злобно скалиться и рычать.

Топ, наоборот, сам тянулся к людям. Когда Наталья с Николаем разговаривали, он потешно наклонял голову, как будто пытался понять их. И, судя по его поведению, он действительно многое понимал. Если ему говорили: «Не хулигань!», он отходил с виноватым видом, а когда говорили: «Молодец!», подпрыгивал, восторженно вилял хвостом. И с каждым днём количество слов, на которые он «разумно» реагировал, росло.

Топ был любимцем не только благодаря смекалке и добродушию, но и потому, что в нём, несмотря на нескладный вид, чувствовался крепкий внутренний стержень. У него были хорошие отношения со всеми, но признавал он власть только кормивших его хозяев и высокого двуногого с мордой, густо заросшей кудрявой шерстью, – охотоведа.

Как-то, обсуждая поведение росомашат, Степан сказал Пуле:

– Поразительно, что Топ такой покладистый. Для росомах это не характерно. Почти все изучавшие и наблюдавшие их биологи отмечают агрессивность, необщительность этих зверей. Думаю, что кроме присущего ему от рождения доброго нрава, этому поспособствовало то, что он попал к нам сосунком. А вот брат никак не раскроется. Жёсткий характер. Два брата, а какие разные… Всё как у людей.

– Похоже, и в самом деле врут охотники про росомах. Сколько я за этими мальцами наблюдаю – ничего плохого не заметил. Наоборот, они посмышленей иных собак. А по чистоплотности так и вовсе всем пример. Вылизываются часами, в туалет ходят в одно и то же место.

– Вот видишь, а ты всё: прислужники сатаны, прислужники сатаны! Мы сами их злобим. Помнишь, к моему бате одна повадилась? Так он же сам виноват, подранил её. Вот и мстила.

Мужики, каждый думая о своём, помолчали.

– Николай, а ты не хочешь охотой заняться? – неожиданно спросил Степан. – Наши на пушнине и мясе хорошо зарабатывают. Участки свободные есть. Сейчас два пустуют.

– Да нет. Не лежит у меня к этому делу душа. Свою-то курицу зарубить не могу.

– Понятно... Мне это знакомо…

 

* * *

Если Топ радовался всем и всему, то хитрован Лобастый был всегда сосредоточен, себе на уме. Как только хозяйка уходила из дома, он подсовывал когти под дверь и рывком открывал её. Прокравшись на кухню, хватал, что глянется, и уносил добычу под кровать или за печь, где втихаря съедал. Когда этого маленького «медвежатника» застукали и попытались наказать, он принял такой покаянный вид, что гнев уступил место с трудом скрываемой улыбке.

Этот разбойник был настолько смекалистым, что даже научился открывать холодильник.

Однажды он всё же крупно проштрафился. С такой силой дёрнул нижнюю, запертую на замок дверцу горки, что стоящая на верхних полках посуда повалилась на пол. На грохот разбившихся тарелок, чашек и рюмок вбежала хозяйка. Копившаяся десятилетиями посуда, частью ещё от родителей, превратилась в груду осколков. В сторонке стоял, понуря голову, Лобастый. И хотя его взгляд выражал глубокое страдание, тут даже добросердечная Коротышка не сдержалась и в гневе вышвырнула грабителя из дома.

После этого случая входную дверь в летнюю кухню и избу стали запирать на двухстороннюю задвижку. Во дворе же «молодёжь» ни в чём не ограничивали. Они устраивали потешные схватки, погони. Когда особенно сильно припекало, отлёживались в тени.

Лобастый к общим играм и вылазкам присоединялся редко. Как правило, разгуливал в одиночестве или отлёживался под крыльцом. Топ же с подросшими щенками, можно сказать, сроднился. А со Смелым они даже ночью не расставались: спали, прижавшись друг к дружке.

В четыре месяца окрас меха росомашат уже ничем не отличался от меха взрослых особей: буро-коричневая спина, та же подковообразная шлея от основания хвоста до предплечья. Ноги от ступней до колен в чёрной блестящей шерсти. Правда, у Лобастого, в отличие от брата, спина была намного светлей и по цвету почти сливалась со шлеёй.

Степан регулярно приходил проведать и осмотреть росомашат. Когда очередь доходила до Лобастого, Пуля предупреждал:

– Поосторожней! Он, чёрт такой, может и тяпнуть. Его и сдашь на зообазу. А Топа я оставлю. Привязались все к нему. Особенно твоя сестрица. Ласкун такой, умница!

– Да уж! Звери, как и люди, всяк со своим характером. 

 

Рыбак

 

Часто общаясь с Топом, Пуля стал улавливать смысл издаваемого им стрёкота и урчания. Когда Николай выходил из дома в громадных чёрных сапогах и приветствовал всех словами «Кто сегодня со мной?», Топ, комично кивая головой, тут же бежал к калитке и радостно стрекотал: «Ура! Рыбалка!». Он знал: сейчас хозяин достанет из сарая длинные гибкие палки, пахнущую рыбой брезентовую сумку, и они пойдут на озеро или речку. Однажды Пуля, никого не позвав, ушёл на рыбалку один. Так Топ до того разобиделся, что забился за поленницу и, как ни пытались его выманить, просидел там до ночи.

Отец Сергий тоже любил порыбачить и, когда возвращался с уловом, всегда заворачивал во двор Пули, чтобы угостить росомашат мелочью (специально оставлял для них). А случались и такие особенные дни, когда на рыбалку отправлялись все вместе: священник, Николай и Топ. Если Николай был занят (кому-то крышу перекрывал или менял ставни), а батюшка шёл на рыбалку, то он непременно брал с собой и Топа. Вот и нынче был такой день.

Выйдя к излучине с глубоким омутом, отец Сергий бросил в воду ком каши и закинул удочку. С этого момента Топ не сводил с поплавка глаз. Увидев, что тот «заиграл», он напрягся. Когда священник подтягивал бьющуюся рыбу к берегу, не выдержал – прыгнул в воду. Первый раз это отца Сергия умилило, но когда с крючка сошло подряд два голавля, он шуганул «помощника». Расстроенный росомашонок ушёл за прибрежные кусты. Вскоре оттуда донесся шумный всплеск.

«Щука, что ли, играет? Надо бы живца закинуть», – подумал батюшка. Он обогнул заросли, и перед ним предстал Топ, который сидел на склонившейся над водой коряге и доедал рыбку.

«Откуда он её взял?»

Притаившись, отец Сергий стал наблюдать. Недалеко от берега плавал размякший кусок хлеба. Вокруг суетилась мелочь. Когда подплыла рыбка покрупнее, Топ резким движением выхватил её из воды.

