Под столом

                                        

«Веселись, юноша, в юности твоей,
и да вкушает сердце твое радости во дни юности твоей,
и ходи по путям сердца твоего и по видению очей твоих;
только знай, что за все это Бог приведет тебя на суд.
И удаляй печаль от сердца твоего, и уклоняй злое от тела твоего,
потому что детство и юность — суета».

Экклезиаст 11:9-10




31 августа

Спустившись вниз по эскалатору, я вышел на платформу. Начиналось самое обыкновенное утро самого обыкновенного дня.
Опять этот старик. Каждый раз, когда я появляюсь на «Елизаровской», он попадается мне на глаза. Повернувшись лицом к табличке, на которой высвечивается время, он крестится и кланяется ей, шепча при этом молитвы своими ссохшимися губами, похожими на отвердевшую губку. Видимо, считает эту станцию храмом. Несчастный. Интересно, каким Богам молится и что просит у них. Что он может попросить? Всем по куску хлеба и чтобы войны не было? Под старость молитвы всегда становятся скромнее.
Прямо скажем - не слишком хорошее начало дня. Ну почему он постоянно совершает свой сумасшедший обряд именно в тот момент, когда я попадаю на эту станцию? Неужели нельзя найти более подходящие время и место?
Две старухи пытались оттащить его, громко крича и активно размахивая своими отвратительными палками. Правильно, они ведь не могут не вмешаться: надо же себя народу показать. А повод вроде как нашёлся. Но старик только молча отталкивал их. Старухи, как им и полагается, ругались и причитали. Впрочем, своего они добились: внимание на них обратили. Увидев успешность этой операции, к ним присоединилось ещё несколько старух. Всем им нужен был кусочек пирога. До чего же отвратительное зрелище! Никогда не видел, чтобы в церкви верующего оттаскивали от иконы.

Рядом стояла группа детей, которых, судя по всему, везли на экскурсию в музей. Они смотрели на старика и старух и громко смеялись. Причём это был тот самый смех, который, попадая в мои уши, заставляет в негодовании трепетать все мои внутренние регистры. Детский смех – самый злой. Дети - странное смешение невинности и беспощадности.
Один мальчуган в жёлтой курточке, с пронзительно голубыми глазами, показывал пальцем на старика и улыбался, а потом стал пародировать его, чем вызывал неземной восторг у одноклассников. Учительницы, стоявшие рядом, тоже не скрывали своего восхищения происходящим и только для вида погрозили сорванцу своими длинными, типично учительскими, пальчиками.
А ведь эти «учителя» везли детей на экскурсию в Эрмитаж или, быть может, в Русский музей. Дома родители надеются, что их ребёнок вырастет интеллигентом (странное слово), ну, или хотя бы просто приличным человеком. Особенно, конечно, радуются бабушки и дедушки. «Внучек то наш» … Фу! Я не мог на это смотреть и быстрым шагом устремился к концу платформы, но и там меня поджидало не самое приятное явление.

Эти звуки.
Они неслись оттуда, окончательно убивая моё, и без того пошатнувшееся, душевное состояние. Их мне не спутать ни с какими другими. Я знал, что ждало меня в конце платформы, но шёл туда. Подобно тому, как идут на казнь невиновные люди, подобно тому, как, пульсируя в языческом экстазе, приносят себя в жертву. Я шёл, потому что уже нельзя было не идти.
«Город на...двольной Нев...ой го…род...нашей славы тру...до...вой». Женский голос постоянно обрывался. Такое впечатление, что время для неё останавливается и, из-за этого, она перестаёт петь. Хотя, что с неё, юродивой, взять.
Боже, ну почему я притягиваю таких людей?! Сразу двое ненормальных на одной станции! Такое впечатление, что я источаю какай-то особый запах, и они слетаются на него, чтобы съесть меня.
Когда я подошёл ближе, песня уже была окончена. Женщина стояла и раскачивалась из стороны в сторону, переступая с ноги на ногу. Она делает так всегда: когда поёт, когда отдыхает и даже когда идёт куда-нибудь.
Ладони у неё были в каком-то дерьме. Когда одну руку она подняла вверх, коричневая жижа стала стекать с ладоней и медленно сползать вниз, пробираясь к локтям, затекая за рукава старой синей рубашки (такие раньше носили в школах), в которую была обличена юродивая. Рубашка была частью обычного костюма женщины: шерстяной серой юбки по колено, коричневыми колготками и резиновыми калошами болотного цвета.  
Приглядевшись, я понял, что то, что стекает по руке вовсе не дерьмо, как мне показалось вначале, а подливка от тефтели, которую юродивая хотела съесть, но выронила и, в силу причин мне неизвестных, не могла поднять.
Грязный чёрный пёс, невесть как попавший в метро, подбежал к ней, мигом проглотил тефтелю, зевнул и прилёг у её ног. Он очень гармонично вписался, дополнив, и без него не слишком-то радостную, картину.
Женщина вынула из потёртого пакета, который стоял рядом с ней, трёхлитровую банку, в которой лежало ещё две тефтели, залитые этой гадкой подливкой, и стала вытаскивать их. Я всегда с презрением относился к зевакам, но на этот раз сам стоял и наблюдал за происходящим. Мне не хотелось всё это видеть, но какая-то неведомая сила не давала сдвинуться с места.
И почему я только не ушёл?
Одну тефтелю она сумела таки вытащить из банки своими длинными, кривыми пальцами и отправить себе в рот. Но, как это и свойственно таким людям, до желудка дошло не более половины всей еды, вторая же часть оказалась в полуразжёванном виде у её ног. Это обстоятельство вызвало очередное оживление со стороны пса. Он стал вылизывать розовым языком пол около юродивой. Открылись двери подъехавшего поезда, учтиво приглашая меня уйти от этого бесконечного испытания, но я, почему-то, остался стоять рядом с женщиной. Она тем временем уже приготовилась начать новую песню, но, наконец, заметила меня.

Мы были знакомы. Не официально, конечно, но виделись далеко не в первый раз. И я всегда чувствовал этот её взгляд. Он пронизывает насквозь, парализует, не даёт двигаться ни телу, ни мыслям. За мою жизнь я видел много несчастных людей, со многими встречался глазами, но ни один из взглядов и близко не стоит рядом с этим, и никто из людей не оказывал и десятой части того воздействия, которое оказывает на меня эта юродивая.
Но в этот раз она как-то особенно посмотрела на меня и, видимо, сначала не узнав, пыталась осознать кто я такой. Вдруг взгляд её прояснился, и она улыбнулась мне своей ненормальной улыбкой, обнажив при этом ряд огромных жёлтых зубов. Затем она  принялась вытаскивать из банки остававшуюся там тефтелю. У неё долго не получалось сделать это и, в результате, она просто стала выливать содержимое банки себе на ладонь, так что под конец там осталась одна тефтеля, а вся подливка либо уже была на полу либо стекала с ладони женщины на пол. Эту тефтелю женщина протянула мне.
Зачем!? Я же не просил…
Я не мог ей отказать. Нельзя. Никогда! Никогда! Нельзя не принимать того, что даёт тебе нищий, ведь он даёт искренне, потому что это всё, что у него есть. Даже больше – это то, что у него самого порой и не бывает, но он всё равно отдаёт тебе. Может, и рад бы дать больше, но это всё, всё, что у него есть. И это, пусть и крошечное, «всё» – богатство. Богатство, равное которому отыскать будет сложно. И не принять его - значит обратить его богатство в ничто, отобрать у нищего саму возможность видеть эти крохи как сокровища. А это всё равно, что лишить его зрения. Того зрения, которым он смотрит на мир в тот миг, когда протягивает тебе этот дар. Лишить его сознания того, что и у него может быть богатство. Что и он может дать хоть что-то хоть кому-то. Разве мог я лишить её этого права?
Юродивая протягивала мне тефтелю, и, видя что я не хочу, что не смогу съесть, она на миг как будто стала нормальной, скинула туманную пелену с глаз и сказала ясным-ясным голосом: «Ну возьми, возьми, пожалуйста, мне нечего тебе больше дать у меня нет больше ничего... И никого».
«Никого». Что я мог после этого? Выбора не оставалось. Я взял тефтелю и положил себе в карман, надеясь, что чуть позже смогу избавиться от неё. Но в ответ увидел тот взгляд, взгляд ребёнка, которого обманывают, но он уже достаточно взрослый, чтобы понять этот обман. Взгляд, который понимал, что я выкину содержимое своего кармана в первую попавшуюся помойку.
И я съел.

