Роберт Паль

Гомозавры. Повесть. . Окончание

Окончание. Начало в № 11

 

11  
– Ну как, посветлели хоть немного? Помогает?  
Максим только что пришел, разделся, сел рядом, стал смотреть, как Артем  назначенным ему гелем растирает свои злополучные черные бедра.  
– Что-то не похоже, – вздохнул Артем. – Вот уже месяц втираю, а толку нет.  
– Ну, не скажи, – ободрил его Максим, – вон левое уже не черное, а  скорее синее, посветлело. И на правом по краям тоже. А вот как с  чувствительностью, ощущают что-нибудь?  
– Как и было. Хоть гвозди забивай…  
Максим со временем совсем перебрался к товарищу, все свободные от службы  часы днем и ночью проводил с ним. Это он раздобыл замечательный  итальянский стальной корсет, который Артем не снимал вот уже второй  месяц. А какой вкуснейший и полезнейший холодец готовила для Артема  Максимова мама! Друг помогал ему одеваться, умываться, делать  рекомендованные травматологом упражнения. Трудно, ох как трудно давались  они Артему! Как часто он бунтовал, терял волю и терпение, а тот этак  ласково, осторожно и поддержит, и поможет спуститься с дивана, и на  коврике подстрахует, и что надо подаст, подскажет. С виду грубоватый,  даже суровый мужик, а на самом деле – светлейшая и нежнейшая душа. Что  бы он делал без него!  
Чтобы он скорее пошел на поправку, Максим нашел и привел к нему опытного  массажиста. Тот был хорошо известен в спортивных кругах, особенно среди  футболистов и гимнастов, у которых, как известно, дело без травм не  обходится. Он мог без рентгена определить точное место и характер  перелома, без проблем устранял вывихи, растяжения связок, возвращал  усталым мышцам прежнюю свежесть и силу.  
Сняв с Артема корсет, массажист внимательно осмотрел его грудь,  медленными мягкими движениями ладоней прошелся по всей спине, попутно  роняя свои замечания: «Пятый позвонок уже почти в норме. У него довольно  спокойное место, и он относительно быстро справляется с травмами… Над  двенадцатым надо бы поработать, что-то выпирать начал, а это нехорошо… А  что это с твоим крестцом? Вот тут, правее позвонка. Ишь какие бугры,  явный перелом, оттого-то и сидеть тебе больно. И двенадцатому надо  помогать – легко, без усилий, каждодневными упражнениями, а то защемит  корешки – от боли не избавишься до призыва на тот свет… Ну и крестцу –  тоже. Я сейчас покажу как…»  
Это он Максиму показывал, и тот старательно повторял все его движения,  особенно там, где под кончиками пальцев ощутимо бугрились переломы.  Теперь он уже делал это самостоятельно, вот только что такое «корешки»  ни он, ни Артем не знали.  
Когда Максим уходил в тир, где занимался со своими  спортсменами-стрелками, Артем доставал из старенького портфеля одну-две  тетрадки Василия и начинал их перелистывать, постепенно по ступенькам эр  и периодов уходя в такую даль времен, где даже тени человеческой не  бывало. Что влекло туда братишку, чего он там искал и что нашел? Ответов  на эти вопросы в его записях нет, но зато есть огромный, сложный,  бесконечно меняющийся мир, который, если его внимательно и вдумчиво  разглядеть, и есть ответ. Или один из ответов.  
«Все живущие и когда-либо жившие организмы – это потомки первичных  существ протобионтов, появившихся четыре миллиарда лет назад. Общность  тончайших биохимических реакций, одинаковое устройство аппаратов  наследственности не оставляют в этом сомнений. У зародышей птиц и  млекопитающих до сих пор развиваются жаберные щели… Можно сказать, что  каждый многоклеточный организм, развиваясь, снова как бы проходит по  цепочке превращений своих предков. От докембрийской клетки до облика  своих непосредственных родителей…»  
У кого-то из ученых палеонтологов вычитал школьник Вася это поразившее  его замечание, и оно остановило его, заставило повторить с пером в руке,  потому, наверное, что показалось очень важным, даже основополагающим,  ибо может объяснить все. В окружающих его образах жизни он искал и  находил давние прообразы ее, какими бы странными и невероятными они ни  казались. Не зря же следующая запись как будто продолжает первую:  «Взгляните на изображения птераспид, и всем невольно вспомнятся силуэты  батискафов, глиссеров, реактивных истребителей… Значительную часть их  головы занимают жаберные мешки. И эти мощные насосы выбрасывают воду не в  стороны, как жабры миноги или акулы, а назад, через два костяных  “сопла”. Получается, что безногий и безрукий предок-недотепа сидел в  кабине реактивного самолета!»  