«Вот это да! Сообразительный, чертяка!» – подивился батюшка и тихонько вернулся на своё место. Минут через десять он услышал шелест шагов. Подойдя к священнику, росомашонок положил к его ногам рыбку и застенчиво отвернул морду.

– Ай да молодец! Меня обловил! – похвалил отец Сергий, а про себя подумал: «И чего это учёные мужи пишут, будто звери разума не имеют? Создатель никого не обидел. Это мы самовольно возвысили себя над всем живым. Понимать, чувствовать иных божьих созданий не желаем».

Невольно припомнился недавний курьёз. Церковь в Верхах приземистая, а вот колокольню Пуля срубил высокую. Народ радовался, когда на праздник и после литургии благостный звон начинался. Селяне душой воспаряли. Как-то утром, ещё и коров не выгнали, вдруг ни с того ни с сего по селу понеслось: «Бом-бом», потом опять: «Бом! Бом!» Что такое? Балует, что ли, кто?

Вышел и увидел, что на перилах колокольни важно так сидят вороны. Одна со всей силы за верёвку дёргает. Пришлось подняться, шугануть. Только спустился – опять: «Бом! Бом!». И не одна ворона, а сразу две за верёвки тянут. Дёрнут – отойдут, а тут и другие подходят. Так по очереди и звонили. Вот ведь до чего додумались! После этого, чтобы непорядок пресечь, верёвки внатяжку к перилам стали привязывать.

 

* * *

Благодаря необычайно тонкому обонянию и слуху Топ лучше всех ориентировался в изменчивой обстановке и мало-помалу приобрёл такой авторитет, что его стали признавать за вожака.

Природная наблюдательность помогла ему понять, что прямоходящие отличаются друг от друга характерами, так же, как и его друзья-щенята. Потому и пахнут они по-разному. Внюхайся – и не останется никакой загадки. Его хозяин, например, судя по запаху, справедлив и добр: если провинился, может отругать, а отличился – дать что-нибудь вкусненькое.

Как-то, вернувшись с рыбалки, Топ не нашёл во дворе брата. Это не удивило его: и раньше бывало, что Лобастый пропадал до вечера. Но шли дни, а тот так и не появлялся. Хотя они и не были дружны, Топ скучал и пытался даже искать брата, но безуспешно. И не удивительно: охотовед увёз его в город.

 

Первая охота

 

Подошло время, когда Топ начал смутно сознавать, что мир, в котором он живет, не его мир. Что его настоящий дом – в лесу. Он был уверен, что именно туда ушёл и брат. Теперь, когда его брали на рыбалку, он не следовал, как прежде, по пятам двуногих, а с каждым разом всё глубже забирался в таинственную чащу.

Как-то рядом с ним из-под листьев вынырнул зайчонок. Перебегая короткими рывками, он вздрагивал и надолго замирал, принюхиваясь дрожащим от страха носиком. Увидев громадного зверя, малыш бросился наутёк, однако Топ оказался проворней. Схватив зубами бархатистый шарик, он съел свою первую добычу. В другой раз на него выбежал бурундук и изумлённо уставился чёрными глазками-бусинками. Топ попытался схватить его, но стоило ему шевельнуться, как тот исчез: вроде только что был, а уже нет!

Набегавшись вволю, росомашонок возвращался к рыбакам.

Через пару недель он отважился на самостоятельную вылазку. Верный ему Амур следовал рядом. Углубляясь в лес всё дальше и дальше, друзья рыскали по чащобам, взбирались на скалы. В заросшем молодыми сосенками горельнике тонкое обоняние Топа уловило взволновавший его дух. Свернув на него, он вскоре разглядел торчащие из травы беловатые кончики рогов, вздувшийся бок лося.

Топ был потрясён – впервые видел столько мяса сразу. И всё оно принадлежало ему и Амуру. Это он нашёл его и теперь никому не отдаст свою добычу! Молодой хищник наелся так, что живот стал похож на туго накаченный шар. Амур же не стал даже пробовать. Понюхав, он сморщил нос и улёгся с наветренной стороны. Топ никак не мог понять, почему его друг отказывается от такой вкуснятины.

Через день росомашонок пошёл туда один. А вот в третий раз пообедать не удалось. У туши пировала стая волков. Один из них, заметив Топа, грозно оскалил окровавленные клыки и, наклонив голову, сделал предупредительный выпад в его сторону. Топ понял, что ему лучше уйти. Так он узнал, что в лесу есть звери, которых лучше сторониться. Возвращаться к двуногим не хотелось: хозяйка, конечно, добрая и ласковая, но похлёбки, которыми она кормила, ему порядком надоели. Растущий организм хищника требовал мяса. Делать нечего – надо искать новую поживу. Проходя мимо зарослей малины, облепленной сочными, алыми ягодами, решил попробовать. Пасть заполнила сладость. Топ ел и ел, переходя от куста к кусту.

Это было очередное открытие: оказывается, в лесу, кроме мяса, есть и другая пища. Радуясь сытости и свободе, он прилёг на тёплом камне недалеко от малинника. Проснулся, когда уже стемнело. Оглядывая окрестности, засёк вылезавшего из норы остромордого зверя. Увидев, что тот заметно крупнее его, Топ решил не связываться, но внутренний голос возражал: не бойся, вперёд! Сам того не ожидая, он резко развернулся и что есть силы застрекотал. Этот боевой клич пробудил в нём дремавший дух хищника. Молодой барсук, а это был он, дрогнул и стал пятиться.

Окинув оценивающим взглядом приземистого, плотно сложенного толстяка в сероватой, отливающей серебром шубе, Топ опять заколебался – одолеет ли? Но более сильные инстинкты уже завладели им: он ринулся в атаку. Однако барсук оказался проворней. Пронзительно вереща, он в три прыжка достиг лаза и скрылся в своём подземном убежище.

Для Топа это был урок: возле норы нападать нельзя. Надо позволить намеченной жертве отойти подальше и тогда атаковать, перекрыв путь к отступлению.

 Потянулись часы ожидания. Ночь густела, звезды мерцали, как глаза невидимых зверей. Топ заметил за ними удивительное свойство: если задремать, то они переползают на другое место. По этим небесным глазам он впоследствии приноровился определять время и ночью.

«Когда этот толстяк выйдет?! Так хочется есть! – страдал Топ, но тут же сам себя успокаивал: – Терпение! Терпение!»

Наконец белёсая голова с чёрными полосками по обеим сторонам морды высунулась из норы. Оглядевшись и ничего подозрительного не приметив, барсук поковылял по косогору к ручью.