Это было просто отвратительно! Меня тошнило на грязный пол платформы метро. Даже не тошнило – рвало, раздирая всё внутри. Женщина заплакала. Она видела, что ничего не может дать мне. Даже такую мелочь. Ничего у неё нет, она лишняя, она ненужная в этом мире. Видела, что может я и приму этот дар, но мир, который не во мне, а вне меня, выкинет всё обратно, бросит к её ногам в виде блевотины, блевотины духовной, губительной.
Боже! Как же мне было... стыдно. Стыдно перед её блаженным миром-волей за мой псевдонормальный мир-плен. Стыдно, что я не могу подарить ей веру, веру в небесполезность её существования. Ну почему, почему, она мне может подарить, а я ей нет? Так кто из нас лишний?! Ведь если я не могу принять, то не могу и дать. Потому что самое великое, что я могу ей дать - это взять то, что она мне даёт. Кажется, что это так просто. Но не могу. И этим самым я бесконечно слаб и беспомощен.
Лучше бы мне было уехать. Ведь дальше было ещё хуже: она опустилась передо мной на колени, став своей серой, потёртой юбкой прямо в мою блевотину, в моё бессилие, которое она сама же мне и показала, достала из меня своими корявыми, холодными пальцами. Это было уже слишком! Она признавала свою беспомощность, а вместе с тем - и мою. Странная сцена: на этот раз не палач стоял над жертвой, а, наоборот, жертва видела своего палача, стоящего на коленях. Но это ничуть не умаляло грозности этого палача.
На колени! Тем самым показывая своё смирение, а что может быть хуже, чем смирение с собственной непригодностью?! Не безразличие к ней (что тоже страшно) – а именно смирение. И я – невольный творец, скорее даже катализатор этого смирения.
Мы уничтожали друг друга, кидаясь божественной силой. Она для меня – Бог-разоблачитель, я для неё – Бог-спаситель. Но я не мог спасти её, а она сумела показать мне меня. Это и раскрывало мою слабость по сравнению с ней.
Собака ткнула свой мокрый, красный, доверчивый нос ей в щёку. Женщина обеими руками крепко обняла животное и уткнула лицо в черную, с пятнами засохшей грязи, шерсть. Мне сразу почему-то вспомнилась сцена из «Сталкера».
Своими жёлтыми, болезненными пальцами она крепко сжала клочок шерсти на теле животного и попыталась что-то сказать, но вместо слов у неё вырвались только какие-то неразборчивые, булькающие звуки. Юродивая плакала. Когда я посмотрел на пса, мне показалось, что он тоже плачет. Плачет так безнадёжно, как умеют плакать только животные.

Я замечал, что медь - это какая-то неотъемлемая часть юродивых (почти такая же, как рубашки). Медь и юродивые удивительно близки. Даже и не знаю, как это объяснить. Какой-то особый запах. Медь, если можно так выразиться, делает юродивого ещё более юродивым. Так же, как безобразно-лысая голова делает детдомовца легальным детдомовцем. Детдомовцем в законе, если хотите.
Эта юродивая тоже не была лишена «медной составляющей»: на безымянный палец её левой руки было надето медное кольцо. И, почему-то, в этот момент мне стало очень интересно, откуда она взяла его. Может, оно досталось ей по наследству, или, может, она нашла его на дороге в пыли. Кто-то подарил ей, или она сама купила его себе.
Мои мысли прервал неожиданно появившийся старик, про которого я, признаться, уже успел забыть.
Не знаю, что сподвигло его придти сюда. Возможно, он услышал плач юродивой или… впрочем, мог ли он не возникнуть?! Его появление уже давно висело в воздухе. Старик подошёл к нам, посмотрел на плачущую девушку, затем на собаку, а потом перевёл взгляд на меня.
Этот взгляд. Я был потрясён тем количеством гнева, которое источали глаза старика. Доисторический ужас. Казалось, что его зрачки сейчас лопнут, и из них тёплой красно-чёрной струёй брызнет гнев воплоти.
Старик продержал меня под дулом своего взгляда невыносимо долго (по крайней мере мне так тогда показалось). После этого он повернулся к юродивой, все ещё стоявшей передо мной на коленях. Повернулся, чтобы начать очередной акт пьесы, писавшейся на моих глазах.
В какофонической агонии, старик упал к ногам женщины. Рыдания, стоны и попытки что-то сказать слились во одно безумное, страшное в своей разнородности, пение. Именно пение, ведь пение – это магия слияния слов, голоса и страсти. «Ну что опять, опять издеваются?! Опять?! Суки! Бедная, бедная ты моя девочка». Старик вновь посмотрел на меня с такой ненавистью, какой я ещё ни у кого никогда не видел.
Юродивая что-то сказала ему на ухо, после чего сняла с себя медный крест (наверное, он был в комплекте с тем кольцом), и отдала старику. Он некоторое время разглядывал его, держа перед собою на вытянутой ладони. После этого он встал, и нежно протянул его мне. Я взял крест, чуть коснувшись при этом ладони старика. Одно прикосновение - и меня как будто дёрнуло током, отрезвило, прервало многолетний запой. Он вновь взглянул на меня. И это был уже совсем другой, диаметрально противоположный, взгляд. Как будто молящемуся святой с иконы улыбнулся.

Я не крещёный. Но не принять этот крест не мог. Это был больше, чем подарок. Женщина отдавала мне не просто крест, она отдавала веру. Веру, так пошатнувшуюся сегодня. Из-за меня в том числе.
Принять крест от юродивого это почти то же, что принять от самого Бога, быть крещёным Иоанном Крестителем в чистых водах Иордана. Не даром же говорят, что юродивые - от Бога. И я взял этот медный, самый простой и в то же время самый святой крест. Так бережно, как одевал его на шею, я уже давно ничего не делал. Так же бережно, как первый снегопад покрывает рябину, как шлифует море попавшее в него стеклышко, как небо хранит каждый наш вздох.
Вера не принятая - вера данная.

Что я мог дать ей взамен? Наверное, в ответ на чужую веру можно отдать только свою. Но что является моей верой? Не выскребать же ржавым разумом мох с камня внутри меня!
И тогда я вынул из паспорта мою фотографию. Почему? Ну а что ещё, что? Денег? Смешно. Давать их взамен веры. Тем более я ведь знаю, кому я эти деньги отдаю. Кто их заберёт и кинет первой шлюхе, смеясь над своими «работниками юродивого фронта», работниками дна и ада. Да и зачем ей деньги, она ведь не для этого на самом деле здесь стоит. А фотография… может она посмотрит когда-нибудь на неё и помолится за меня. И, говорю это вполне искренне, эта молитва мне куда важнее, чем многим верующим, даже если бы за них помолился сам Патриарх. И опять я думаю о себе, о своей выгоде. Даже сейчас. Ну что я за человек! Дерьмо!
Юродивая бережно взяла фотографию и положила в свой старый, вязаный, кошелёк (тоже, кстати, неотъемлемая часть юродства), неведомо откуда вытащенный ею.