Это о древнейших рыбообразных позвоночных существах, прозванных  «крылатыми щитами». Брат, видимо, был настолько заинтригован ими, что  перенес изображение одного из них в свою тетрадь. Более того, не  удержался от восклицания: «Ничего себе, а!»  
Как свидетельствовали эти тетрадки, озадачивался и удивлялся Василий  постоянно, и чем больше узнавал, тем больше удивлялся. Не оттого ли и в  глазах мальчика было столько глубины и удивления? Знания, известные лишь  узкому кругу специалистов, оседая в его еще детской душе, углубляли и  умудряли ум и в то же время сами оживлялись его многокрасочным бурным  воображением. Чем все это должно было кончиться? Поход деревенского  мальчика в мир, отстоящий от него на четыре с лишним миллиарда лет, не  завершился: его навсегда прервала война. Но Артем уже предчувствовал, по  многим разбросанным в разных местах заметкам предугадывал: начав из  очень далекого далека, брат шел к Человеку. Потому ли, что образ его  воспринимался им как абсолютное совершенство природных творческих сил?  Потому ли, что не всегда понимал и одобрял его? Потому ли, наконец, что,  связывая именно с ним будущее планеты, в то же время имел смелость  сомневаться в приписываемом ему совершенстве, даже остерегался его?  
Может быть, и так. Не зря же он так требователен к Человеку. В то же  время и сострадает ему, жалеет его своим маленьким детским сердцем. Вот  как в этих взволнованных строчках: «Почему люди так мало живут, чего им  недодала природа? Вон простейшие медузы и даже морские окуни живут и  300, и 500, и больше лет, а губки – все 25 и все 30 тысяч. Гидра  возрождается из любой своей клетки, а морской червь, изруби его хоть на  десять частей, станет десятью червями. Пишут, что в их ДНК имеется ген  бессмертия, но у человека он тоже есть. Почему же не работает? Хотя надо  ли жить вечно? Ну, одного-двух хорошо бы сохранять, чтобы всё видели,  обдумывали, писали летописи. А через миллион лет прочтут их люди и…»  
Тут Артем поймал себя на мысли, что совсем не против был бы и сам  попасть в число этих избранных летописцев. Но только не со своими  болями, как сейчас. И не с наследием хищных динозавров, превращающих  человека в гомозавра.  
Возвращался Максим – Васины тетради откладывались, начиналось уже  привычное – растирания, упражнения, массаж. Да и поговорить было о чем:  того-то застрелили в подъезде собственного дома, того-то взорвали вместе  с его бесценной иномаркой. Много слухов ходило об «оборотнях в  погонах», отчего население стало бояться милиции больше, чем бандитов.  Началась «вторая чеченская война»…  
В назначенное время опять побывали в больничной поликлинике у  травматолога. Тот неторопко (он все делал медленно, вдумчиво) осмотрел  Артема, выписал новые мази и гели, больничный листок.  
– Будьте готовы к тому, что придется полгода пробыть дома. Потом видно будет. Терпите, это у вас корешки…  
Опять эти корешки!  
– Что это за корешки такие? – спросил Максим.  
– И в самом деле – что?  
– Так мы называем отходящие от спинного мозга нервы, которые управляют работой всех внутренних органов и конечностей.  
– Ну и что? – еще не догадывался Артем.  
– Когда при травмах их защемляет, они возмущаются, скажем так. Очень резко и больно. Сами знаете как. А бывает и хуже…  
На выходе, прислонясь к колонне крыльца, курили двое. Один – молодой, в  легкой курточке на «рыбьем меху», другой – щупленький уже немалых лет  старик с костылями, как и Артем. Подошли, чтобы вместе покурить на  дорожку. Вот тут старик возьми да спроси:  
– Ты, сынок, случайно не из нашей гиблой команды?  
– Какой это гиблой? – не понял Артем.  
– Осокинской. Не из тех, кто выжил?  
– А-а… Из тех самых…  
Слово за слово – разговорились. В отличие от Артема, ветеран был хорошо  осведомлен о той катастрофе и ее последствиях. Не из газет или  электронных СМИ, те этого происшествия «не заметили», а от других своих  сотоварищей по садовому делу и этому несчастью. Оказывается, за рулем  той машины сидел пьяный водитель. Пьяный-то пьяный, а как увидел, что  вот-вот врежется в бетонный павильон, так даванул по тормозам, что  тяжелый внедорожник юлой закрутился на месте, давя и сметая стоявших в  очереди людей. Самому хоть бы что, а сколько людей положил! Четыре трупа  увезли сразу, один бедолага скончался в реанимации, еще два трупа на  следующее утро обнаружили в лесополосе садоводы.  
