Валька Сунц. Рассказ

Я не знаю, зачем он, этот ее друг Скорпионов, надел подполковничью форму, отправляясь на свою последнюю охоту. Что это, глупость или отмороженность? Или та самая бездна зла, которой отличается стая авантюристов, прибившихся во времена оные к Чумышльскому университету, людей, придумавших себе имена и сочинивших биографии?.. Он никогда не имел отношения к органам, скромный технолог пищевого производства, переквалифицировавшийся в разгар либеральных реформ в не очень умелого автослесаря, брутальный пьяница, душа компании. Объявление о розыске висит до сих пор, в трех предложениях две ошибки и завязка трагедии. «МО МВД России «Песчанский» разыскивается без вести пропавший Скорпионов Александр Александрович, 17.10.1959 г.р., уроженец с. Болотное Песчанского района, житель г. Чумышля, который пропал без вести 01.12.2013 года в с. Болотное. Последний раз его видели на улице Розы Люксембург с. Болотное. Был одет в зеленую форму подполковника юстиции, фуражку с кокардой зеленого цвета, бушлат кумуфлированный белого с синим цветов». Это, конечно, писала Валька, обливаясь слезами в своей немецкой сентиментальности, сохраняя на флешку вымученный текст, собираясь ранним морозным утром в далекую поездку и внутренне уже смирившись с самым худшим — не только с розыском, но и с тем, что он ее бросил. Да нет, не бросил. «Снег растаял, и Сашку нашли, — сказала ее коллега. — Официальная версия — погиб на охоте».

Это была совсем не та линия, которой все ждали от этого сюжета, замирая в злорадном или умиляющемся молчании. Познакомились они еще в те времена, когда Вальку уже внезапно понесло вверх, но никто об этом пока не догадывался. Был такой узкий временной зазор, в который она очень ловко втиснулась. Новоизбранный ректор Шахов, мрачноватый и лысоватый, но молодой и перспективный, под давлением жены, свирепой банкирши, был вынужден отказаться от своей любовницы Марины Князевой — болтливой блондиночки, недавней выпускницы, тепло и плотно усевшейся в кресле начальника универовского юротдела. Князеву моментально смели, на ее место посадили сына тогдашнего декана юрфака Абдулшамиля Абдырвалеевича, неразговорчивого крепыша-полукровку с подчеркнуто титульно-национальным именем Степан. А Шахов, как оказалось, тосковал…

Припоминается из тогдашнего. В те времена, как видится сейчас, я еще находилась в плену иллюзий, которые диктовали казавшееся незыблемым правило: в областных городах, подобных Чумышлю, кандидату юридических наук дают квартиру. Отработав за нее пять лет, можно отправляться на новое место, но уже с неким жилищным заделом — в какой получится превратить полученную в условном Чумышле панельную однушку. Однако после защиты получение вожделенной квартиры затягивалось, что казалось тем более странным, что многие из коллег-кандидатов получали от универа жилье или ссуды на него уже по третьему-пятому разу. В попытках разобраться я дошла до ректора Шахова.

Шахов закричал, темпераментно замахал руками, все отрицая, взлохматил остатки каштановых кудрей, вызвонил своего бывшего коллегу по экономическому факультету, друга и нынешнего заместителя Шулякова, и вместе с ним взялся объяснять мне всю глубину моего невежества и заблуждения. «Вот я всегда говорил, — завывая, кричал Шахов другу, — вот говорил всегда и продолжаю говорить: самые безграмотные в правовом плане люди работают на юрфаке!» Шуляков согласно кивал, покручивая черный ус. Я придвинула друзьям-экономистам трудовой договор за подписью предыдущего ректора, в котором еще два года назад была зафиксирована обязанность университета предоставить квартиру. «Безграмотное руководство! — снова экспрессивно завыл Шахов, уже в адрес отсутствующего на встрече декана Абдулшамиля Абдырвалевича. — Юрфаком руководят некомпетентные недоумки! Обещают невыполнимое! Подставили ректора, он и не был в курсе!..» Наконец, после получасового обсуждения печальной судьбы отечественной науки и — не менее печальной — конкретного чумышльского вуза, Шуляков отбыл по своим делам. Шахов, однако, продолжил воспитательную беседу. Встав у окна, он стал делиться блистательными планами по постройке дома, огромного и современного университетского дома, розовато-бежевой десятиэтажки с черно-синей стильной арматурой балконов, на первом-втором этажах которой будут жить дворники и технички, а выше — преподаватели.

— Вы подойдите, вот сюда, поближе!.. — добросердечно подзывал Шахов. — Во-от как раз на том участке за перекрестком мы его и построим!