Сцена эта, хоть и не была понята окружающими, вызвала у них движение самых низменных жилок. Нашёлся повод вмешаться, пообсуждать, посмеяться, себя, в конце концов, показать. Невидимый лакей пролетел на своих чёрных крыльях над платформой, и было слышно, как он произнёс: «Кушать подано, господа, кушать подано». Люди приняли еду с удовольствием! До чего же доведён народ, как измучен, если при появлении возможности возвыситься хоть над кем-нибудь, пусть это даже юродивая, он любым способом сделает это. Сколько комплексов и сколько обид. Сколько «недожизни» и «недосмысла». Сколько злости и ненависти. Как же человек должен не уважать сам себя, если он избирает объектом для самоутверждения беспомощную юродивую. Если только её он ставит ниже себя. Если он вообще считает, что можно сравнивать людей, ставить кого-то ниже или выше себя.

Огромная потная женщина, хозяйка здоровенного красного носа, похожего на дородную молодую картошку, помчалась, быстро передвигая своими желейными целлюлитными, ногами, к милицейской будке, находившейся в начале платформы. Причём тут милиция, какой закон мы нарушили? Бедная, наверное, дразнят за такой нос. И не перестанут смеяться, даже если она весь Санкт-Петербург сдаст в лагеря, напротив – будут презирать ещё больше. Самое страшное, что она сама это понимает и, пожалуй, это её злит ещё больше. Мне это напоминает людей, больных СПИДом, которые насильно заражают других от одного только осознания собственной безнадёжности.
И вот, как следствие её поведения, по направлению к нам бодрым шагом приближались два милиционера. Между ними восьмёркой бегала потная женщина, размахивала своей огромной плетёной пластмассовой сумкой, и рассказывала о «мальчике с собакой, из-за которого тошнит блаженную и её отца». Какой «мальчик с собакой»? Какой «отец»? Что за бред!? Богатая, однако, у неё фантазия. Детективы кухонные писать может. Успех заранее обеспечен, тем более что внешность у неё для этого занятия вполне соответствующая.
Но, на наше счастье, как раз в этот момент подошёл поезд и благородно пригласил нас к себе. Ждать ему долго не пришлось и, спустя мгновение, он утолил голод посредством мальчика, старика, юродивой и чёрной, как смола, собаки, которая, как будто учуяв опасность в приближающихся стражах порядка, проскользнула за нами в дверь.

Вагон не обратил на нас особого внимания. Большинство людей дремало, как будто выпрашивая прощения у сна, который они так дерзко прервали, потому что «пора было вставать и бежать на работу». Те, кто покрепче, читали утренние газеты. Оставшаяся часть, всё-таки заметившая наше появление, лишь сделала глубокий вдох, приготовясь выслушать речь юродивой. Пара старушек, засуетившись, искали кошельки, чтобы подать копеечку во спасение… нет, конечно же, не женщины - во спасение души своей. Спасение ведь, оказывается, купить можно. Остальные опустили глаза вниз, чтобы не смотреть в глаза женщине, когда она будет проходить мимо. Две десятиклассницы захихикали. Короче - всё как всегда. Кто это хоть раз видел – в подробностях не нуждается.
В углу стояла молодая модница и ела очередной общественный продукт потребления в виде «умного современного романа», страницы которого были одобрены общественным мнением, проверены временем длиной в год и залитованы липовой интеллигенцией. Обидно за некоторых представителей этой «новой интеллигенции»: раньше на самом деле были достойными людьми, но деньги... Платят им за всё: за гнилые фильтры во рту, за извращённые линзы на глазах, за розовое масло на губах, которыми они высасывают правду из ничего. Но почему, почему они это делают? Зачем формируют этот чёртов класс под названием «новая интеллигенция»? Вопрос не ко мне, а к тому, кто создавал человека. На самом деле обидно, ведь некоторые из них ещё лет 15 назад пели песни, писали книги, которые были антипродажными по своей сути. А теперь они способствуют развитию эпохи, которую Герман Гессе называл фельетонной.
Собака доверчиво подошла к моднице и не менее доверчиво потёрлась своей умной, ласковой мордой о ногу девушки. Стоит также отметить, что собака была отнюдь не первого сорта чистоты, и это незамедлительно повлекло за собой то, что на белоснежных сапогах модницы появилось пятнышко грязи. Наклонившись над собакой, она своим тоненьким хлипким голоском пыталась перекричать шум вагона: «Скотина! Ты знаешь, кто мой папа? А кто мой жених? Они тебя порвут. Слышишь? Порвут! А ну вылизывай, тварь!» Сидевший рядом молодой человек чудом оторвался от написания смски и гневно вскочил, изображая готовность помочь девушке. Естественно не просто так. Пошлый взгляд выдавал его с головой «Вылизывай!» - кричала модница. «Вылизывай!» – кричал в такт ей молодой человек. Собака, словно поняв их выкрики, пристыженно начала водить своим розовым невинным языком по ядовито белоснежной поверхности сапога. Символично, чёрт возьми, очень символично!

Тем временем всё было готово к обряду унижения: юродивая протянула вперёд руку и открыла рот, чтобы произнести речь, пассажиры, в свою очередь, были готовы слушать, воздух был готов содрогаться под её словами, мелочь была готова войти в её ладонь. Но обряду так и не суждено было начаться: старик рухнул на колени перед женщиной, вцепился в рукав её рубашки и дрожащим голосом простонал: «Нет! Не смей! Запрещаю! Заклинаю! Перед кем унижаешься? Ну что, что тебе надо? Деньги? Я же всё тебе дам. Ну не молчи! Возьми». И тут он начал выворачивать карманы, из которых, к моему неописуемому удивлению, посыпались деньги. Сцена начала привлекать всё большее внимание. Дальнейшие события напоминают мне сцену из «Мастера и Маргариты», в которой Воланд разбрасывается деньгами в театре. С виду интеллигентный, мужчина, стоявший рядом, как бы невзначай наступил на упавшую рядом с ним 100-рублёвую бумажку. Девушка, которая минуту назад говорила о том «какие у неё отец и жених», не побрезговала взять себе несколько купюр. Благо при виде денег она совершенно забыла о псе, дав тому возможность скрыться с её глаз. И остальные пассажиры… впрочем, мне неинтересно об этом писать. Тем более после того, как Булгаков описал это настолько точно. Я продолжал наблюдать за юродивой и стариком, который, вывернув карманы и выкинув оттуда все деньги, опять стоял перед ней на коленях, опустив голову вниз. Она же пристально смотрела на него очень… непонятным мне взглядом. Это было не презрение, не жалость и не злость. Что-то совсем другое, мне не известное. И, вдруг, юродивая проговорила совершенно чужим, не своим голосом: «Не нужны мне твои деньги. Убирайся». Это был голос здорового человека, а отнюдь не юродивой. Создавалось такое впечатление, что женщина всё это время только изображала из себя ненормальную, на самом деле являясь абсолютно здоровой.
По-видимому, полностью убитый ответом юродивой, старик остался стоять на коленях, прикрыв лицо руками. Я был почти уверен, что он плачет. Вокруг него носились люди и собирали деньги. А женщина смотрела на него всё тем же страшным, неизвестным мне взглядом.
О том, чем могла бы окончиться вся эта сцена, не знает, пожалуй, никто, но в этот момент случилось нечто, после чего полетит не одна чиновничья голова, о чём так долго будут писать газеты и разговаривать старухи на лавках. 31 августа 2005 года город Санкт-Петербург остался без электроэнергии. Несложно догадаться, что свет в вагоне погас и поезд, проехав ещё немного по инерции, издал истошный скрип и остановился, застряв где-то посередине между станциями «Елизаровская» и «Площадь Александра Невского».
В конце вагона заплакал ребёнок, рядом со мной молодая девушка взвизгнула, отпрыгнула и сказала кому-то: «Что вы себе позволяете!» Несколько человек вообще не обратили внимания на случившееся, и продолжали рыскать по полу в поисках денег. Мне же, признаться, всё это было в высшей степени скучно и безразлично. Я облокотился на двери и, медленно спустившись на корточки, обнял подошедшую собаку и уткнулся в её вонючую, но бесконечно родную морду. Хотелось плакать. Даже не плакать, а рыдать и кричать. Подобно тому, как это делал старик.
Не знаю почему, но я отчётливо помню ход своей мысли в тот момент и почти дословно могу воспроизвести её.