– И кто он, этот негодяй? – подступил к нему Артем.  
– Сынок… Самого!  
– Неужели и суда не будет?  
– Уже был. Оправдали. Обвинение не смогло найти свидетелей, а защита  вообще завралась. Мол, этот водитель был в то время совсем в другом  месте, верст за двести. Там слегка поцарапались с другой машиной, но  обошлось. Мол, акт дорожных патрулей имеется.  
– А кто же тогда давил народ? – возмутился и Максим. – Если не тот, то кто? И куда дели взятого на месте преступления?  
Словом, сложное и ужасное дело это образцово-показательный суд провернул  за каких-то полчаса при совершенно пустом зале. Узнав об этом,  родственники погибших забили тревогу, послали коллективную жалобу,  подписанную сотней свидетелей, в Верховный Суд.  
– Теперь ждем ответа, – развел костылями старик. – Может, у меня к тому времени новая нога вырастет.  
Расставаясь, обменялись телефонами.  
– Мы теперь каждый месяц собираемся. На площади, где наш Ленин все еще стоит.  
– Созвонимся…  
12  
Шесть месяцев домашнего заточения кончились, и Артем отправился в свой  земельный комитет на работу. Максим проверил, как сидит на нем его  корсет, одел и обул с учетом зимнего времени, проводил до самого  рабочего места.  
Встретили его сослуживцы по-разному. Начальник отдела сочувственно  похлопал по спине, не обращая внимания на то, как тот в страхе  отстраняется от такой начальственной ласки, и, наверное, досадуя в душе:  какой, мол, теперь прок от такого работничка, куда его девать? Зато  женщины обступили со всех сторон, обнимали, бережно стряхивали  нападавший на пальто снежок, раздели, повели к столу выпить обязательный  здесь утренний чай. Мужчины, узнав, что на первых порах работать их  товарищу придется стоя, соорудили из стола и тумбочки настоящую кафедру.  Артем тут же испытал ее – ничего вроде бы, но отчего так дрожат колени и  все лицо в поту?  
Улучив момент, выскользнул в туалетную комнату, прижался спиной к  холодному кафелю стены, закурил. И теперь так будет всегда? Как же он  сможет работать? С теодолитом по полям не погуляешь, а перебирать  бумажки в конторе не привык. Да и не умеет. Это дело аккуратниц женщин, а  он как-никак мужчина, которому такое не к лицу. А сейчас ему даже это  не по силам.  
Со временем все начало понемногу утрясаться. Начальство решило (жалко же  парня!) обучить его компьютерному делу: мол, это всегда и везде  пригодится, тем более в его положении. Вызвавшаяся учить его скромница  Люсенька оборудовала в уголке тихое местечко, провела первые беседы о  принципах работы этой техники, запорхала по клавишам быстрыми  пальчиками.  
– Видишь – ничего сложного. Через неделю-другую и ты так сможешь. Хотя куда нам торопиться, верно?  
Этой Люсеньке, такой юной и слабенькой на вид, всегда надо было кого-то  опекать. То котенка подберет на улице, то галчонка, то щенка. И вот  впервые ей посчастливилось опекать «целого человека». Тем более что он  как раз совсем не целый, а здорово поломанный в дорожном происшествии.  Но ведь все равно человек!  
Вскоре она уже сопровождала его с работы до самого дома, бегала в буфет  за кефиром и пирожками или в киоск за сигаретами, когда те кончались.  Ему это не нравилось, хотя и трогало. С него хватит двуликой Аники и ее  подруги Зинки. Обе оказались настолько отчаянными, что хоть сегодня  хватайся за ружье. Где они сейчас? Милиция пока молчит…  
Оттого ли, что притерпелся, или все же сказывались результаты их с  Максимом усилий, но мучивший его столько месяцев огонь начал постепенно  сникать, из буйного нестерпимого пламени превращаясь в ровный  неотступный жар. Правда, при нечаянном резком движении там, будто в  костре, выстреливало что-то такое острое и опаляющее, что он невольно  вскрикивал. Чаще всего это было, когда, отстранив Макса, он пробовал сам  натянуть носки или брюки. Что касается шнурков на обуви, то их и теперь  приходилось завязывать Максиму.  