– Пора!

Нагнав увальня, Топ с рёвом запрыгнул на него сзади. Сомкнув клыки на шее, он вскоре почувствовал, как слабеет сопротивление жертвы…

От ярости и непривычного напряжения челюсти свело судорогой. Возбуждённый хищник с трудом разомкнул их и ощутил такую бьющую через край радость, что, издав счастливый стрекот, несколько раз высоко подпрыгнул над добычей.

Никто никогда не обучал его охоте, а вот ведь получилось! Для Топа стало откровением то, что мясо, добытое в борьбе, гораздо вкусней. Он решил не возвращаться в село. На следующий день по лесу понеслись голоса: «Топ! Топ! Ау! Топ! Ау!». Среди них звучал и голос хозяина. Топ понял: его ищут! Хотел было побежать навстречу и уже рванулся, но что-то остановило. Понял – его дом здесь.

Однако жизнь в тайге не была простой. Уже на следующий день рысь отняла у него остатки барсука. Топ был молод, его мускусная железа, извергающая обезоруживающую струю, пока не созрела, а силёнок противостоять крупной, поджарой кошке явно не хватало. Возмущённо урча, он удалился. Но голодать не пришлось: мясо беспечной куропатки оказалось даже вкусней барсучьего.

Без устали рыская по тайге, памятливый зверь учился различать лесные звуки. Голоса пернатых говорили о многом: где добыча, где опасность. По тому, как бежит тот или иной зверь, Топ со временем стал понимать, спасается он или сам кого-то преследует. Вот и сейчас мимо него размашистой рысью пронеслись лоси. Всё ясно! Их кто-то потревожил. Точно – вон и волки показались.

 

Поохотившись и нагулявшись, Топ отправлялся отдыхать на полюбившееся ему продуваемое возвышение. Дремал, правда, чутко и при малейшем шорохе зорко осматривался, принюхивался, прислушивался. Однажды, нежась на обрывистом берегу, он услышал громкий треск сучьев. Из леса на плёс вышла медвежья семья: мамаша, пестун и медвежонок. Широколобая медведица с колышущимися от жира округлыми боками и широкой спиной показалась Топу громадной глыбой. Ступала она сосредоточенно, лишь изредка бросая исподлобья взгляды по сторонам.

Покачивая головой в такт шагам, мамаша вела своих деток к шумному, усыпанному валунами порожку, соединяющему верхний и нижний плёсы. Перейдя пенистый поток, она, уверенная, что пестун поможет братишке, двинулась к лесу. Но тот даже не остановился, побежал следом. Малыш же, напуганный шумом пенящейся воды, остался скулить на берегу.

Топ ожидал, что мать бросится ему на помощь, но ошибся. Медведица подскочила к пестуну и отвалила такую затрещину, что тот кубарем покатился к реке. Урок пошёл впрок: прыгая по мокрым валунам, он перевёл братишку через речку.

 

Ошалев от первых успехов, Топ настолько осмелел, что решил попытаться завалить лосёнка, жившего с мамашей в горельнике. Но как к нему подступиться? Малыш следовал в двух-трёх шагах от матери, а подставляться под удары мощных копыт Топу не хотелось.

Как-то, наблюдая за ними в отдалении, увидел, что лосиха спрыгнула с крутого яра к воде, а малыш залёг в траве. Тут уж молодой хищник не устоял. Заметив приближение бурой торпеды, лосёнок вместо того, чтобы кинуться к матери, припал к земле, чем и предопределил исход атаки…

Топ не сразу приступил к трапезе. Сначала следовало успокоить рвущееся от ликования из грудной клетки сердце и насладиться сознанием своего могущества. Снизу донёсся скрежет гальки. Это поднималась с ключа мать-лосиха. Опьяненный победой Топ приготовился было защищать добычу, но интуиция подсказывала, что в этом животном заключена такая мощь и сила, перед которой благоразумнее отступить. Он залез на дерево и затаился.

Ждать когда лосиха оставит бездыханное дитя, пришлось долго. Зато потом удачливый разбойник пировал безбоязненно. От съеденного живот раздулся так, что на приглянувшуюся развилку дерева Топ взобраться уже не смог. Отдыхать заполз под буреломный отвал. Но прежде, чтобы на солнце остатки добычи не портились, перетащил их к ключу. Притопив мясо в родниковой воде, завалил валунами.

Всласть поспав, Топ потянулся во всю длину, оттягивая задние лапы, широко зевнул, сощурил чёрные глазки и, запрыгнув на поваленный ствол, прошёл по прогретой коре. Ещё несколько мощных прыжков – и он, перелетев кусты, оказался на уступе скалы. Отсюда удобно было обозревать окрестности.

Вдали за отрогом поблёскивал край озера. Где-то там живут его кормильцы и верный друг – Амур. В глазах Топа мелькнула грусть, но окружающий простор, сознание того, что он может сам решать, куда идти, чем заниматься, и припрятанная гора мяса не оставляли сомнений – он сделал правильный выбор!

 

ЧАСТЬ II

 

Трагическая ошибка

 

Прошёл год. Незаметно подкралась очередная слезливая осень. Топ возмужал и теперь чувствовал себя на оконтуренном пахучими метками участке полноправным хозяином. До совершенства отточив умение выслеживать, ловить и умерщвлять добычу, он редко голодал.

Погожие дни сменились ненастными. По небу лениво ползли низкие, лохматые, наполненные влагой тучи. То и дело сеял холодный нудный дождь. Топ спасался от него под старыми елями – их покатые шатровые кроны не пропускали ни капли. По утрам траву в распадках выбеливал иней. Заморозки с каждым днём крепчали. Отряхнули ржавые головные уборы деревья. По оголившейся тайге свободно загулял стылый ветер. А вскоре и водоёмы стали затягиваться тонким, стрельчатым ледком.

Ходить по лесу стало намного легче: траву прибили морозы, а листья осыпались. Теперь любое движение зверя и птицы бросалось в глаза, зато и сам Топ стал более заметным для тех, к кому подкрадывался. Приближение стужи его не страшило: загустевшая шуба была надёжной защитой.

Иногда всё же вспоминалось тёплое логово вскормивших его двуногих, но ни разу, даже мимолётно, не возникло желание вернуться туда. Наоборот, хотелось расширить пределы освоенной территории. Разведать, какое там зверье и сколько его. Особенно манила трёхгранная вершина, венчающая соседний, оскалившийся зубастыми скалами кряж. И Топ отправился к ней.