«Вот она - жизнь на дне. Наблюдая такое, и самому несложно с ума сойти. Невыносимая тяжесть действительности на хрупких женских плечах. Все они действительно на дне, под давлением тысяч атмосфер. И тут не деньги - тут совсем другое. Отсутствие денег – это нищета, бедность – структура совсем иного фундамента. Бедность – это некий фактор, показатель жизни. Жизни без друзей, без любви, без некоторых частей судьбы, которые всем остальным представляются неотъемлемыми.
Многие скажут, что ей каком-то смысле повезло, она - блаженная и не понимает своей трагедии. Но кто знает, что там у них внутри творится, быть может, они в сто раз чувствительнее нас всё воспринимают, а вот только сказать не могут? И понимают их только лучшие друзья - бродячие псы, обитающие возле метро.
Эта бедность настолько давит сверху на них, что всю жизнь они бредут с опущенной головой, не в силах оглядеться и увидеть что-то новое, отличное от серой, скучной земли под ногами. Целыми днями заняты добычей пищи, растущей из асфальта, который они постоянно видят под собой, а на то, чтобы поднять голову и сорвать плоды с растущего рядом дерева, у них просто нет сил. В то время на размышления, содержательный диалог с кем-то или, на худой конец, с самим собой - на всё это они уже не способны. И даже в те редкие минуты, когда они всерьёз начинают размышлять о своей жизни и сталкиваются с вопросом типа «ради кого я живу?», душевные боли от сознания своей никчёмности настолько сильны, что терпеть их невыносимо, а убить их можно только максимально затупив разум, стерев эти мысли из головы. Водкой, телевизором, вокзальной шлюхой - это неважно, главное - убить. И убивают. Мало кто находит в себе силы жить с этими мыслями и пробовать взнуздать их.
Многие наивно считают, что у каждого должна быть какая-то мечта в жизни, цель, идея существования. Я, к слову, не отношусь к этому типу людей. Считаю их фарисеями и крючкотворцами. Приведу их доводы: «Казалось бы, что самое серое и печальное - жить без цели, как получится, по течению, согласно укладу. Страшные муки должен терпеть тот, кто в конце жизни осознал всю ширину, весь диапазон её, но перед ним уже неминуемый конец. Но самые ли страшные такие муки? Сложно сравнивать эти мучения с теми, которые терпит человек, всю жизнь живший мечтой, стремящийся к ней, но так и не достигнувший цели. Зачем тогда всё это было? А каково на душе, когда идея, ради которой ты всю жизнь существовал, оказывается неверной на корню? И как чувствует себя учёный, понявший, что наука, которой он отдал всю жизнь, рушится на глазах, перечёркивая собственные аксиомы и уставы. Ведь, по сути, и первые и вторые приходят к концу жизни с одним и тем же: ни с чем. И, даже, если вдуматься, люди, жившие «по течению», находятся в более выигрышном положении, потому что жить было легче и беззаботнее. И, в принципе, они могут сказать: «Да если бы я только захотел...»
Ну не фарисеи ли?! Как можно сравнить эти мучения? Всё равно, что сравнивать голубое с шершавым, написать на эту тему научный труд и придти к убедительному доказательству, что одно из них лучше! Сравнение здесь неуместно и даже как-то некорректно.
Мне же ближе суждение о том, что само понятие «смысл жизни» бессмысленно по своей сути. Скорее всего, один, не шибко умный, но весьма уважаемый, человек выдумал этот термин, вокруг которого люди вьются уже многие столетия. Но зачем на него отвечать? Поверните голову налево и скажите, какого цвета кот, спящий у вас на столе? Если даже стола не существует. А тем более – кота. Выходит, мы изучаем свойство объекта, которого даже не существует. Не решив основную задачу, вдаёмся в тонкости.
Ещё «круче» как-то раз сказанула одна моя случайная знакомая. После этой фразы я ещё больше возненавидел женскую глупость. Она, сжав губки бантиком и сделав очень сосредоточенное лицо, выкинула изо рта: «Смысл жизни – это ответить на вопрос «в чём смысл жизни?» Про рекурсию девочка, видать, никогда не слышала.

-Позвольте перебить вас, молодой человек, - сказал старик, сев рядом со мной. Я, оказывается, сам того не замечая, начал мыслить вслух. Мне стало немного не по себе: всё-таки я высказывал довольно интимные мысли, не предназначенные для чужих ушей.

Тут я обратил внимание на его голос. Не могу понять, где раньше слышал старика. Но это точно не было дежавю. Этот голос нельзя забыть, его легко идентифицируешь среди тысячи других. Как белое пятно на космически-чёрном просторе. Из него так и хлещет энергия. И не только в самом голосе я стал узнавать знакомые черты, но и в глазах, в движениях, жестах – во всём, из чего складывается человеческая речь.
-Ну что, надо тебе столько денег? Надо? А у меня ведь их нисколько не убавилось. Я ведь… знаешь кто? Вечный Жид. Агасфер.
При этих словах меня немного передёрнуло. По идее, надо было подумать, что передо мной сидит сумасшедший, и не обратить особого внимания на его заявление, но в голосе у него не чувствовалось никакой болезни, да и эта выходка с деньгами - вряд ли у простого сумасшедшего будет столько денег. Я стал внимательно ловить каждое дальнейшее слово.