К весне Артем оставил себе только один костыль, заменив другой прочной  металлической тростью. По утрам Максим помогал ему лишь собраться на  работу и иногда, в метель или опасную гололедицу, провожал до автобуса.  Вот так же, уже самостоятельно, но по-прежнему в стальном итальянском  корсете, стал Артем ездить на встречи «гиблой команды». Там надеялись,  что правда и справедливость в конце концов восторжествуют («Мы же  русские люди!»), ждали вестей из Москвы, но Белокаменная то ли молчала,  то ли «разведка» не срабатывала, – никаких новостей из Верховного Суда  ни у кого не имелось.  
– Москве сейчас разве до нас? Опять на Кавказе война, вырастили на свою голову зверье, – качал головой одноногий старик.  
– Верховный Суд поди в атаки не ходит, как сидел в Москве, так и сидит,  мог бы вмешаться, – сетовала молодая бабушка, похоронившая своего  ненаглядного Севу.  
– Случись второй суд, а мы с вами готовы ли? – окинув всех взглядом  из-за запотевшими очков, вопросила вдруг женщина с дюралевой, сделанной  из лыжной палки, тростью. На прежних встречах она обычно отмалчивалась, а  тут что-то заволновалась.  
– О чем вы? – решила уточнить «гиблая команда».  
– О том, что суд бумажки любит. Нет какой-либо или не так оформлена –  считай, все, проиграл дело. Вот третьего дня решила я заглянуть в свою  выписку из больницы, и что там обнаружила? Вот скажите, какого числа в  прошлом годе на Осокинской дороге нас, садоводов и огородников, давили?  
– Девятого июля! – чуть не хором отозвалась вся «гиблая команда». – Разве такое забудешь?  
– Правильно, а вот в моем эпикризе черным по белому написано: пятого  августа. А выпустили через три дня. Это после такой, внутриполостной,  операции?! Мыслимо ли? Для чего такой обман? Вы понимаете? Я – нет.  
Это подхлестнуло всех. Быстро свернув собрание-совещание, заспешили по  домам – заглянуть в свой собственный эпикриз. Артем на сей счет был  спокоен, он еще при выписке обнаружил такую же ошибку и заставил  исправить. Это – в «своей» больнице, а ведь пострадавших, в отличие от  трупов, раскидали по всему городу – по всем клиникам, где имелись  травматологические отделения. Интересно, до чего додумались там? Вряд ли  такая «рассеянность» случайна…  
Дома распечатал конверт, достал выписку – ничто не исправлено! И тоже –  август. И все тоже «по словам больного», а не по данным милиции или МЧС.  Очень удобная формулировка – мало ли что сочинит хитрован-пострадавший!  Может, он с крыши свалился или в погреб по пьяни нырнул. Права была  Аника-Анна: не надо, ох не надо в наше время считать ворон! Их так  много, что все равно не пересчитать.  
В следующее воскресенье «гиблая команда» собралась в полном составе,  даже сочувствующих прихватила. Оказалось, что у всех двадцати восьми  мучеников, побывавших в пяти клиниках, в эпикризах сплошная фантастика:  вместо девятого июля – сплошной август. Только у обезножевшего старика –  конец июля. Даты и по августу разные, с «потолка», что само по себе уже  подозрительно.  
– А если суд нашим словам не поверит? – засомневалась женщина с дюралевой тростью из лыжной палки.  
– Тогда… – задумался Артем, – тогда нужно взять справки в приемных покоях. Там должны быть точные данные. О каждом из нас.  
И опять «гиблая команда» дружно разошлась, чтобы завтра встать пораньше и начать новый обход своих больниц.  
Дома Максим встретил Артема загадочной улыбкой.  
– А тебе звонили. И знаешь кто?  
– Аника?! – без размышлений почти выкрикнул тот.  
– Бери выше. Батюшка нашего Борчика.  
– А-а… – разочарованно протянул Артем. – Чего ему?  
– Все того же, хотя после «обнуления» нашего «деревянного» рубля не  такие уж это большие деньги. На них и «жигуля» не купить теперь.  
– Так и сказал?  
– Сказал. И еще сказал ему, что если он не отстанет от тебя, сам донесу,  как он «грязные» деньги отмывает. В нормальной стране за такие дела  хороший срок светит. Думаю, понял.  
– Ну и хорошо. Хотя кто сказал, что у нас нормальная страна?  
После обеда включили телевизор – послушать новости. А они были все те  же. Чеченские террористы взяли в заложники родильный дом. Вот так: не  успел родиться, а уже заложник. Президент рвет и мечет. Ведь уже были  взорванные дома, захваченные школы, увеселительные места. Ну ладно –  ночной клуб, где по всей программе отрывалась отвязная золотая молодежь,  а то ведь дети! Что – и им головы резать?  