Шахов осторожно приобнял меня за плечи и стал поворачивать мою голову в нужном направлении. Я вежливо проигнорировала. На том мы с Шаховым и расстались.

В следующую нашу встречу, случившуюся примерно через год, он пообещал решить жилищный вопрос после того, как справится о моих научных заслугах «у Валентины Владимировны».

— А это кто? — не поняла я.

— Сунц! — внушительно произнес ректор.

С Валькой на тот момент мы поддерживали приятельские отношения, она пропела, что с ректором переговорила, все будет нормально — ей же квартиру дали. Знать бы тогда, что переговорила она совсем не о том: это было начало одной из феерических Валькиных сплетен — сплетни о моем сумасшествии, распускаемой ею с завидным постоянством многие годы, душевного, на голубом глазу инсайда, с которым пришлось бороться почти десяток лет. Так Валька нейтрализовывала конкурентов — реальных или мнимых. Собственного завкафедрой, надменного пожилого татарина, она объявила маразматиком, и он вылетел из универа так резко, что даже не успел ничего понять. Валька заняла его место, но стала копать под неформального лидера коллектива — душку Андрюшку, русоголового красавца-адвоката, который когда-то весьма дальновидно выпустил Вальку на защиту кандидатской, но допустил опрометчивый шаг, не переспав с нею как с перспективной аспиранткой.

После того как душка Андрюшка защитил докторскую, Валька разослала тайные письма, подписанные ректором, в семь адресов: в Генпрокуратуру, ФСБ, МВД, Министерство образования, ВАК и в редакции «Федеральной газеты» и «Чумышльской областной панорамы». В этих письмах руководство открещивалось от свежего доктора московского розлива и указывало на ряд технических недочетов, не позволяющих душке носить гордое звание доктора юридических наук. Ну, докторскую и не утвердили…

Начинался 2003 год. Красавец-адвокат был ошеломлен и раздосадован. Почти все в универе от него отвернулись. Я попыталась ему помочь, используя свои старые московские связи, ведя телефонные переговоры с серьезными людьми из ВАКа, но это ни к чему не привело. Сам душка разговаривал с Шаховым, но тот сделал вид, что не понимает, о чем идет речь. Видимо, история с Князевой его остервенила, и он не собирался сдавать теперешнюю подругу или что-то отыгрывать назад.

Валька же в это время познакомилась со Скорпионовым. Сан Саныч тогда ушел из окраинной шиномонтажки и вечерами таксовал, часами, бывало, простаивая в одиночестве у просвечивающей универовской аллеи молодых дубков и рябинок. Ранним декабрьским вечером в девятку Сан Саныча Скорпионова и ввалилось почти все семейство Сунцев: Валька, две ее старших сестры и младший брат. К тому времени Валька всех их пристроила в универ и, спешно, с перескакиванием курсов, учила на юристов, собирая по коллегам пятерки в зачетки. Загрузились, поехали. Ехали с небольшим приключением: по дороге машину закрутило, развернуло и ткнуло капотом в здоровенный сугроб на обочине. Дорога по случаю вечера субботы оказалась пустынной, так что столкновения избежать удалось.

— Пять человек в машине было, мы все молчим, и только Саша — уверенно так: да все нормально, нормально все будет! — щебетала Валька на своей кафедре в понедельник. К понедельнику таксист уже стал для нее Сашей.

По сложившейся традиции Валька пристроила Скорпионова в универ — пока в хозчасть — и за год выучила на юриста. Так же она выучила скорпионовскую дочь, его тетку, племянника и двоюродную сестру. Хотела сделать диплом и другу Скорпионова Олегу, вместе с которым они когда-то работали в шиномонтажке, но тут Сан Саныч, почуяв конкурента, воспротивился. Вообще, противился он постоянно, в трезвом виде — многословно, в пьяном — буйно, и Валька часто ходила в синяках. При этом она не унывала: со сдержанной радостью сообщила всей своей кафедре, что Скорпионов скоро придет им на помощь в деле обучения студентов.

— Ну, это я думаю, вряд ли, что Скорпионов будет у нас работать! — возразил единственный из коллег, молодой и только-только защитившийся Витя Тетюшкин.

Валька выволокла Тетюшкина за дверь и заорала:

— Ты чего себе позволяешь?! Почему это Саша у нас работать не будет?! Он вообще-то мой муж!

— Гражданский, — невозмутимо заметил недавний аспирант.