Поднимался не спеша, попутно заглядывая в самые буреломные места. На отдых устроился под каменным козырьком, посреди склона. Проснувшись, зажмурился от брызнувшего в глаза света: бурая ещё вчера земля была покрыта белым, искрящимся в лучах солнца одеялом. Тайга хоть и посветлела, но стала гуще. Даже тоненькие веточки, облепленные снегом, выглядели теперь толстыми. Накрытые белой ризой ёлочки разом подросли и возвышались островерхими конусами. Воздушной мягкости пушинки привели росомаху в восторг – Топ любил зиму. Ещё бы! Ведь на снегу так хорошо видны все следы.

Он то и дело нюхал, подкидывал лапами невесомую снежную массу. Потом зарылся по брови в её толщу, с удовольствием хватая пастью холодные снежинки. Отфыркавшись, проурчал что-то радостное, восторженное. После этого целиком закопался в сугроб. Освежившись, чистоплотный зверь занялся чисткой шубы: елозил по снегу животом, переворачивался на спину, долго перекатывался с боку на бок. Завершив «купание», отряхнулся. Да так мощно, что снежинки окутали его алмазным облачком. Очищенные волоски распушились. Теперь при каждом прыжке мех красиво перекатывался волнами.

Зайцы и куропатки ещё не успели сменить летний наряд на зимний и были хорошо заметны на белой пелене. Это облегчало охоту на них. И урожай шишек кедрового стланика в этот год выдался богатым. Под переплетениями гибких стволиков-ветвей жировали на сытных орешках бесчисленные мыши. Топ вынюхивал их подснежные ходы и безошибочно пробивал снег лапой именно там, где в этот момент находился шустрый обладатель бархатистой шубки. Добыча мелкая, но в начале зимы мышей было так много, что Топ некоторое время питался только ими.

 

* * *

Сосед Пули, самый фартовый промысловик госпромхоза, пятидесяти-двухлетний Карп Силыч, завершив обход путика, размашисто скользил на лыжах к своей заимке. Несмотря на чувствительно пощипывающий мороз, у него было прекрасное настроение. Ещё бы! Снял трёх соболей. Одного – на подрезку1, остальных – на приманку.

До избушки оставалось не более одной версты, как вдруг с ближнего кедра черным вихрем сорвался глухарь и спланировал в ельник, стекавший по склону тёмно-зелёной лентой. Намётанный глаз промысловика засёк его характерный силуэт между качнувшихся еловых лап.

«Подкова за одного глухаря платит, как за пятнадцать рябчиков. Грешно не воспользоваться. Если обойти справа, то под прикрытием елей можно приблизиться на верный выстрел», – рассудил Силыч и свернул с лыжни.

Выцелив, нажал на спуск. Краснобровый гигант, беспорядочно хлопая воронёными крыльями, закувыркался вниз, сбивая с ветвей комья снега. В последний момент он всё же сумел выправиться и, медленно набирая высоту, потянул через курумник к соседней полосе ельника.

Силыч успел-таки пальнуть вслед. Промах! Расстроенный неудачей, поспешил вдогонку. Выехав на присыпанные снегом угловатые глыбы, понял, что на лыжах курумник не проскочить. Скинув их, побежал, расчётливо прыгая по выступающим из снега камням. На одном из них нога, соскользнув с обледенелой макушки, угодила в щель. Голень пошла на излом, кость хрустнула, и охотник рухнул на камни. Сгоряча попытался встать, но от пронзительной боли потемнело в глазах.

Обожгла мысль – перелом!

«Без паники! Бывает! Зимовьё рядом. Доберусь! Надо только шинки наложить, иначе боль не даст двигаться, да и кость может сместиться» – успокаивал себя промысловик.

Стиснув зубы, он осторожно подполз к торчащим из снега веткам кедрового стланика и вырубил шесть плашек. Ошкурив, просунул их по очереди под голенища меховых унтов и туго стянул ремнём. Подвигал ногой – терпеть можно.

Первым делом следовало вернуться к лыжам, оставленным на краю каменной россыпи. Силыч лёг на живот и, отталкиваясь руками и здоровой ногой, пополз. Лежащие в беспорядке глыбы оказались довольно серьёзным препятствием. Выискивая удобные проходы, охотник постоянно менял направление. Запыхавшись, скинул рюкзак, рядом воткнул ружьё. Добравшись до лыж, улёгся на них и принялся толкаться к путику. Когда выехал на его укатанное полотно, заскользил намного быстрее. Теперь Силыч ругал себя за брошенные одностволку и рюкзак с соболями. Когда ещё вернётся? За это время вездесущие мыши могут состричь ценный мех для утепления своих шарообразных спален.

Наконец начался уклон. Значит, речка близко, а там и зимовьё. Промысловик облегчённо вздохнул и вытянулся во весь рост – отдышаться перед последним рывком. Отдохнув, Карп Силыч привстал на здоровое колено. Над руслом парила наледь. Она появилась с неделю назад и с каждым днём росла в размерах. Даже по сравнению с утром тёмная лента пропитанного водой снега заметно расширилась.

Вообще-то наледи в этих краях – обычное явление. Горные речки и ключи зачастую промерзают до дна, и грунтовая вода, выпираемая внутренним давлением через береговой галечник, струйками стекает на лёд. Тонкие плёнки, раз за разом намерзая, быстро наращивают его толщину. В итоге к концу зимы наледь может достигать двухметровой толщины, а то и больше.

Охотника встревожило то, что вдоль противоположного берега ползла со зловещим шуршанием ледяная каша. По всей видимости, пробился наружу подземный ключ.

«Ну и денёк! Сначала перелом, теперь наледь попёрла! Её бы обойти, но ползти по целине сил нет… Ну да ладно, как-нибудь переберусь. Не сахарный, не растаю… Печь затоплю и обсохну», – рассуждал Силыч. Уж очень хотелось ему в тепло, чтобы вытянуться, наконец, на нарах у железной печки. Он с надеждой поглядел на белеющий в сумерках взлобок, на котором призывно чернела его избушка.

С берега промысловик съехал, как на санках. До середины русла тоже дополз легко. Дальше лёд на протяжении пяти-шести метров покрывала медленно ползущая «каша». Превозмогая боль, Карп Силыч встал на четвереньки и решительно зашёл в неё. Он и не подозревал, что под мелкой шугой прячутся промоины, перекрытые слоями истончённого течением льда. Когда промысловик благополучно преодолел большую часть подвижного крошева, коварный лёд хрустнул и правая рука провалилась по локоть. Охотник опёрся на левую, но та провалилась ещё глубже: туловище почти целиком оказалось в воде. Острые кромки льда секли руки, но он не чувствовал боли: пока полз, они до того закоченели, что из порезов даже кровь не выступила.