Эх, Кавказ, Кавказ, и без него проблем у России под завязку. Всю страну  лихорадит, ни дня покоя. Уж и не сочтешь, сколько цинковых гробов  разлетелось во все города и веси. И отчего такая дикая озлобленность,  кому это нужно?  
– А знаешь, – задумчиво заговорил Максим, – я ведь побывал там, и многое  мне открылось. Я не говорю о тех мерзавцах и негодяях, что потеряли  всякую совесть. Я о простых людях, о народе, который сам оказался  заложником в руках еще больших негодяев. С чего у нас началась так  называемая горбачевская перестройка? Правильно, с разрушения силами  доморощенных мерзавцев, под руководством мерзавцев забугорных,  Советского Союза. Но разве на этом дело кончилось? Это был лишь первый  этап. Второй идет сейчас: подняв Кавказ, взбулгачив национальные  республики федерации, нужно расчленить страну на отдельные малые  княжества и улусы. Это давняя мечта Запада. И если мы сейчас уступим на  Кавказе, другого пути не будет. У московских хитрованов был и  собственный шкурный интерес. В случае неустойки их режима это хороший  предлог для введения в стране чрезвычайного положения или молниеносной  славной победы. Просчитались однако: интересы у их советников из ЦРУ и  НАТО другие. Так что на Кавказе мы воюем не только с  чеченцами-террористами, и я в этом вопросе полностью согласен с нашим  новым президентом. И потому я скоро уеду, Артемушка.  
– Куда это?  
– Туда, друг мой, туда. Пришло время выбирать. И я выбрал…  
Вскоре Максим уехал контрактником вновь сформированного полка.  Простились дома – грустно, по-братски. Встретятся ли еще когда?  Доведется ли?  
13  
И вдруг он услышал музыку. Кто-то громко, самозабвенно, лихо играл на  тальянке. Не на красавце баяне, а на обычной, простой, заигранной  тальянке, без которой на Руси не обходилась ни одна свадьба, семейное  торжество или заурядная пирушка по поводу или без повода.  
Артем остановился. Давно он не слышал ничего подобного. В городе давно  отменили даже похороны в сопровождении маленьких случайных оркестриков,  собранных из не ахти каких мастеров, дабы не травмировать чувствительные  души населения. А то ведь хоронят каждый день, и если каждый день  слушать такую музыку, к каким совсем не бодрым мыслям можно прийти? Уж  лучше пусть будет все тихо, благопристойно, без этих плачущих труб и  звенящих тарелок, что даже из сурового камня слезу выжмут. А люди не  камни, их беречь надо.  
Посреди небольшого уличного базарчика, сидя в инвалидной коляске, играл  безногий парень. Камуфляжный бушлат расстегнут, шапка сбита на затылок и  держится на одном честном слове, синие волны боевой тельняшки так и  рвутся на волю вслед за волнами звуков, рождаемых у всех на виду этими  крепкими быстрыми пальцами.  
Волга, Волга, мать родная,  
Пограничная река…  
Вокруг музыканта-песельника толпился разновсякий народ, обычно  серенький, бессловесный, потерянный. Стекаясь сюда на зов разлюбезной  лапушки тальяночки, люди и сами не замечали, что распрямляются, светлеют  лицами, бодро блестят глазами, а на языке уже шалая, озорная частушка:  
Ох, топну ногою,  
Закачается весь дом.  
Скоро будет мой зазноба  
У меня под каблуком!  
Гармонист живо откликается на настроение толпы, легко с элегических  всхлипов переходит на отчаянную русскую плясовую, выворачивает душу  наизнанку, вытряхивая из нее накопившиеся в ней горести и житейский  мусор, огромными щедрыми пригоршнями швыряет под ноги золотой огонь.  
Пляска захватывает всех, длится и длится. Отдельные игривые выкрики  чередуются с зажигательными, задиристыми частушками – всем весело,  озорно, лихо, ничто не страшно.  
Бригадир у нас хороший,  
Уважает свой народ.  
Он давно нас не по батюшке –  
По матушке зовет.  
Посулили Ване прянички,  
Чтоб хлопал горячей,  
А теперь в дому у Ванечки  
Ни пряничка, ни щей.  
Вот и кончились сухарики,  
Ни хлеба, ни пшена.  
А на новые гайдарики  
Не купишь ни хрена!..  
