Владимир Пучков

Пение шмеля. Стихотворения


Владимир Пучков родился 3 декабря 1951 года. Пишу с 12 лет. Публиковался вначале в местной прессе. Потом в региональной. Потом в столичной. Журналы Дружба Народов, Октябрь, Новая Юность, Литературная газета, Литературная Россия,Автор книг: ЭКЛОГИ, Зимняя ветвь, Зеница неба, Небесная флейта, Косточка Мира. Лауреат премий: Артийская, Тютчевская, Перекресток, Очарованный Странник, Литературная Россия, гран-при премии СТРАНА, Теффи, Живу во Владимире и в Москве,

 

 

 

Мы спим в сердцевине пространства, в куске синевы,
В хрустальной чернильнице неба, в холодном огне,
И воздух, как пламя спиртовки, бежит из травы,

И ломкие тени танцуют на белой стене.

Еще мы не сбылись, еще нас напишет Господь,
В чернильницу неба макнув золотое перо,
И буквы прозрачны, как наша упрямая плоть,
И свиток земли – это косточка мира, ядро.

 

 

* * *

 

Побережье ночи, гранитный край!
Здесь так много неба, что дверь толкни
И она распахнется в морозный рай,
В рассыпные елочные огни.

 

Как наполненный воздухом монгольфьер,
Вся Земля парит в ледяных ключах,
И стоят все девять небесных сфер
Не на трех столбах, на моих плечах!

 

* * *

 

Я сущее люблю, будь это мшистый камень
Растущий из травы, или сама трава,
Во всем, как некий звук, сквозит небесный пламень,
На всем, как некий знак, улыбка божества!

 

И выдыхает соль стареющий песчаник,
И проступает блеск, и каплет с потолка,
И медленная тень, как одинокий странник,
Как загрустивший Бог идет издалека.

 

 

* * *

 

Как пение шмеля, густой ворсистый зной,
Гудящей пасеки широкое вращенье.
Тропа, завязанная в узел шерстяной
Зависла в воздухе средь щелканья и пенья.

Повсюду крошатся просветы. У моста
Туннельным выдохом река стальная стынет.
И в жарком воздухе такая густота,
Что ласточка до нас и тени не докинет!

 

 

* * *

 

Небо ночное, сухая морозная ветвь,
Сад, ледяными кусками наколотый крупно.
Кто так придумал, что все это блещет, - ответь! –
Дивную бездну являя собой совокупно?

 

Кто так стянул этот узел могучей рукой?
Ни разорвать, ни распутать его невозможно!
Небо сверкает и рушится тяжкой рекой,
Вот отчего наша речь так темна и тревожна!

 

 

* * *

 

Творение себя перерастет,
Все звуки станут музыкой и словом,
И Божество в своем обличье новом
Пред зеркалом себя не узнает!

 

Вода поет и мыслит, Лес шумит
И тоже мыслит. Темными громами
Повелевает облако над нами,
И мысль порой, как молния блестит!

 

И слово быть собой перестает,
Уже не смысл, не щелканье, не пенье,
Но тихо, словно первенец творенья,
Открыв глаза, себя осознает!

Как рябит река сквозь осинник редкий,
Отражая небо по всей округе,
Словно прячется птица за каждой веткой
И плывут по воде золотые струги,

 

Так душа просвечивает сквозь тело,
Только это не дольше мгновенья длится;
Не река блеснула, не птица пела –
Просто Божий свет шевельнул страницы.

 

 

* * *

 

Как рука на морозе к дверной скобе,
Примерзает к небу моя душа!
Белый дым стоит на печной трубе,
Белый воздух крошится не спеша.

 

И густых созвездий колючий сад
Прорастает сквозь стены и потолок,
Или стал со временем зорче взгляд?
Или вижу то, что вчера не мог?

 

 

* * *

 

Влетают в объектив прозрачные стрекозы,
Чтобы увязнуть там, как в синем янтаре,
Их крылья шелестят, как высохшие слезы
В сухой степи стекла, в озоновой дыре.