Собрав остатки сил, промысловик сумел-таки выбраться на коренной лёд. Тело трясло от перенапряжения и холода. С него ручьями стекала вода. Сделав три неуверенных «шажка», Силыч остановился. Глядя на избушку, представил себе, как совсем скоро он растопит печурку и будет отогревать у докрасна раскалённого железного бока застывшие внутренности горячим чаем из чаги. От этих мыслей ему стало хорошо, тепло… Веки сами собой смежились… Мороз тем временем крепчал…

Проснулся, как от толчка. Попытался «пойти», но не тут-то было. Он не смог даже шевельнуться: руки и колени намертво вмёрзли в лёд, а мышцы так застыли, что не повиновались.

Что за чертовщина – промысловику казалось, что он прикрыл глаза всего на минуту. Но на самом деле прошло более получаса. На потемневшем небе уже вовсю перемигивались звезды.

Обездвиженный охотник от ужаса завыл на всю округу, но прийти на помощь было некому…

 

Странный двуногий

 

Освежая очередной раз пахучие метки, Топ увидел на заснеженной полянке с десяток тетеревиных лунок. Тихонько ступая, он подкрался и прыгнул на крайнюю. Но не угадал – спаленка оказалась с другой стороны. Снег вокруг сразу вздыбился фонтанами взрывов от вылетавших птиц. Заснеженный пенёк под кустом тоже ожил: это был вовсе и не пенёк, а притаившийся заяц. Когда он побежал, чёрный нос и чёрные кончики ушей выдали его. Топ был не настолько голоден, чтобы гоняться за быстроногим косым, и отправился искать добычу подоступней. Со стороны ключа донеслась гортанная перебранка. Там где вороньё, там всегда есть пожива.

Выйдя к речке, Топ увидел чёрных пернатых, что-то долбивших клювами у противоположного берега. Несколько выше темнело логово охотника. Ещё несколько ворон, сидя на снегу и на низко склонившейся берёзе, негромко переговаривались: то ли ожидали когда, освободится место, то ли уже наелись.

Птицы кормились без опаски, недовольно поглядывая на Топа. Когда он приблизился, они, сердито каркая, отлетели, и Топ увидел стоящего на четвереньках человека, наполовину вмёрзшего в лёд. Его зад был выклеван местами до костей. Подойдя вплотную, зверь обнюхал двуногого и застыл в замешательстве: это был запах человека, жившего рядом с его кормильцами. Топ отвернул морду – есть человечье мясо ему не позволял генетический страх.

Зверь поднялся на берег и, обойдя избушку, убедился в отсутствии свежих следов. Зато на задах обнаружил десятки ободранных беличьих и собольих тушек.

«Так тут можно пожить! Этого мяса надолго хватит!» (Если бы он знал, к каким последствиям приведёт это решение, он обошёл бы зимушку за версту).

Съев за один присест двух мёрзлых белок, довольный Топ побарахтался в снегу. После такой ванны и без того блестящая шерсть заструилась, заиграла на солнце.

Топ безмятежно прожил на дармовом мясе больше недели. Прожил бы и дольше, но в один из погожих дней с устья распадка донёслись скользящий шорох и поскрипывание лыж. Топ встал на задние лапы – никого не видно. Взобрался на макушку кедра. Сквозь хвою разглядел идущего по тропе человека. Вскормленный людьми, Топ их не боялся, но от этого двуногого исходила какая-то угроза. Встревоженный зверь спустился с дерева и ушёл в горы.

 

* * *

Сын Карпа Силыча, Антон, работавший мотористом дизельной электростанции в Верхах, встревоженный тем, что отец на Новый год не вышел, договорился с напарником о подмене и отправился в тайгу. К избушке подходил на исходе дня. При виде бурого пятна на речке сердце бешено заколотилось от страшной догадки. Спустившись на лёд, он остолбенел. Перед ним на четвереньках стоял отец с обглоданным задом. У Антона перехватило дыхание…

По многочисленным отпечаткам росомашьих лап вокруг избушки парень сделал вывод, что в гибели отца повинна росомаха.

Освободив из ледяного плена тело, Антон завернул его в брезент и уложил на стоящие у зимовья нарты. К этому времени совсем стемнело. Возвращаться в село было жутковато. Всю ночь Антон пил спирт, плакал, вспоминал отца. Впадал в тревожное забытьё и вновь рыдал. Он не мог поверить в то, что такое могло случиться именно с его отцом – опытным промысловиком.

Утром, впрягшись в нарты, повёз скорбный груз домой. В дороге сквозь непросыхающие слёзы заметил идущего по гребню увала косматого зверя. «Росомаха! За мной следит?!» Парень невольно стиснул цевьё ружья и прибавил шаг. Скорей бы добраться до села!

 

В тёплой избе тело Карпа Силыча за ночь оттаяло, и когда его раздели, по шинам, наложенным на голень, селяне поняли, что у него перелом ноги и к зимовью он не шёл, а полз. Позже это подтвердил и бугристый след, приведший людей к ружью и рюкзаку, оставленным охотником. Посему у первоначальной версии появилось уточнение: кровожадная росомаха загрызла беззащитного человека в двадцати метрах от избушки.

Почему-то никто не обратил внимания на то, что у охотника ни на лице, ни на теле не было следов ни от зубов, ни от когтей. Однако, репутация у росомах такова, что многие сразу согласились с вынесенным в первый же день приговором: убийца Карпа Силыча – росомаха. Были всё же и те, кто не поверил. Засомневался и Макарыч:

– Навряд ли это росомаха. Пакостливая, конечно, зверина, но не слыхал, чтобы на людей нападала.

– Вас послушать – добрей росомахи зверя нет. Ещё волков в друзья запишите, – огрызнулся Антон.

– Да при чём тут волки? Ты же видел росомашат, что у соседей жили. Вполне дружелюбные...

 

Месть

 

Вскоре весть о том, что росомаха загрызла человека, облетела не только деревню, но и все охотничьи участки. Однако в разгар промыслового сезона, который кормит семью весь год, отвлекаться на облаву охотникам было не с руки. С жаждущим возмездия Антоном согласился пойти лишь его одноклассник Михаил.

Горбушка солнца едва пробила горизонт, а парни уже шагали по заваленной снегом лесной тропе, по очереди пробивая лыжню. Шли молча и, лишь пройдя километра три, сели на поваленный ствол передохнуть.

Настороженно прислушиваясь к шуршащим по берёзовой коре поползням, прикидывали, где может находиться росомаха. Сошлись на том, что надо искать на той гряде, где видел её Антон. Поднявшись на лесистый гребень, сразу наткнулись на едва заметные старые росомашьи следы. А спустившись в долину соседнего ключа, обнаружили уже и свежие.