Артем и вскрикивал, и притопывал вместе со всеми, забыв на время, зачем  сюда пришел, что привело его в это всегда смурное замусоренное место.  Когда плясуны подустали, а гармонист принялся отирать улыбающееся потное  лицо, Артем заодно с другими опустил в его коробку и свою десятку,  похлопал воина по плечу – спасибо, мол, молодчина, – и, царапая  костыльками грязный асфальт, медленно потащился в горку, домой. А за  спиной, точно алый трепещущий на ветру флаг, вскинулось другое,  полузабытое, но родное до последней кровинки:  
Наверх вы, товарищи, все по местам,  
Последний парад наступает…  
Голос певца был крепок, басист, по-командирски повелителен, его, поди,  не раз слышали хребты Кавказа или Афгана, свои и чужие. И так хотелось в  самом деле подняться куда-то высоко, занять предназначенное тебе место и  делать что-то важное, жизненно необходимое, чего от тебя ждут.  
Голос певца все еще звучал в его ушах, а вспомнившиеся слова о Волге  задерживали на себе его внимание, больно ранили душу, понуждали  вернуться к ним, чтобы понять. «Волга, Волга, мать родная», – все верно,  русское сердце это знает. Но почему «пограничная река»?  
Вспомнив об имевшихся у него картах, принялся разыскивать их и обнаружил  среди бумаг Василия, аккуратной стопкой сложенных на столе. Развернул,  пробежал глазами по всему долгому пути Волги, от истоков до самого  Каспия, и содрогнулся: так и есть, теперь действительно пограничная, –  на левом ее берегу начинается уже чужая страна. Река Урал вообще почти  вся чужая, даже не пограничная. Мы все больше говорим о Крыме, городе  русской славы Севастополе, исторической, исконно русской земле, и  почему-то совсем забыли об этих тоже русских краях, «подаренных»  соседям. Или все же не забыли? Народ, выходит, помнит, если плачет о них  в своих песнях. А песни не лгут, в них наша память, наша совесть.  
– Что сделалось с людьми? – вырвалось со стоном. – Мать родную на куски  рвут. С кровью… С хрустом… С криком… Предатели, изверги… гомозавры!  
Но никакие слова не могли выразить всей его боли, ни объяснить, ни  принять, ни примирить. Может, он пока не знал таких слов. Может, их  вообще еще не существует в русском языке. Может, они еще только зреют в  гневном сердце народа?  
– Люди, человеки, что же вы творите, окаянные?..  
Возвращая карту на место, Артем случайно уронил со стола одну из  тетрадок брата. С трудом опустился на колени, нашарил ее под столом,  шумно отдышавшись, стал забираться на стоявший рядом диван, кинул на  место. Упав, тетрадь раскрылась на странице, которую еще там, в доме  тети Даши в Долгой Версте, он отметил красным карандашом. Пододвинул к  себе, зашевелил губами.  
«Интересная у нас планета. Вот ученые пишут, что в ее прошлой истории  были какие-то катастрофы, уничтожавшие все живое, даже растения. А потом  вдруг все снова оживало. Конечно, совсем не вдруг, а через миллионы  лет. И появлялось не то, что было и пропало, а совершенно другое, новое.  Вот если опять случится такая беда, все нынешнее непременно исчезнет: и  люди, и звери, и птицы, и леса, травы, цветы. Потом, потом жизнь  зародится заново. И человек тоже? Вряд ли! А вот что-нибудь совсем  другое может тоже стать мыслящим и творящим? Сумеет ли природа сделать  такое? Может, и не надо, а? Может, хватит с нее и одного Человека? Без  него куда спокойнее Земле станет. Пусть отдохнет. А то ведь мы совсем  зазнались – цари природы! Беда ей с нами. Не нужно ей царей. Таких. А?»  
Так думал мальчик, когда в мире было еще поспокойнее. Что бы он сказал  сейчас? Правда ли, что Человек со временем должен исчезнуть и в самом  деле исчезнет? Что природа устала от него и уже не хочет его?  
Включенный телевизор вдруг заговорил громче обычного. И не просто  громче, а как-то торжественно, почти радостно, как в праздник. Артем  невольно прислушался – о какой-то катастрофе говорят. Да не об обычной,  каждодневной, считай, а о какой-то всемирной, планетарной. Такое, мол,  случается всегда на границах эр и тысячелетий, а нынче как раз такое  время – двадцатый век уступает место двадцать первому, а второе  тысячелетие – третьему. По такому случаю состоится, дескать, парад  планет, когда Солнце и вся его система, так сказать, весь ее планетный  выводок, выстроятся на одной космической линии, и тогда…  
Что случится тогда, Артем не разобрал, потому что проезжавший возле дома  троллейбус, как обычно, мощно сыпанул искрами, отчего на экране  телевизора все заходило и закувыркалось, а звуки человеческого голоса  превратились в сплошной треск. Стоило тому удалиться, как все само собой  восстановилось, и Артем узнал, что и на этот раз можно ожидать всяких  стихийных бедствий, космических катаклизмов, всемирного потопа, гибели  цивилизации.  