 

А твердой пустоты сверкающее тело
Прицелившись, глядит на мир из глубока,
Ему и невдомек, что птица улетела,
Умчалась стрекоза, уплыли облака.

 

 

* * *

 

На холме зеленой ночи, там, где небо распустилось
И сверкающею пряжей шевелится за спиной,
Там всплывает спящий город, как подземный Наутилус
Весь присыпанный огнями словно крошкой ледяной.

 

И струится за кормою фосфорический фарватер
Разбегаясь по равнине злыми змейками огня,
И Луна горит над нами тихо, как иллюминатор,
И к нему лицом прижавшись кто-то смотрит на меня!

 

 

 

* * *

 

Тени уходят в песок плоские, как вода,
Пуля находит висок, но падает на подлете
Ввиду бесконечной усталости. Оптическая среда
Плотней, чем предполагают охотники на охоте.

 

Когда равнодушный палец крутит прозрачный цейс,
Рука досылает патрон и знает стрелок, что мимо
Пуля не пролетит, но выбирая цель,
Он выбирает сам сопротивление мира.

 

 

* * *

Равнина воздуха. Широкий, влажный пласт
Над комьями земли с прослойкой паутины
К стене прижался сад, огромен и глазаст
В нем созревает тьма, в нем светятся глубины.

 

И если по тропе ведущей под уклон
Спуститься до конца по каменной брусчатке,
Ты выйдешь на обрыв, на край, на небосклон
Где каменных зверей дымятся отпечатки.

 

Где вдавлены в гранит трехпалые следы
И в ямах от когтей перекисает глина,
И стынет в пустоте дыхание воды,
Стоящее внизу, как туша исполина.

 

 

* * *

 

Сухая, лётная пора,
Во сне поскрипывают сени,
Как кони в глубине двора
Стоят стреноженные тени.


Все спит. Запрятавшись хитро
Спят воробьи во тьме чердачной,
Спит на холме поселок дачный,
Крутого берега бедро,


Земная косточка, ядро
В небесной мякоти прозрачной.

Все спит. Как по стеклу вода
Стекает блеск без оболочки.
А над землей горит звезда,
Как слово, сжатое до точки!

Когда взглянуло небо на меня
Все по пути ломая и калеча

И страшный столп лилового огня
Из темноты рванулся мне навстречу,
Я увидал лицо твое, гроза!
О, как оно торжественно и мрачно,
И замер я, рукой закрыв глаза,
Но в этот миг ладонь была прозрачна!

 

 

* * *

 

Морочным шепотом рассыпавшихся губ,
Сухой испариной, стерни щекой колючей,
На локоть, приподняв из тьмы дремучий сруб,
Равнина рухнула в болезнь, в песок сыпучий.

 

В сухом беспамятстве не чувствует она,
Как лимфатических узлов артезианских
Прожилки темные набухли, и больна
Она, как молодость, от сил своих гигантских.

 

Не потому ли так спокоен птичий двор,
Так ослепителен стрекочущий кузнечик,
И весь уклончивый, воды цыганский взор
Блестит кольчугою из новеньких колечек.

 

 

* * *

 

Где служат воздуху размашистые птицы,
И крики галочьи чернеют, как бойницы,
И крепостной стеной морозной тишины
Глубокие дворы с утра обнесены.

 

Где дымные сады, как думные бояре
В тяжелых соболях густой небесной хмари
Молчат, не довершив давно начатый спор,
Смущая тишиной драчливый птичий двор.

 

А кое-где висит парок над тротуаром,
И каждый звук блестит сырым бильярдным шаром,
И на крутом крыльце, где сводчатая тень –
С двустволкой на плече чернобородый день.

 

 

* * *

 

Деревья спали вслух, как будто шкафа дверцы
Раскрылись, изнутри заросшие жарой.
Свой заговор плетут кусты-единоверцы
Сирени пряный дух мешая с резедой.

 

Стекает светлячок в траву, на дно оврага,
Где выпрямляют речь прозрачные струи.
Так ледяных камней отточенная тяга
И холод раздвоен, как жало у змеи.

 

И линии судьбы двусмысленно нечетки,
На плоскости листа – не знаешь, где соврешь.
И тень стоит в углу, перебирая четки,
Как схимник молодой, и это значит – дождь.