-Понимаю твоё удивление. Может мне не стоило сразу называть своё имя, но я хочу чтобы ты с самого начала знал: перед тобой сидит Агасфер, Вечный Жид. А сейчас - не думай о том кто я, а просто удели мне десять минут и выслушай меня.
В писании ведь не всё о моём наказании сказано. И живётся мне хуже, чем ты можешь себе представить. У меня куча денег, у меня бесконечность денег, но я не могу никому ничем помочь. Такое вот подлое наказание. Сначала, впрочем, прекрасно жилось! Шлюхи, вино, веселье. Смерти нет, денег много, ну что ещё, казалось бы, надо для счастья? Естественно, я не сразу понял, что такое бесконечность времени. Да и сейчас, наверное, не понимаю, но отношение к ней, конечно же, изменил. Долго жил я так, в бесконечно сытом мире, не смотря по сторонам на всё, что происходило вокруг. Войны, голод, чума и революции – всё это проходило мимо, мне подобное было не нужно и не интересно. Но, однажды, сжалился я над одним стариком. Больной дедушка, маленький такой, жалкий весь. Хворал чем-то, не помню чем, но, впрочем, это и не важно. Решил я ему помочь. И... не смог. Я, богатый и сытый, не мог помочь этому забитому, жалкому старику. Это было так странно, ведь я привык, что всё могу купить, абсолютно всё! Стоял и смотрел, как он умирал и глядел на меня такими глазами. Такими! Казалось, что это Он сверху смотрит на меня этими глазами. В этом взгляде любовь и ненависть переплетаются в пронзительном танце, образуя сумасшедшие узоры сознания. Наверное, этот старик специально был послан свыше, чтобы мои страдания, наконец, начались. Эта встреча знаменует для меня начало страшного периода моей жизни, который длится до сих пор. По значимости это происшествие не уступает, пожалуй, как рождению, так и встрече с Ним. Можно сказать, что я уже три раза рождался, но ещё ни разу не умирал. Странно, не правда ли?
Почему же этот старикашка оказал тогда на меня такое влияние? Наверное, в тот момент, после долгих лет благоухания, я, наконец, увидел всю свою ничтожность. Своё бессильное всесилие. И как же я возненавидел Бога в тот момент! И, почему-то, стал видеть то, на что раньше и не думал обращать внимания. Совесть взялась откуда-то. Жалость. Сострадание. Но никому они не нужны. Потому что проклят я и не могу никому помочь! Ужасно! Меня же люди инстинктивно ненавидят. Они не понимают, каково это: хочешь ребёнку голодному на улице помочь, протягиваешь ему деньги, а он не берёт. Умирает, замерзает, мать пьяная дома побьёт, если он денег не принесёт... а он не берёт. Ладно, что не берёт, так ещё и смотрит в глаза таким взглядом, что мне выть хочется. Ну почему? Даже она, эта блаженная, юродивая, которая ни хера, ни хера не понимает и та от меня воротится. Как от змия! За что мне это?! Удивляюсь, что ты ещё меня слушаешь.
Ведь пытался я у Него прощение вымолить, пытался, но не простил Он меня. Взывал, постился, молился днями и ночами, обет молчания брал – всё бесполезно. Не простил. А потом всё пошло по новой: шлюхи, кабаки, роскошь. Раз всё равно не прощает, зачем, думаю, себя ограничивать? Потом опять совесть проснулась – решил, что смогу всё-таки выпросить прощение, пообещал себе до конца идти. Но куда там: опять сорвался. Так полосами и живу. То гадость, то совесть. Сейчас вот совесть, а что завтра будет - никому не известно.
Сложно тебе, наверное, будет понять меня. Сначала попробуй вникнуть в различие между конечным и бесконечным, а потом уже ищи его между смертным и бессмертным. Для нас с тобой слово «бесконечность» звучит абсолютно по-разному. Для тебя это значок, нечто абстрактное и несуществующее, а мне, имеющему такое же, как и у тебя, устройство мозга, приходится столкнуться с этим значком лицом к лицу. Вдумайся, ведь мне бесконечность времени дана! Для тебя - слово, для меня - факт. Поверь, к этому не так легко привыкнуть, как кажется. Сжиться с тем, что смерти не может быть как таковой. Ах, если бы всё было проще! Если бы бесконечность могла обернуться назад и посмотреть мне в глаза. Даже она, великая и таинственная, даже она сжалилась бы надо мной. Но куда там! Да, Вечным Жидом быть - это вам не под ногтями спичкой ковыряться.

Почему-то я верил ему. Человеку, который крестился, глядя на часы в метро. Человеку, который кидался деньгами в вагоне. Человеку, который назвал себя Агасфером, Вечным Жидом. И я молчал, не смея перебивать священную исповедь. Он продолжал:

-Я тебя понимаю, мой мальчик. Не каждый день, наверное, такое происходит. Не каждый день Агасфера в метро встречаешь. И ты правильно молчишь. Ничего не говори - лучше меня слушай. Мне то уж есть что сказать, поверь! Некоторые мысли во мне уже 2000 лет маринуются. Перезрели они уже давно, жаль только сорвать некому. В силу наличия огромного количества свободного времени, я порой размышляю над вещами, над которыми вы и не задумываетесь, потому что вам… некогда. Именно некогда. Вам всегда всё некогда. Всю жизнь спешите. А куда? Спите меньше, чем хотите, по эскалатору вниз бегаете, всё быстрее стараетесь сделать, а ведь вам, если вдуматься, не так уж мало дано. По крайней мере, не так мало, как кажется. Я тоже сначала по привычке всё спешил куда-то, суетился. Но, со временем, осознал бесполезность спешки. Суета и тлен.
Ты тут о бедности вслух рассуждал. Я уж, извини, подслушал. И во многом я с тобою согласен. Вот я богатый. Бесконечно богатый. Сам видел, чем мои карманы наполнены. И что мне с этого? Я ведь одновременно и бесконечно бедный. А вообще, по-моему, всё дело в благодетели. Как сказал, если не ошибаюсь, один французский философ: «Бедность - это то состояние, при котором щедрость является добродетелью». Удивительно точная фраза. А моя благодетель – какая она? Пожалуй, что и нет её вовсе. Всё то, что я пытаюсь подделать под благодетель - это не более, чем способ получить прощение и избавиться от мук. Она ведь не настоящая. И это не только меня касается. Благодетели вообще куда меньше, чем может показаться. Её постоянно играют. Для разных целей: для рекламы, для выпендрёжа, из-за боязни перед великим судом, на худой конец. Научи меня быть бедным, будучи богатым! Научи! Ну вот как, как мне искренне возжелать людям счастья, как сделать им добро, когда я их ненавижу. Ненавижу! Им жизнь дана, смерть дана, делай что хочешь. Живи! А ты посмотри, посмотри, как они её проживают! Как бесполезно, как легкомысленно! Может по глупости, а, может, это просто их природа.

Он замолчал. Его монолог подошёл к тому месту, которого я ждал. То, что старик говорил дальше, я уже где-то слышал, или, может, читал. Он вскинул голову вверх (даже как-то слишком картинно) и продолжил, уже почти криком:
-Почему ты не прощаешь меня? Сколько человек тебе тогда не помогло? Даже Иуда, предавший тебя, и тот сумел умереть. Почему я? Чем я хуже их? Почему именно я символизирую совесть человеческую? Почему именно меня ты избрал знаменем, которое уже столько лет реет над их ордой? Все их грехи на меня легли! Получается, я такой же, тоже страдаю за всех. Такой же, как и ты. Тоже грехи принял. Только вот живу вечно! Как мне тебе доказать, что я раскаиваюсь, ну как!? Кто мне, богатому, поверит? Я ведь всё могу купить! Всё! Кроме души. Правильно говорят, что деньги творят всё, кроме человека. Вот я и не человек, а так. Ведь тем я и беден, что у меня нет ничего, кроме денег. Ничего! Даже смерти! Ненавижу! Сволочи, ну посмотрите на себя: алкаши, воры, убийцы, а вы можете умереть! Чем я хуже, чем моя душа гнилее?! Моя, веками выстраданная и терзаниями ограненная?! Почему не могу я дать, даже если искренне хочу помочь? Почему я могу только гадить на этой земле?! И ведь готов выставить напоказ душу свою, но некому. Некому! Не поймут, за дешёвое представление сочтут, сожрут вместе с поп корном и посмеются. Мальчику вот этому извергаюсь, а он, быть может, сидит и смеётся над больным человеком! Ведь так?! Так?!  