И обо всем этом – как о высадке человека на Луну, окончательной и  бесповоротной победе над раком или об открытии Атлантиды. Впрочем, эти  молодцы и о детских памперсах вопят с не меньшим восторгом – реклама!  Однако памперсы и конец света – вещи вроде бы далеко не одного порядка.  Нашли чем вдохновляться, гомозавры!..  
Человек-гомозавр… это ужасно. Но ведь не все же становятся гомозаврами.  Артем вспомнил тетю Дашу, Максима, вечную хлопотунью Люсеньку и других  своих сослуживцев, безногого гармониста на замусоренной базарной  площади, самозабвенно пляшущих, поющих и смеющихся людей, спешащих по  утрам на работу мужчин и женщин…  
Прежде эти мысли почему-то не приходили ему в голову. Отчего? Оттого,  наверное, что слишком уж много зла вокруг. А зло – страшная,  разрушительная сила. Не будет его – и люди будут нормальными. Вот только  что надо сделать, чтобы его не стало? Как?..  
Долго Артем лежал с этими думами-вопросами, постепенно успокаивался,  уходил в тишину. Завтра состоится очередной суд. «Гиблая команда» придет  в полном составе, любой из них – и жертва, и свидетель. Все, что нужно  было собрать к этому дню, собрано и готово к схватке за правду. Только  хватило бы воли и сил. Только бы…  
Во сне ему привиделась мать, которой он давно не звонил. Та была на  редкость тиха и задумчива, будто и не она совсем с ее вечными наскоками и  истериками. Долгая Верста, точно длинный темный корабль с  полуразрушенными домами-надстройками, в сине-белесом тумане уплывала  куда-то в сторону больших лесов. На солнечном пригорке за рекой его звал  к себе Василий – махал рукой и что-то кричал. Совсем такой, каким был в  детстве и ранней юности. С большими удивленными глазами…  
Новый суд, которого так настойчиво добивались родственники погибших и  все потерпевшие, наконец состоялся. «Гиблая команда» с утра заняла почти  весь зал заседаний и была настроена по-боевому. Однако сторону  обвинения представлял все тот же прокурор, а защиту, похоже, все те же  адвокаты. Истинных свидетелей у обвинения по-прежнему не было, а  «гиблых» таковыми считать почему-то отказывались. Это накалило  обстановку до крайности. В конце концов сошлись на том, что от их имени  выступят один-два человека, и этого, мол, будет достаточно. Здесь, мол,  суд, а не рыночная толкучка.  
Такое высокомерное обращение не осталось безответным, но «гиблая  команда» стерпела, зная, что впереди будет еще немало причин для правого  гнева. И действительно – было. И немало.  
Когда для свидетельских показаний пригласили наконец Артема, он уже был  достаточно разогрет. Сообщив то, чему был свидетелем и пережил сам,  приступил к главному.  
– Первое: обвинение сознательно, чтобы облегчить положение обвиняемого  (сегодня и такое бывает!), не представило сколь-нибудь убедительных  обвинительных материалов: нет, мол, свидетелей. Ваша честь, посмотрите в  зал, опросите любого – уверяю, мало не покажется.  
– Второе: обвиняемый не признает своей вины, но не в состоянии  вразумительно объяснить обстоятельств своего чудовищного преступления –  убийства семи человек.  
– Третье: есть необходимость совместно подумать о том, против кого и как  возбудить уголовное дело по факту массовой фальсификации клиниками  медицинских документов. Как вам известно, время поступления и выписки  больного в любой больнице фиксируется обязательно и точно. Выписные  эпикризы имеются и у всех нас. Это вам известно тоже. Но, ваша честь,  вам не известно то, что все они лживы. Ни в одном из них вы не увидите  подлинную дату осокинской катастрофы – 9 июля. Получается, что этот  негодяй тут ни при чем. Конечно, если верить этим писулькам, в которых  все мы разбросаны по разным датам августа (августа, ваша честь!), то так  и выходит. Но вот справки, взятые нами в приемных покоях больниц.  Потрудитесь посмотреть и убедиться. Мы, свидетели и потерпевшие,  убеждены, что делается это не только ради увода конкретно этого  преступника от наказания, но и в силу того сговора, что давно уже  существует между страховыми компаниями, руководителями  травматологических отделений больниц и правонарушителями. Не учитывая  вышесказанного, продолжать такой суд считаем бессмысленным и  неправомерным.  