– Сытая, – уверенно заключил Антон.

– С чего ты взял? – удивился товарищ.

– Голодный зверь к каждому кустику, к каждой валежине подходит, обследует, а этот прямо тянет.

– ???

– Не удивляйся. Отец ведь мечтал, что я по его стопам пойду. Всегда рассказывал о повадках зверей.

Только начали тропить, как на них выскочил лось. От неожиданности он на миг оцепенел, а когда сообразил, что надо бежать, и стал разворачиваться, две пули с глухими шлепками вошли в подставленный бок. Одна из них, как потом выяснилось, пробила сердце. Тем не менее, бык пробежал ещё метров сто. Лишь перед подъёмом на косогор ткнулся в сугроб.

Разделав непредвиденный трофей, ребята водрузили голову с лопатообразными рогами в развилку ольхи. Пока прилаживали, одна «лопата» отвалилась. Мясо уложили на нарты. Часть требухи оставили на снегу, а остальное порубили на кусочки и разбросали поблизости. Чтобы наверняка привлечь внимание зверя к приваде, протащили шкуру по пойме где следов росомахи было больше всего. Потом спустились на километра два по ключу и поставили палатку. Затопили походную жестяную печурку. Остаток дня жарили мясо, печёнку, гоняли чаи.

Ближе к вечеру оделись потеплее и отправились к останкам лося – караулить росомаху.

Взобравшись по сучьям на кряжистую сосну, ребята устроились на широких развилках так, чтобы были видны все подходы к приваде.

Полная луна хорошо освещала проплешину, на которой валялись шкура и внутренности сохатого. В томительном ожидании прошло несколько часов. Ночная тишина никем не нарушалась. Ребят стала одолевать дрёма. Вдруг будто незримая рука коснулась Антона. Открыв глаза, он увидел мелькнувший между стволов тёмный силуэт, за ним второй. Сердце забилось учащенно. Росомаха! Пришла-таки!

На самом деле это были волки. Они трусили по ароматному следу, оставленному потаском2. Впереди – мощный, широкогрудый предводитель.

В это же время к приваде приближался, только с другой стороны, и Топ. По густой насыщенности приносимого ветерком запаха он знал, что впереди его ждёт много мяса, и, предвкушая обильную трапезу, то и дело сглатывал заливавшую рот слюну. Но что это за тени? Ого! Волки! Впереди – его старый знакомый, их вожак. Топ затаился. И тут раздался чуть слышный металлический щелчок. Матёрый, вонзив настороженный взгляд в то место, откуда донёсся таящий смерть звук, застыл.

Таким и остался он в памяти росомахи. Грянул гром. Молотя по снегу сильными лапами, волк попытался вскинуться и побежать, как обычно, легко, стремительно, но тело не подчинилось. Второй выстрел прекратил его конвульсии…

Топ бросился наутёк. Ему вслед гремели выстрелы. Рядом с ухом что-то просвистело, и стоящая впереди берёза вздрогнула от удара. Росомаху объял ужас. Одолев изрядное расстояние, перепуганный зверь взобрался на перевальный излом и прилёг. С этого места был хороший обзор, и к нему никто не мог приблизиться незамеченным. Топ был потрясён: люди, которые всегда были добры к нему, стреляли в него!

 

* * *

Обойдя днём окрестности, молодые охотники увидели, что росомаха действительно подходила, но ушла. Разыскивать её по следам без собак не стали. Вернувшись в село с горой мяса, Антон всё же не оставил мысли о мести. Через неделю он вновь предложил Михаилу повторить попытку, но уже с собаками.

– А где собак возьмём?

– У Николая Николаевича Пули, отцова соседа попросим. Он мужик не прижимистый. Думаю, даст.

 

– Дядя Коля, я к вам. Выручайте! Лаек на несколько дней надо бы.

– Зачем тебе?

– С Михаилом за росомахой собираемся. Без собак её не взять.

– Извини, Антоша, не дам. Во-первых, с чего ты решил, что росомаха загрызла отца? Прикинь: если бы она и в самом деле загрызла, как бы он мёртвый на четвереньки встал? Потом, на теле ни единой раны, ни от когтей, ни от зубов. Даже царапин нет! Я же сам его обмывал. А зад, видно же было, птицы поклевали… Давай тогда и ворон всех перестреляем… Перебьем всех в лесу – что ж в том хорошего? Лес без зверей и птиц – мёртвый, увечный! Во-вторых, росомаха нюх собакам может попортить.

– Эх вы! Часовой природы! А отец считал вас лучшим другом! – Парень усмехнулся и пошёл к выходу.

Тут Пулю осенило: «Дам-ка ему Амура. Вдруг та росомаха – наш Топ, то он его не тронет».

– Постой, Антон! Не кипятись! Одну собаку дам…

 

Поскольку и Михаил, и сам Антон мало что смыслили в зверином промысле, они уговорили пойти с ними Лукьяна, невзрачного тщедушного мужичишку с рыжей всклокоченной бородкой. Тот, оставив участок под присмотром сыновей, вывез на собаках две туши оленей и, сдав их, уже несколько дней отсыпался дома.

На просьбу ребят промысловик откликнулся с радостью. Ещё бы! Антон обещал в случае успеха подарить отцовское ружьё. У Лукьяна имелись и две собаки, правда, староватые.

Откладывать выход не стали. Отправились на следующий же день.

В дороге бывалый охотник, радуясь тому, что появились благодарные слушатели, не закрывал рта.

– Всякого зверя брал, а росомаху ни разу. Ох и умная бестия! У меня на Длинном пятьдесят три ловушки стояло. Как-то попалось два соболька и одна норка. И что думаете? Росомаха вышла именно на них. И ведь до чего вредная – есть не ела, а мех подрала. Ну ничего! Нынче сделаем ей козью морду.

 

Повезло

 

Укрытая снежным покрывалом тайга крепко спала. Топ же в последние дни почти не смыкал глаз. А когда задрёмывал, сон был поверхностным. Какая-то неясная тревога поселилась в его сердце. Хоть и не много у него врагов, но теперь он был всегда начеку: нос нервно подрагивает, небольшие ушки ворочаются, как локаторы, сообщая хозяину о малейших изменениях в окружающем мире.

О! Что это треснуло? Топ приподнял голову и оглядел вырубленный ещё во времена леспромхоза склон. Среди стволов молодого подроста мелькали тёмные силуэты людей. Они шли, выставив вперёд громобойные палки. Рядом молча трусили собаки. Две передние были незнакомы ему, а вот последняя похожа на Амура. Пригляделся – точно, Амур! Настороженность несколько ослабла.