Старик не получил ответа. Впрочем, он в нём и не нуждался. Даже если бы мне и было что сказать, я бы не смог: язык бы не подчинился. Старик опять закашлялся. Громко, на весь вагон. Ужасный, болезненный кашель. Потом продолжил хриплым голосом:  
-Жалко, что вот так нельзя душу выкашлять. Отхаркать и посмотреть на неё со стороны. А потом со злостью растереть ботинком. Вообще, если ты замечал, с течением жизни на душе всё тяжелее становится. Можешь представить, сколько у меня веса накопилось за столько-то лет! Тяжело, чёрт возьми! Но смерть не обманешь. Была у меня мысль смерть сымитировать: выколоть глаза свои, чтобы не видеть лиц этих, отрезать уши свои, чтобы не слышать речей этих, язык вырвать, чтобы не мог я словоблудить и лгать. И, так как бессмертен я, то после прыжка со скалы всего лишь сломаю себе все конечности и перестану чувствовать. Таким образом, я полностью отрежу себя от мира. И вот останусь я наедине со своими мыслями. Представь себе: вокруг темнота и только ты со своими мыслями. Если кто-то чего-нибудь скажет тебе, не услышишь ты, и, если появится желание сказать что-то кому-нибудь, то не сможешь ты этого сделать. По сути, никакие внешние воздействия ты не ощутишь и никак с внешним миром не свяжешься. Единственным признаком существования останется способность мыслить. Мыслить в полной темноте, ничего не чувствуя - только ты и мысли, мысли, мысли. Какое блаженство! Ведь не поддашься ты порокам никаким, даже если захочешь. Это какой-то аналог смерти, ведь если после смерти человек способен мыслить, то такая вот жизнь мало чем от смерти отличается. Можно даже тешить себя мыслью, что ты уже умер. Но как подумаю я, что, размышляя так на протяжении долгого времени, веков, тысячелетий, можно ведь и какую-нибудь великую тайну познать. И никак, никак не сможешь ты рассказать её людям. Потому что язык твой вырван и органы твои не действуют. А, может, ты вообще уже умер, просто не знаешь об этом. И, наверное, только сильнее станут страдания от неспособности донести до мира эту тайну и хоть какую-то пользу людям принести.

Я не приукрашиваю и пытаюсь писать именно так, как говорил старик. Согласен, это абсолютно не разговорный стиль, но я пишу именно так, как слышал. Было видно, что многие фразы не спонтанны – эту речь, судя по всему, он уже не раз проговаривал про себя.
Постепенно людские глаза привыкали к темноте. Все деньги с пола были подобраны. Пьяный лысый мужик лет пятидесяти, ежеминутно оповещал всех, что ему надо где-то справить нужду. «В шапку ходи, отец, мы как-никак живые люди, да?!» – донеслось, наконец, ему в ответ. Основной бедой была страшная духота, стоявшая в вагоне. Народу было много, так что не стоило надеяться на то, что она спадёт. К счастью, один парень догадался открыть форточку (или как там это в вагонах называется). Стало немного легче. Постепенно народ приходил в себя и уже в другом конце вагона кто-то громко смеялся, две дамы неподалёку обсуждали последнюю серию сериала, кто-то спросил о том, как вчера сыграл «Зенит». Мне же лично легче не стало: всё было такое же липкое и душное. Хотелось блевать. Наверное, у меня даже поднялась температура: меня всего ломало, я истекал потом. Старик продолжал свою речь, но я уже с трудом её понимал:
-Я, я столько лет строю театр для одного актёра и одного зрителя, - продолжал он. - И каждый день, каждый день, прихожу, как в афише написано, в 18:00, и выставляю душу, а зрителя то нет. Не ценит Он актёра своего! Где же Ты? Куда от меня прячешься? Ну возьми меня сейчас, а то опять кончусь, опять начну благами твоими сраными пользоваться, потом опять раскаиваться, потом опять каяться.... Прерви цикл сейчас! Ты ведь прощаешь остальным, прощаешь им то, что они глупые, бездушные. Порой за просто так прощаешь. А мне?! Они ведь тебя повсюду продают так, что мой грех кажется ничтожным. Торгуют тобой, пользуются, деньги на тебе зарабатывают. А я ведь заработал, заработал любовь твою. Смотри, вот меня мальчик выслушал, не отпихнул. Прими, прими раба своего! Прими, слышишь?! Представляешь себе, - он опять обратился ко мне, - и вот так каждый день. Не отвечает, гад! Снимай афишу. Молчит себе на небесах. Ну и молчи!

Тем временем поломку устранили, в вагоне зажёгся свет и поезд тронулся. А старик всё говорил и говорил. Я уже не слушал. Не потому, что мне было неинтересно, просто в меня уже не лезло. Я был наполнен до краёв.

Поезд прибыл на абсолютно пустую платформу. Двери открылись, и люди облегченно высыпали наружу. Я вышел из вагона раскачиваясь: мне было совсем плохо. Казалось, что упаду в обморок. Чтобы не рухнуть на пол, мне пришлось прислониться к стене. Потом стали происходить вещи, за достоверность которых я не отвечаю. Не исключаю, что их додумал мой мозг, который был в не вполне здоровом состоянии. Но, всё-таки, я их опишу. Хотя бы в качестве вознаграждения за их оригинальность.
Огромный зал заполняли звуки мелодии начала 20 века. В самом центре зала стояла клетка, в которую был заключён старый полуразвалившийся патефон. Искусство, заточенное в тюрьму, вырывалось из клетки своими звуками, своими вымученными волнами. Пресная, монотонная мелодия наводила тоску и грусть. Но, почему-то, никто из людей не замечал клетку. Все проходили мимо, не обратив на неё ни малейшего внимания. Казалось, что видели её только я и старик.
Он подошёл к клетке и молча встал напротив. Потом неожиданно рванулся к ней, что-то закричал и стал раздвигать прутья в разные стороны. Что именно он кричал, я уже не помню: голова болела, хотелось скорее оказаться дома и лечь в постель.
Даже сильные мужские руки не смогли бы разогнуть прутья, что тут говорить о старческих, обессиленных. Толстый милиционер подошёл к старику и потребовал оставить в покое клетку, но тот вцепился в неё руками ещё сильнее и не желал отпускать. Подошёл ещё один милиционер, и, вдвоём, они таки сумели оттащить старика от клетки. Он извивался в руках у стражей порядка и кричал. На это раз я услышал его слова: «Дайте, дайте на свою дитятку полюбоваться-то. Суки! Отдайте! Я вернусь к тебе, вернусь! Слышишь? Окончатся мучения твои ибо чист ты!» Вдруг изо рта у старика пошла пена.
Наверное, это был эпилептический припадок. Он потерял сознание, тело обмякло, повисло в руках у милиционеров и послушно поволоклось за ними.
Меня всегда коробит, когда я вижу птиц в метро. Вот и на этот раз я с болью увидел голубя, в панике бьющегося под потолком в поисках свободы, в поисках неба. Как некий символ свободы обречённой на смерть. Неожиданно голубь сорвался и стрелой полетел в сторону клетки и, пролетев между прутьями, врезался в патефон. Монотонная музыка ещё на миг по инерции зависла в воздухе, после чего наступило молчание. Пластинка с шумом выкатилась из клетки, и, проехав ещё немного, прилипла к полу. Белое, с двумя-тремя пятнышками крови, перо птицы опустилось мне на ботинок. Я осторожно поднял его, положил во внутренний карман пиджака и направился в сторону выхода.




































1 сентября

Первое сентября, дети идут в школу. Всё это пахнет чистыми ногтями и пресным мылом.

Первое сентября, сегодня все равны: и у двоечников и у отличников дневники пустые, без оценок. И так одиннадцать лет, каждый год в этот день все оказываются в равном положении. Некоторым, наверное, потом порой бывает обидно, что в дальнейшей жизни такого не происходит. Вообще представляю, как бы все заплясали, если первый день осени продолжал уравнивать людей на протяжении всей дальнейшей жизни.
Четверг. Наверное, всё школьники обещают себе взяться за ум с понедельника и, наконец, начать новую жизнь. Для большинства этот понедельник так и не наступает все одиннадцать школьных лет. Не наступает он и после.