 

Сгущался день, прекрасен и тяжел,
Как дикий мед, Божественный глагол
Я пригубил влюбленными устами,
И заклубился надо мною гром,

И молния стремительным углом
Упала вдруг, и выдохнула пламя!

И в кожуре небесного огня
Раскрылся мир, и Бог вошел в меня

И я услышал нерожденный голос,
Он в руку мне вложил свои персты,
И я пошел, пошел из темноты,
Навстречу небу, как пшеничный колос!

 

 

* * *

 

Это не шорох – сползающий наземь шелк,
Это качнулось небо среди листвы
В каждую щелочку сыплется птичий щелк,
Темный звериный рык огибает рвы.

 

Это тропа поднимающаяся ввысь
Кручей сквозь тучи еще молодых садов.
Легкая тайна, стремительная, как рысь
Ходит за нами и пьет из наших следов

 

Темные тени стоят на воде, как волхвы,
Небо течет, заполняя овраги и рвы,
Где разрывается берег и взгляду видней
Комья травы и тяжелые гнезда корней.

 

Темные тени стоят. Из пустых рукавов
Падает на землю снег и кружится над ней,
Небо течет, огибая стоящих волхвов,
Словно река неподъемные глыбы камней.

 

 

* * *

 

Зима, а снега нет,
Черно, как на плацу.
И тени от планет
Проходят по лицу.

 

Сквозь коллективный лес,
Трескучий, как мороз,
Где каждый звук – отвес,
Я выйду на откос.

Дремучий лес планет,
Неизреченный google,
Колючий интернет,
Чей небосвод округл,

 

Открой мне этот век,
Растущий вкривь и вкось!
Пока не выпал снег,
Душа видна насквозь.

 

 

* * *

 

Державный воздух. Ропот и молва,
Готического голоса черноты;
Какой садовник подрезает ноты,
Как по весне у дома дерева?

 

Какой Мичурин яблоне-дичку
Слепого, новорожденного звука
Привил велеречивую науку
Вытягиваться ниточкой в строку?

 

И нежный дерн и торопливый лист,
Уже легли в классическую складку,
О, этот мастер! И мою догадку,
Как в трубочку свернул он в птичий свист.

 

Прислонюсь щекой к ледяному ветру,
Приоткрою форточку, словно вьюшку,
Телевышка торчит, как нелепый вертел
Вместе с тучей, наколотой на верхушку.

 

Только это и видно в мое окошко,
Но и этого хватит, чтоб верить в Бога.
Даже если неба совсем немножко,
Все равно его бесконечно много!

 

 

* * *

 

Кто вышел из шинели Гоголя,
Кто из шинели Чернышевского.
А вы хоть в жизни раз потрогали
Колючий драп. Сухую шерсть его?

 

Как ветер сквозь него пронзительно
Нас продувает! Как вонзается!
Как жизнь чужая заразительна
Когда своею называется!

 

 

* * *

 

Небо ночное, сухая морозная ветвь,
Сад, ледяными кусками наколотый крупно.
Кто так придумал, что все это блещет, - ответь! –
Дивную бездну являя собой совокупно?

 

Кто так стянул этот узел могучей рукой?
Ни разорвать, ни распутать его невозможно!
Небо сверкает и рушится тяжкой рекой,
Вот отчего наша речь так темна и тревожна!

 

 

* * *

 

Как рука на морозе к дверной скобе,
Примерзает к небу моя душа!
Белый дым стоит на печной трубе,
Белый воздух крошится не спеша.

 

И густых созвездий колючий сад
Прорастает сквозь стены и потолок,
Или стал со временем зорче взгляд?
Или вижу то, что вчера не мог?

 

 

* * *

 

Перед тем, как уснуть, если можешь спать,
По дорожке лунной скользнув в кровать,
На подшерсток шума босой ногой
Наступи и в душу войдет покой.

 

И прохладен свет, и земля тверда,
И ключами ходит под ней вода,
И мелькают птицы, боясь присесть,
Словно видно им, что за этим есть.