Выйдя на росомаший след, собаки с лаем понеслись, не разбирая дороги, сквозь кустарник. Амур по запаху давно понял, что они идут по следам Топа, и радовался скорой встрече с ним. По его разумению, ему предстояло догнать и привести друга домой. Однако в поведении охотников он стал замечать иные намерения. Ещё смущал и запах злобы, исходивший от лукьяновских псов.

Раскатистый лай незнакомых псов насторожил и Топа: в нём слышалась жажда крови. Кого это они гонят? А лай тем временем приближался. Наконец Топ сообразил, что зевластые псы бегут прямо на него. Надо уходить!

И тут он совершил ошибку. Вместо того чтобы рвануть вниз, где снежный покров намного глубже, Топ помчался вверх. На покатом, почти безлесом увале, резко обрывающемся в соседний ключ, снег выдуло почти до земли, и собаки живо нагнали тихоходную росомаху. Возмущённо фыркая на предавшего его друга, Топ отступил к стоящему на краю обрыва кедру и обнажил клыки так, что стал походить на свирепого демона. Лукьяновская пара отпрянула и, наращивая яростный лай, стала поджидать охотников. Амур же, пытаясь подойти поближе к приятелю, попал под зловонную струю и, дико вереща, закрутился на снегу. Топ, воспользовавшись моментом, забрался на дерево и затаился в гуще кроны.

Когда подбежали люди и принялись высматривать его среди ветвей, он спустился с обратной стороны кедра и, спрятав голову между передними лапами, покатился меховым шаром по откосу вниз. Лукьяновские лайки кинулись было следом и почти настигли, но на дне узкой, заваленной снегом долины завязли в пухлой массе.

Вдогонку Топу загрохотали беспорядочные выстрелы. Одна пуля со звуком лопнувшей струны прозвенела совсем рядом. Зверь инстинктивно отпрянул в сторону, но бежать продолжал в своей излюбленной манере: несколько боком и как бы сутулясь. При этом выбирал участки с самым глубоким снежным покровом. Достигнув устья ключа, он опять поднялся в горы и залег в курумнике. Топ был в смятении. Его хотят убить!

 

* * *

– Росомаху по такому снегу не догнать, – объявил Лукьян. – Ей-то хоть бы что, а собаки тонут.

Повернувшись к лайкам, добавил:

– Дармоеды! Опозорились! – но в душе был доволен, что росомаха ушла.

Антон же был мрачен, как туча. Пытаясь приободрить его, Лукьян сказал:

– Не расстраивайся, утро вечера мудренее. Завтра чего-нибудь придумаем.

– Думай не думай, а за Амура мне попадёт.

Ветер тем временем сменил направление, мороз крепчал. Пар от дыхания густо оседал на суконных куртках и меховых шапках мелкими кристалликами, взъерошенная шерсть собак заиндевела. У Антона с Михаилом побелели носы.

Короток зимний день. Ещё короче сумерки. Замёрзшие охотники спешили найти затишок для ночёвки. Остановившись в береговом кармане, Лукьян скинул котомку, расправил уставшие плечи.

– Шабаш, ребята! – выдохнул он. – Теперь можно и чайку испить. Воды, Миша, набери в пропарине, из снега чай невкусный. Я покамест костром займусь. Продрог чтой-то.

Воткнув наклонно ореховую палку с вырезанной зазубриной на конце, Лукьян повесил на неё котелок, наполненный ключевой водой. Смахнул с валуна снег и, положив на него рукавицы, уселся на нём. Ребята накидали лапника, расстелили меховые спальники и устроились рядом.

Антон достал из котомки хлеб, сало, лук. Крупно нарезал и разложил на чистой холстине. Лукьян торжественно водрузил в центр «стола» бутылку водки.

Перехватив удивлённый взгляд Михаила, пояснил:

– Подкова иногда подбрасывает… Сегодня мне пятьдесят три стукнуло. Отметим?

Не дожидаясь ответа, отработанным движением набулькал в кружки. Выпили, крякнули, закусили. После второй Лукьян достал из котомки мёрзлой оленины и настрогал тонкие перламутровые завитки.

– Налетай! Лучше закуси нет! От сырого вся сила! – произнес он, с наслаждением отправляя в рот строганину, щепотка за щепоткой.

Выпив третью, промысловик разоткровенничался:

– Я ведь чего из тайги вышел? В последнее время не могу тушки обдирать. Принесу пару, а то и три хвоста, вроде радоваться надо – хорошие деньги, а как представлю, что нужно шкурку снимать, так меня воротить начинает. Рука не поднимается…

– Дядя Лукьян, вы что, меня разжалобить хотите?

– Да нет, Антоша, это я так, о своём… Давай ещё по маленькой.

Незаметно и вторая бутылка опустела. С трудом поставив палатку, забрались в мешки спать. Опохмелившись с утра, весь день так и провалялись: дремали, гоняли чаи из чаги.

– Ребята, – заговорил Лукьян, наполняя очередную кружку живительным напитком. – А росомаха ведь похожа на нас, промысловиков. Тоже каждый день из конца в конец по тайге мотается. Ежели за кем пошла, будет преследовать, пока не уморит. И участки у неё не меньше наших. Только охотится больше в сумерках, а мы посветлу.

– Да уж! Ходок она непревзойдённый, – проворчал Антон.

– Знаешь, Антон, не люблю я этих вредин, но, ежели честно, очень сомневаюсь, что росомаха виновата в смерти твоего отца. К мёртвому, конечно, могла подойти, а чтоб сама на человека напасть, даже раненого, это вряд ли.

– Сговорились вы все, что ли? То Пуля нотации читал, теперь вы…

– Сынок, успокойся. Тебе разум застила боль. Так ведь и зайца можно обвинить, ежели тот вокруг побегал.

– А я слышал, что ханты росомаху очень даже почитают. Говорят, что она одичавший снежный человек, – неожиданно подал голос Михаил.

– Всё, закрыли тему! Не хотите помогать – не надо. Сам разберусь, – упрямился парень, хотя временами уже понимал, что неправ.

– Ладно, не обижайся, Антон. Давайте лучше спать. День просачковали. Завтра пораньше надо встать…

Ночью выпал небольшой, воздушной мягкости снежок. И утром с низких облаков продолжали лениво падать невесомые снежинки. Погода для тропления просто идеальная. Позавтракав, бригада возобновила поиски росомахи. Во второй половине дня, пройдя километров десять, вышли на свежий, ещё не застывший след.