Ночью я никак не мог заснуть: не давал покоя вчерашний день. Всем знакомо это состояние, когда вроде спать тебе хочется до безумия, но при этом прекрасно понимаешь, что пойти и лечь в кровать сейчас просто бессмысленно, это будет издевательство над сном. Так что я, человек, глубоко уважающий сон, не стал дразнить его и пошёл на кухню пить чай. Параллельно с этим я описывал в дневнике все вчерашние события.

Но уже сейчас, во время написания этих строк, вчерашний день покрыт туманом. Если бы сразу не записал – теперь бы уже точно ничего не вспомнил. А так я имел возможность описать все события на свежую душу. Душу, на которой ещё не успели сомкнуться поры, открытые Агасфером. Все события удивительно чётко улеглись в моей голове, целые фразы старика я воспроизводил дословно. И это притом, что я отнюдь не обладаю хорошей памятью. Удивительно! Настолько удивительно, что я никак не могу понять, всё вчерашнее – это мои фантазии, или я действительно общался с Агасфером. Впрочем, это не так уж важно. Ведь, так или иначе, он рассказал мне столько интереснейших вещей, что при случае можно даже сесть за книгу.
И вообще, если это действительно всего лишь танец моего сознания, то я, чёрт возьми, горд за себя. Ведь все выдуманные персонажи сумасшедшего – это он сам. А Агасфер (то есть я) произвёл на меня вчера глубочайшее впечатление. Так что, если я даже и сумасшедший, то, стоит признать, довольно интересный тип. Что не может не радовать. Если уж и страдать раздвоением личности, то обязательно так, чтобы обе они были, в общем и целом, натуры недурственные.

Весь микрорайон заполнила музыка из репродуктора, установленного на школе. Ну правильно, сегодня же первый учебный день. Без десяти восемь, линейка скоро начнётся. Выглянул в окно. За окном папы, мамы, бабушки и дедушки ведут малышей в первый класс. Неподалёку группа старшеклассников уже отмечает первое сентября, распивая разнообразные спиртные напитки. Во всем этом, даже во взрослых, ведущих детей за руку, чувствуются энергия молодости и запах свежести. Пока это не чуждо и мне. Неужели может наступить день, когда всё это кончится, и я стану подобен одинокому камню в роскошном цветущем лугу?!  

Разделавшись с дневником, я решил, что всю эту историю просто необходимо рассказать моему другу - Жоржу Кнутовицкому. Думаю, тут стоит отвлечься и написать о нём пару слов. Тем более кто этого заслуживает больше чем он, великий Жорж Кнутовицкий!
Один мой старинный приятель говорит про некоторых людей: «Нет, он не должен был родиться человеком. Животное, дерево, камень. Елей, в конце концов! Да что угодно, но только не человек». Такая формулировка полностью подходит Жоржу. Порой мне всерьёз начинает казаться, что он не совсем из мира людей. Давно хотел увидеть его в тот момент, когда он, по неосторожности, порежется или сделает что-нибудь в этом роде. Отнюдь не уверен, что из раны потечёт именно кровь. По крайней мере, я достаточно его знаю, чтобы не удивиться, если вместо крови увижу чернила или, например, денатурат.
Его деда в сталинские времена посадили за то, что тот рыл подкоп из Казахстана в Англию. Конечно, в то время всякое бывало, за всякое сажали, но чтобы такое! Грустно, конечно, да и за державу обидно, но, хоть убей, не могу без смеха об этом думать. Сама картина копания этого подкопа представляется мне весьма забавной. Так что у них это семейное.
Деда этого я, кстати, имел честь знать лично. Николай Николаевич был настоящим дореволюционным интеллигентом, из числа тех, которых, если бы мне не посчастливилось видеть его живьём, я бы знал только по книгам и чёрно-белым фотографическим карточкам. Жили они на Моховой, там же прошло и детство Жоржа. Лагеря ничуть не изменили Николая Николаевича и он, до самого последнего дня своей жизни, выходил к завтраку в пиджаке. В этом не было никакого снобизма: он абсолютно искренне полагал, что нанесёт оскорбление присутствующим за столом, если явится в менее официальном виде. Такими были воспитание, мировосприятие, эстетика тех времен. Николай Николаевич знал 4 языка, студентов называл исключительно по имени-отчеству. Да и, вообще, в отношениях со студентами его интеллигентность проявлялась с особенной выразительностью. Как-то раз один студент пришёл осенью сдавать ему весеннюю сессию. Причём это был настолько раздолбайный студент, что за весь весенний семестр он ни разу не удосужился посетить хоть одну лекцию и уж тем более не знал, как зовут преподавателя. Староста этого студента, видимо, был из числа весельчаков и на безобидный вопрос «что означают инициалы Н.Н.?», он ответил: «Нарсултан Нарсултанович». Надо отметить, что Николай Николаевич был высоким статным красавцем с типично славянской внешностью и «Нарсултан Нарсултанович» вязалось с ним весьма туго. Видимо, староста и предположить не мог, что нерадивый студент воспримет это всерьёз. Не тут-то было: тот, как ни в чём не бывало, отправился договариваться о пересдаче и в первом же предложении упомянул злосчастного «Нарсултана Нарсултановича». Николай Николаевич сразу догадался, что послужило причиной подобному обращению, но вида не подал: он не хотел смущать студента перед сдачей экзамена. Другой бы на его месте рассвирепел, ну или хотя бы поправил наглеца, Николай Николаевич же поступил как истинно благородный человек.
С Жоржем Николай Николаевич никогда не ссорился. Между ними установились единственно правильные, на мой взгляд, отношения между дедом и внуком. Эти отношения лежат где-то на неуловимой границе нежной дружбы и строгого ученичества. Всего раз, по рассказам Жоржа, между ними возникла небольшая перепалка. Но тут я Николая Николаевича полностью поддерживаю, в той ситуации надо было проявить жесткость. Дело было так. Окончив ЛГУ (ныне СПбГУ), Жорж превратился в одного из тех, про которых тогда пели: «Он был инженером, теперь он сторож, он выбрал себе это сам». Николаю Николаевичу это, естественно, это не понравилось. И тогда он вызвал Жоржа к себе и объявил, что ждёт от него поступления в аспирантуру. Жорж, дал бесповоротный отказ. Тогда Николай Николаевич, ничуть не смутившись, подошёл к старинному, девятнадцатого века, серванту, достал оттуда двухлитровый графин водки. После чего уселся в кресло-качалку, накрыл колени клетчатым пледом и начал опустошать этот графин. После пятой рюмки он сказал: «Пока не дашь согласие - не остановлюсь». Стоит отметить, что закуска отсутствовала как таковая. Жорж невозмутимо стоял напротив. После десятой рюмки дед громогласно прочёл один из хулиганских стихов Есенина, а именно: «Мне бы женщину белую-белую//А, впрочем, какая разница?//Прислонить её к дереву//И отодрать её в задницу». Жена Николая Николаевича, бабушка Жоржа, удивлённо приоткрыла дверь. Жорж стоял всё так же невозмутимо. После того, как бутылка опустела на литр, Николай Николаевич начал исполнять песни, потрясшие, видавшего виды Жоржа, своею похабностью. Он и предполагать не мог, что его дед, дворянин, мог знать подобные произведения народного творчества. Тут уже Жорж начал немного колебаться. Окончательно крепость пала после того, как Николай Николаевич начал читать наизусть (о Боже, откуда он это знал?) отрывок из книги Островского «Как закалялась сталь». Жорж дал своё согласие и через три года стал кандидатом. Николай Николаевич, видимо, надеялся, что после этого Жорж втянется в научную деятельность. Но не тут-то было. Жорж так и не продолжил свой путь в этой сфере.
Перед смертью Николай Николаевич попросил, чтобы его оставили с Жоржем наедине.
-Извини, - сказал он, взяв Жоржа за руку.
-За что? - удивился Жорж.
- За то время, в которое тебе приходится жить. Мне мой дед оставил совсем другое время. И не извинялся, а, напротив, просил сохранить его для моих внуков. Я не сумел. Мы не сумели. Жорж, я надеюсь ты со своими внуками попрощаешься иначе.
Он искренне брал на себя вину одного поколения перед другим. Это то, что мы уже навеки потеряли. Я горжусь тем, что знал его лично.
С тех пор, как Жорж, распрощавшись с наукой, ушёл в свободное плавание, многое изменилось, в том числе названия страны и города, где он проживает. Жорж же ничуть не деформировался, всё такой же молодой и романтичный. Он нигде не работает. Копейки, которые он получает за редкие публикации в журналах – не в счёт. Не работает скорее из принципа, чем от лени. Все дни он проводит за чтением, разговорами и выпивкой со своими многочисленными друзьями и приятелями. Стоит отметить, что круг его знакомых весьма и весьма обширен: от деклассированных бомжей-поэтов до академиков. Меня всегда удивляла его способность разговаривать на абсолютно разные темы с абсолютно разными людьми. Вот уж воистину бесценный индивид для Игры в бисер! Он обладает просто фантастическими познаниями и в математике, и в музыке, и в литературе, и в выращивании пальм. Причём в разговоре абсолютно спокойно скачет от одной из этих тем к другой. С какой лёгкостью и непринуждённостью Жорж говорит действительно очень умные и красивые вещи! В этом смысле нельзя не согласиться с одним известным в узких кругах композитором: «Искусство должно быть лёгким, но ни в коем случае – поверхностным». К сожалению, зачастую эти совершенно разные вещи путаются. Наверное, из-за того, что очень сложно высказать неповерхностную вещь в лёгких словах и образах. Но, поверьте, это возможно. Сам тому свидетель. Продолжительный спор с Жоржем обречён на провал. Такой спор напоминает полёт мухи в маленькой комнатке, в которой паук уже сплёл огромную паутину. Всё равно ты, рано или поздно, запутаешься в мыслях-паутине этого человека. А потом он съест тебя, чавкая от наслаждения. Мне же, впрочем, нравится совершать такие акты самоубийства, и я частенько до хрипоты спорю с Жоржем, хотя и знаю заранее, что непременно буду съеден.
Летом Жорж очень любит читать вслух стихи, стоя голышом под тёплым дождём, смущая случайных очевидцев. «Есть сила благодатная в слиянье слов живых». Зимой он это делает на снегу, радуясь калейдоскопу отражающегося от снега солнца. Осенью – в многообразии цветов падающих листьев. Весной – на фоне радости возвращающихся домой перелётных птиц.
Пардон, написав, что Жорж безработный, я, всё-таки, немного приврал: он работает сторожем на строящемся ипподроме. За это ему разрешают жить в вагончике для рабочих, который расположен там же, на стройке. Она, впрочем, заброшена настолько капитально, что Жорж обеспечен жильём на много лет вперёд. Так что на том месте, где по планам Горбачёва должны были проигрывать последние деньги простые советские граждане, сейчас происходят ежевечерние посиделки, пусть уже и не совсем советских, людей. Туда-то я и отправился.