Через две недели Тетюшкин уволился. Скорпионов пришел на его место: иногда читал лекции, написанные ему Валькой, но чаще она читала за него. Скорпионов же в сезон уезжал на охоту, а не в сезон — просто пил, лежа на диване, либо уходил к бывшей жене и пил уже там. Валька целыми днями пропадала в универе, где ей, как завкафедрой, уже выделили крохотный кабинет. Все свободное пространство кабинетика было завалено зачетками, заложенными бумажками с размашистыми записями-напоминалками: «гражданское право — пять, гражданский процесс — можно четыре», «криминология — пять», «курсовая — пять», «выставить сессию». Все руководство проставляло сессии своим родственникам через нее. Человек со стороны тоже мог приобщиться к избранным, но уже за плату: сессия стабильно стоила тысячу долларов в рублевом эквиваленте.

Был такой хрупкий гомеостазис, некое равновесие, которое продержалось почти десять лет: белые лилии на день рождения Вальке от ректора (что, конечно, не отменяло других его любовниц, время от времени менявшихся), полезные знакомства с местной элитой, выход с отмытым и причесанным Скорпионовым на вузовские корпоративы, совместные поездки на конференции и столичные курсы повышения квалификации. Шахов не замечал Скорпионова, а тот не замечал Шахова, хотя как-то раз, швырнув к порогу вазу с ректорским букетом, весьма экспрессивно посоветовал Вальке валить к своему Шахову. Валька пропустила это мимо ушей. Она наслаждалась вниманием взрослых мужчин.

И Шахов, и Скорпионов были старше ее лет на пятнадцать. В солнечном и довольно мирном азиатском мегаполисе, откуда она с родителями, братом и сестрами съехала аккурат к окончанию школы, Валька не то чтобы не пользовалась успехом у противоположного пола, — его, этого успеха, не было вообще ни у нее, ни у ее сестер: девушек с грубыми чертами лица, огромными голубыми глазами навыкате и пересушенными волосами. Все они ходили в музыкальную школу, носили чуть ли не до выпускного огромные банты и взахлеб читали любовные романы. В школе их не замечали, на дискотеки им лучше было не ходить, на улицах никто с ними не знакомился. Кого-то из сестер родня знакомила время от времени с подходящим кандидатом, но всегда что-нибудь не склеивалось. Валькина бурная, по меркам семьи, личная жизнь и пришедшие с ней перемены сдвинули что-то и у сестер, самая старшая из которых была ровесницей Скорпионова. Старшие сестры внезапно вышли замуж, и Валька чувствовала себя той самой младшенькой из сказки, Машенькой, от которой зависит все. Она смотрела на себя в зеркало, чуть не плача от счастья, не замечая ни перепудренной серо-желтой кожи, ни вздыбленных старой химией волос, ни черной, колечками, поросли на ногах, просвечивающей через тонкую лайкру. Ярко-красная помада и такой же красный маникюр, казалось ей, заставляют забыть обо всех мелких недостатках внешности. Сестрам, как и Скорпионову, были куплены кандидатские и вовремя защищены в кандидатском же Совете, возглавляемом, конечно, Валькой. Сама Валька с пятой попытки защитила докторскую — в одном из медвежьих углов, тщательно шифруясь, ибо оскорбленный душка Андрюшка, уехавший в Москву, чутко следил за всеми ее передвижениями. Потому Валька с тяжелым фолиантом, в котором подводилась научная база под российскую проституцию, и с домашними заготовками — пухлыми белыми конвертами моталась по стране, договаривалась о защите и четыре раза ее заваливала, ибо Андрюша, давно уже ставший доктором наук и московским адвокатом, появлялся в каждом из посещенных Валькою регионов вслед за ней, лишь только она отъезжала от вокзала. Андрюша был вооружен не только более весомыми домашними заготовками, но и ненавистью, не утихающей с годами: мысль о том, что Валька когда-то его безответно любила, а потом взяла и так просто, как враг и конкурент, как самый замшелый кафедральный интриган, отомстила, приводила его в ярость. Но пятая попытка Вальке удалась: уставший от ненависти Андрюша уехал на месяц в Стамбул — отдохнуть, погулять, поесть кебабчиков, и она успела. В ВАКе докторскую утвердили, несмотря на пришедшее вдогонку диссертации Андрюшино письмо, полное негодующих воплей: там еще помнили историю его первой докторской.