Говорил все это Артем, когда процесс уже шел к концу. Он, торопясь,  отвечал на пустые малозначащие вопросы судьи, чтобы успеть сказать свое,  главное. Каждая его фраза встречалась гневными репликами со стороны  защиты и ее лжесвидетелей, в то время как его несгибаемая «гиблая  команда» рокотала голосами гнева и одобрения сказанному. Напрасно совсем  потерявшийся судья стучал своим деревянным молотком, напрасно то  одного, то другого удалял из зала – всеобщий шум и гвалт притихали лишь  на время. И все-таки Артем сумел сказать то свое, то самое главное, что  считал нужным.  
Прогремев костылями по залу, он положил перед судьей папку с  документами, предупредив, что это копии и что оригиналы хранятся у  потерпевших. Прежде чем уйти, он еще позволил себе дать два совета:  адвокатам защиты – подумать о том, что своей странной практикой они  ставят себя в положение соучастников преступления; ответчику, который  почему-то проходил по процессу как свидетель, – осознать наконец свое  положение и осудить себя самому. Как? – любой честный человек сделал бы  это без подсказки.  
В гробовой тишине вдруг онемевшего зала Артем медленно прошел к выходу,  протиснулся в приоткрытую кем-то дверь и, осилив длинный коридор, вышел  на улицу.  
Его трясло, как после ледяной зимней проруби. Ему нечем стало дышать. В  стиснутом горле что-то знакомо тонко посвистывало. Как там, у  трагических осокинских садов, тогда… Обессилевшее тело, ставшее вдруг  невыносимо тяжелым, неодолимо влекло к земле – вниз, вниз. Не имея  возможности удержать его, царапая стену металлическим углом выбившегося  из-под куртки корсета, он заскользил по ней и вскоре действительно  оказался на бетоне. Никто из прохожих на человека, сидящего у двери  присутственного места, не обратил внимания: ну мало ли что, устал,  сердечный. И лишь когда он уже лежал, дежуривший в вестибюле охранник,  выйдя покурить, натолкнулся на него возмущенным взглядом, по привычке  замахнулся черным «демократизатором», по той же привычке выдавил из себя  что-то непечатное и брезгливо пнул форменным башмаком.  
14  
Хоронила Артема вся «гиблая команда». Прощальное слово от имени  трудового коллектива сказала его бывшая наставница по компьютерному делу  Люсенька. Но обильные искренние слезы лучше всяких слов говорили о  сердечности и доброте этих людей.  
По заключению врачей, у молодого человека не выдержало и без того  измученное постоянными болями сердце. Смерть наступила мгновенно.  
Близкий друг Артема Максим погиб на Кавказе в ходе боев с чеченскими и  международными террористами. О Борисе-Борчике стало известно, что тот  уехал за границу, где успешно занимается наукой.  
Арестованная где-то на Урале «отчаянная Зинка» призналась в убийстве  своей подруги Анны и присвоении ее (тоже неправедных) денег.  
После очередной «громкой» публикации старый одинокий профессор-экономист  Овинов бесследно исчез на пути из университета до своей квартиры.  Впрочем, его и не искали.  
Найденный в квартире Артема пистолет с единственным патроном в стволе  мать покойного выбросила в мусорный бак. Туда же последовал и портфель  со всеми материалами Василия.  
Предсказанный «парад планет» успешно состоялся безо всякого ущерба для  Земли. Приближавшийся к ней крупный астероид прошел по своей обычной  орбите и покажется землянам только через 2700 лет. «Конец света»  средства массовой информации с сожалением (!) перенесли на 2012 год.  
Какая-то газета сообщила, что где-то в африканском племени живет мальчик  с четырьмя птичьими трехпалыми лапами и рыбьим хвостом. Он произносит  только одно слово – «гомозавррр». Местные жрецы пытаются перевести это  слово на свой язык, но у них ничего не получается. Прилетевшие на боевом  вертолете белые люди взялись им помочь, однако те на что-то обиделись и  всех принесли в жертву своему новому богу. Его так и зовут –  Гомозавррр.  
По количеству коррупционеров, людей с двойным гражданством и чиновников с научными степенями Россия заняла первое место в мире.  
Некоторые из ученых считают, что количество гомозавров на Земле за  последние десятилетия опасно возросло. Кое-кто радуется: процесс пошел! А  чего, казалось бы, радоваться, ведь гомозавры живут в каждом из нас и  только ждут своего часа.  
Автора этой печальной повести иные из его сотоварищей по творческому  цеху дружно обвинили в очернительстве, пессимизме, научной  несостоятельности и даже паникерстве. Бог им судья! Да хранит он их  робкие маловерные души.

К списку номеров журнала «БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ» | К содержанию номера