Александр Карпенко

Пространство поэзии: трагедия и благодать. О Игоре Меламеде

У Игоря Меламеда — «тяжелая», по выражению Владислава  Ходасевича, лира. Но как же прекрасен, как завораживающе точен его  язык! Как богат оттенками! Язык поэта — сын его души. Чем сильнее  привязанность человека к земным вещам, тем острее он переживает их  потерю. И то, что на одного человека просто наводит грусть, другому не  дает дышать. Это касается не только поэтов. Это — всеобще.
Иногда мне кажется, что Игорь Меламед — автор одного большого,  нескончаемого стихотворения, которое он пишет всю свою жизнь — и никак  не может закончить. Точнее, он уже его много раз заканчивал, но  атмосфера души за это время нисколько не поменялась, и поэт начинает  писать его заново. И мне, читателю, вовсе не хочется, чтобы это  бесконечное стихотворение закончилось — настолько близко мне  мироощущение невозможности выскочить из черной полосы утрат, болью  отзывающейся в сердце поэта. Так болит, уходя, время. Такое  миро/море/ощущение было у Игоря Меламеда всегда. Это человек, который  пришел в мир с готовым знанием. Даже у признанных классиков редко  встретишь написанные в 20 лет стихи, пронизанные опытом долгожителя и  путешественника по мирам иным. Когда в жизни многое не получается,  трудно быть оптимистом. Даже поэтический гений не может компенсировать  человеку нехватку любви или невостребованность счастья, о котором  столько грезилось. Есть люди, обладающие странной особенностью  притягивать к себе и к своему окружению рок. Почему это происходит,  часто и сам человек понять не может. Может быть, это просто внутренняя  философия индивидуума. Установка на животворящее страдание.
Люди не похожи друг на друга, прежде всего, своим отношением к  преходящему и неизбежному. Некоторым людям неотвратимость судьбы тоже  кажется преходящей, и они весело смотрят в глаза року. Это не хорошо и  не плохо: это — просто данность, с которой человек ничего не может  поделать. Труднее всего нам освободиться от собственного отношения к  окружающему миру. «Так тихо, что я сам здесь словно лишний», — пишет  Игорь Меламед.

 


В бездушной вечности, увы,
мы все уже смежили веки.
Вы, современники, и вы,
рожденные в грядущем веке,
для вечности давно мертвы,
как ионические греки.
Душа, разбился твой сосуд,
забудь о бренном человеке,
и пусть, как встарь, тебя несут
мифологические реки
в подземный плен, на Страшный суд,
в огонь, не гаснущий вовеки,
в сиянье, где тебя спасут.
1998

 


У Игоря Меламеда происходит «развенчание» вечности  как античеловечного континуума. С одной стороны, мы для вечности словно  бы не существуем, причем не только ушедшие, но и ныне живущие и еще не  родившиеся люди. С другой стороны, Игорь Меламед дает нам  «непрерывность» человеческого времени, в стихах к нему в гости постоянно  приходят люди, которые сопутствовали поэту по жизни. Ушедшие не просто  приходят, они прописались в сердце поэта, постоянно в нем живут и не  желают оттуда уходить. Мы видим, что трагическое начало в поэзии  Меламеда носит изначально метафизический характер. Это отсутствие того  самого «оптимизма», который обычно преследует нас, пока наши жизненные  силы еще нам не изменяют.

 


Все навсегда похоронено
и не воскреснет вовек.
Только небесная родина
есть у тебя, человек.
И превратилось в проклятие,
в камень незримых могил
все, что, сжимая в объятии,
ты в этой жизни любил.
1999

 


Я думаю, есть необыкновенные люди, для которых вся  наша планета — не-родина. Им родина — небо. Такие люди особенно остро  ощущают «транзитность» бытия. А жизненные потери лишний раз их в этом  убеждают. Но истинная поэзия пробивает и эту преграду, соединяя  фрагментарность бытия в единое целое.
От редакции:
В 2014 году поэт Игорь Меламед скончался. Скорбим.

К списку номеров журнала «ЗИНЗИВЕР» | К содержанию номера