Дождавшись подтверждения защиты, Валька наполовину поменяла коллектив. Коренные, в третьем-четвертом поколении, чумышльцы со стонами и проклятиями увольнялись по собственному, не в силах противостоять Валькиным ходам и рокировкам. Родственники Вальки из азиатской республики собирались в дорогу, восхваляя щедрый город Чумышль и ставшую почти легендой добрую родственницу, добившуюся высоких постов, но вспомнившую о них. Наконец все родственники переехали, а места еще были. Валька взялась за оставленную Скорпионовым шиномонтажку и пристроила к себе еще парочку бывших скорпионовских коллег — свои, благодарные, друзья никогда не помешают. Валька страдала от одиночества: Шахов вспоминал о ней только по делу или по праздникам, а Скорпионов все чаще зависал в запойном пике.

Следующим этапом Валькиного большого пути было освободить для себя кресло декана. Абдырвалеич сковырнулся, как подгнившая на ветке груша. Конечно, написав заявление, он вскоре опомнился и побежал к Шахову, желая это самое заявление забрать, но тот его не принял. Валька без сучка и задоринки стала деканом — весь коллектив проголосовал единогласно. Но вскоре она погорела. На мелочи, которой не придала особого значения. Валька была сентиментальна: чужая любовная история, сходная с прошлой тяжелой и безнадежной страстью к Андрюше, делала ее отзывчивой и слезливой. Потому Валька решила помочь своей секретарше и дальней родственнице добиться взаимности от дипломника. Той было двадцать пять, дипломнику Данилову — двадцать два. Он был тих и красив добротной красотой устоявшейся юности, происходил из далекого райцентра на самой окраине Чумышльской области, где уже устроился работать в следственный комитет. Секретарша Вера сохла по нему полтора года: пухлая и широкая крашеная блондинка, изгнанная за излишнюю властность начальственной семьею бывшего мужа, строила планы на Данилова, прорабатывая их в мельчайших подробностях, о которых тот и не догадывался. Юноша мечтал о какой-нибудь Насте, такой же тихой, как и он сам, которую, получив диплом, непременно надо будет вывезти из пригородного поселочка. Валька видела Данилова насквозь и потому взялась за дело рьяно. Способ у нее был один — шантаж. Напоив Данилова чаем в своем деканском кабинете, Валька коротко и дружелюбно объяснила ему ситуацию с Верой. В случае отказа Данилову был обещан моментальный вылет из универа без права восстановления и, соответственно, увольнение с работы. Тихий студент официально писал диплом у Скорпионова, а не у Вальки, но это была мелочь, не стоящая внимания: Сан Саныч опять погрузился в черный мрак тяжелого, злого запоя. Вечером Валька, приходя домой, сгребала в большие черные пакеты коробки из-под красного вина, пивные банки, пустые водочные бутылки — Скорпионов в своем отрыве от реальности был склонен к разнообразию. Она находила его в перепутанных грязных простынях, голого, горячего, но дрожащего крупной дрожью; ругалась и рыдала, прижимая к себе голову со смоляным с проседью ежиком, от которой ее ладони мгновенно делались жирными и пахли тленом. В общем, дипломника вела она, надеясь, что к моменту защиты, если такая и произойдет, Скорпионов выйдет из пике и сумеет хотя бы поставить подписи в двух местах — на титуле и на отзыве. Скорпионов вышел из пике раньше, сбежал на охоту, поэтому все оставалось по-прежнему. Дипломник Данилов, подумав пару недель, сказал свое твердое нет и вскоре вылетел с волчьим билетом, формально — за драку в вузе, о которой никто ничего не слышал. Приехав на работу, он поговорил со своим руководителем (визгливо-негодующий дискант которого разлетался по коридору вплоть до архива и туалета), собрал свои вещи в две аккуратные сумки, пошел сдавать дела, но уже наступил обед, ему сказали подождать. Данилов сложил дела на рабочем столе и пошел прогуляться в парк, но оттуда так и не вернулся. Минут через двадцать в парке хлопнул выстрел: табельное оружие у него пока еще оставалось. После этого все начало стремительно меняться: у тихого Данилова оказался влиятельный дядя в Москве, вцепившийся в историю бульдожьей хваткой и пообещавший наказать всех виновных в самоубийстве племянника. На Вальку нарыли мешок компромата, показательно вывели с юрфака в наручниках, закрыли на пару дней, но потом отпустили — выкрутилась, как обычно. На Скорпионова, вопреки ожидаемому, эта история произвела гнетущее впечатление, и, чтобы развеять его, он опять отправился на охоту. Где и исчез. Где его и нашли. Официально никто не выразил Вальке соболезнования. Универ хранил унылое молчание. Ректор Шахов внезапно уволил Вальку из деканов с формулировкой «за утрату доверия». Уволил подло, по-Валькиному, в день, когда она хоронила Скорпионова. Валька плакала, да. И доктора наук любить умеют.