Гоняя ночью зайцев, Топ исколесил всю пойму.

– Больно много следов. Может, ещё какая забрела? – предположил Михаил.

– Не, это она же. А топанины много потому, как росомахи по своему следу не ходят, – пояснил Лукьян.

Промучившись до вечера, они так и не смогли обнаружить зверя. Темнело. Опять подошла пора вставать на ночёвку.

 

Неожиданное спасение

 

На следующий день им повезло: взойдя на отрог, бригада сразу наткнулась на лёжку росомахи. Лукьян пощупал снег.

– Тёплая – нас услышала и ушла.

Охотники, в расчёте «посадить» зверя на дерево, спустили собак. Лукьяновские псы тут же вырвались вперёд. Увидев на снегу жёлтое пятно мочи росомахи, Амур понял, как спасти друга. Он потоптался по моче и рванул что было силы вперёд. Да так резво, что зевластые лайки Лукьяна вскоре остались позади.

Нагнав Топа, Амур злобным лаем принудил потрясённого друга взобраться на дерево, а сам, не останавливаясь, помчался дальше. Набежавшие следом псы продолжали погоню, придерживаясь свежих следов «росомахи», тем более что оттуда несся призывный лай Амура.

Далеко оторвавшись, Амур сделал круг и присоединился к лукьяновским псам. Тут уж лайки с ума посходили: росомахой пахло повсюду, даже от их товарища. Они бросались то в одну, то другую сторону, растерянно крутились волчком…

– Эх, дармоеды! Опозорились! – попенял Лукьян, однако в душе был доволен.

По распадку тем временем улепётывал во всю прыть косматый зверь.

К Лукьяну подбежали запыхавшиеся ребята.

– Ушла?

– Следов тьма, собаки запутались. Непонятно куда ускакала.

– Что будем делать, дядя Лукьян? – спросил Михаил.

– Я что? Я подневольный. Как Антон Карпыч скажет.

Антон снял рукавицу и вытер мокрый лоб. Непривычный к походной жизни, он теперь думал лишь о том как, не осрамившись, выйти из этой ситуации. Мёрзнуть ещё одну ночь было выше его сил.

– Пуганули мы росомаху изрядно. Теперь она человека за версту обходить будет. А если опять начнёт пакостить, то, когда штатные с промысла выйдут, попрошу их общую облаву устроить.

– Толковый, Антон, ты парень! Верно говоришь.

– Ну что ж, домой так домой, – обрадовался Михаил.

 

На промысле

 

Подкова уже который год пятого и двадцатого числа каждого месяца приезжал с автолавкой в Верхи. Сегодня как раз был один из таких дней. Раздав почту, пенсию и то, что было заказано в предыдущий приезд, он, несмотря на то, что уже темнело, не остался ночевать в посёлке у одного из приятелей, коих у него было немало, а поехал на свой промысловый участок.

По дороге в село Подкова уже побывал там: проверил капканы, расставил на тропках и у привады новые. Снял двух соболей, а всего с начала сезона на его счету их было семь. Сейчас же на участок торопился из-за ночного снегопада, завалившего капканы на подрезку.

Ехал на пониженной передаче: дорогу снегом выровняло так, что колея в сумерках едва угадывалась. Ориентировался по подступавшим с двух сторон деревьям.

Крутя баранку, гадал:

«Попался ли кто за прошедшие сутки?» И сам себе отвечал: «Вряд ли: в снег ни колонок, ни соболь не ходят».

Подъехав к ключу, вдоль которого вилась к зимовью прорубленная им тропа, заглушил двигатель, надел окамусованные лыжи, закинул на спину рюкзак и широко зашагал. Выйдя на прямой участок заснеженного русла, заметил две чёрные точки, скачущие по белому снегу. На фоне красновато-бурой коры кряжистого кедра они на миг превратились в беляка. Ему наперерез выскочила росомаха.

Это был Топ. Увидев человека, он от неожиданности хрюкнул, но, сгруппировавшись, пружиной метнулся в сторону. Сзади громыхнуло. Резкая боль ожгла шкуру на голове. Запахло кровью. Она затекала в глаза. Чтобы стереть её, Топ на ходу тыкался в снег. Остановился, когда отбежал достаточно далеко. Встав передними лапами на присыпанную снегом валежину, прислушался. Убедившись, что погони нет, закопался в мягкую, сыпучую перину.

События последних дней с завидным постоянством убеждали его в том, что люди стали ему злейшими врагами. Топ хорошо запомнил круглое лицо стрелявшего в него двуногого.

 

Увидев через две недели Круглолицего на своём участке, Топ решил понаблюдать, чем тот занимается на его территории. Проходив за ним весь день, росомаха видела, что он разносит мясо по пещеркам, устроенным в снежных кучах, и закапывает у входа какие-то железки. Когда стало смеркаться, его обидчик вернулся в своё бревенчатое логово. Утром он прошёл к широкой тропе и уехал на огромном железном чудовище в сторону бесконечной равнины.

Это обрадовало росомаху: теперь можно безбоязненно подкрепиться припрятанным в схронах двуногого мясом. Правда, смущало то, что Круглолицый оставлял возле мяса железки. Интуиция подсказывала, что в них может таиться опасность, но не понимал, какая.

Подойдя к ближайшей куче, он тщательно обнюхал снег возле входа в пещерку. Пахло смолой и мясом. Запаха железа не было. Росомаха успокоилась: значит, двуногий здесь его не оставил. Топ шагнул к мясу – в тот же миг снег вспучился, и переднюю лапу пронзила боль. Зверь отпрянул, но железная челюсть держала крепко. Охваченный ужасом, Топ рванулся что было силы и, сдирая шкуру, выдернул зажатые пальцы.

Ему повезло: этот капкан предназначался для поимки более мелких зверюшек – соболя, колонка. Тронь он мясо в следующем амбарчике – несдобровать бы ему. В том, что росомаха не учуяла запах железа, не было ничего удивительного. Подкова, по совету старых промысловиков, опускал капканы в кипяток с расплавленной смолой. После такой процедуры они, покрытые янтарной глазурью, пахли только живицей.

Перепуганный болезненным укусом железной челюсти, Топ стал обходить стороной кладовые Круглолицего. А неприязнь к нему возросла.

 






1 Подрезка – способ охоты, при котором капкан устанавливается на ходовой тропе под снежным

следом.



2 Потаск – пахучая приманка, которую охотник тащит на веревке по земле или снегу параллельно своему следу, привлекая зверя к капкану.



К списку номеров журнала «БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ» | К содержанию номера