Я был заранее уверен в том, что история встречи с Агасфером заинтересует Жоржа. Она просто не могла ему не понравиться. Ровно так же, как не может не понравиться бутылка замечательно отвратной «алозанки» среднестатистическому алкоголику.
Так что с самого утра, сразу после завтрака, я, накинув первую попавшуюся одежду, выбрался из дома и направился к своему другу.
Погода стояла просто замечательная. Даже для начала осени. Было такое впечатление, что она потеряла девственность и от восторга решила подарить нам это прекрасное утро. Очень яркое солнце, которое можно встретить разве что только на картинах импрессионистов, полостью разогнало туман моей сонливости, так что, несмотря на бессонную ночь, я чувствовал себя просто превосходно.

Сторожка Жоржа не всегда вмещала всех желающих, поэтому на поляне перед домом стояли скамейка и внушительных размеров дубовый стол, за которым гости восседали в хорошую, как, например, сегодня, погоду. Подойдя к дому, я обнаружил, что Жорж уже сидит за этим столом, причём не один: компанию ему составляли густо пьяный монах и не более трезвый человек, одного взгляда на которого хватало, чтобы понять: математик.
Монах, находясь в весьма пьяно-творческом состоянии, тряс растрёпанной бородёнкой и разговаривал, скорее даже громко перешёптывался с невидимым зрителем:
-...всё! Конец! Наша нация вымерла! Один я остался. 150 миллионов, 140 миллионов, 130 миллионов, 1 человек. Ведь когда нас было много - не было страшно, а когда стало страшно - нас уже не было. Ну что могу я сказать на прощание, что могу поведать о своём народе перед тем, как, умерев, не поставлю жирную-жирную точку в истории Руси? Я, я, последний из русских. Не получится поведать много - смерть уже близка. Постараюсь сказать коротко, но о главном. Народ без Бога - это не народ. Ведь Бог – это воплощение общечеловеческих понятий о добре, зле, справедливости и многих других вещах, которые определяют народ. По сути, Бог - это духовная часть народа как организма.
На минуту он замолчал, глубоко задумавшись о чём-то. Потом продолжил:
-И дал Бог дал народу крест. Истинный. Дал лично в руки мне, тебе (он указал на математика), всем! Третий Рим, бля! Но променял народ на вино этот крест. А вместе с крестом и Бога пропил. Себя, по сути, пропил. И сколько бы народ не назолотил потом новых, где бы он их не поставил, как бы не называл кресты эти, как бы ими не размахивал – нет ему прощения, и никогда не будет!
Было видно, что речь эта им давно продумана. Слишком уж картинно он всё это делал. У меня даже создалось впечатление, что я в театре. Актёрская игра, впрочем, не впечатлила. Впрочем, как и само содержание монолога. Но, всё-таки, я изложу его.
-И даже если бы состоялось это прощение, скинули бы народу лестницу с неба и пальцем поманили оттуда, то ринулись, ринулись бы как свиньи к корыту. Весь народ пошёл бы, но каждый ведь первый захотел бы к Богу первым попасть, благ небесных побольше выпросить. Давка бы началась, толкотня, драки, так все и рухнули бы вниз с лестницы. А я ведь за народ страдаю! Всю жизнь в молитве, в бдении, а он меня пропивает, проживает. Так не нужен я им, не нужен!
Последнюю фразу он уже почти выкрикнул. Потом многозначительно посмотрел в пустой стакан и продолжил:
-Ах, эти философствования… полунаука. И я обманываю сам себя этой полунаукой, «главным бичом человечества», помнишь у Достоевского? Инфекцией, которой Россия столько веков старалась заразить весь мир. И если евреи жили для того, чтобы дождаться Бога истинного и оставили миру Бога истинного. Греки боготворили природу и завещали миру свою религию, то есть философию и искусство. Рим обоготворил народ в государстве и завещал народам государство. Если всё это так, тогда социализм, в свою очередь, обоготворил человека и оставил человечеству твёрдую веру в грязной сущности человека, невозможность понятия «Бога-человека» человеком обыкновенным. СССР - это вообще этакий экстремум, смысл и назначение России. Он показал миру что такое «человек как явление», показал внутреннюю гниль и гадость людскую. Теперь же миссия страны нашей исполнена и мой народ всего лишь доживет, догнивает. Русские - использованный материал.
Неожиданно он упал на стол и зарыдал. Самым обыкновенным чувственным, искренним плачем пьяного человека.
-Что ж, недурственно, весьма недурственно, друг мой, - выговорил Жорж, поглаживая себя по подбородку, - в артистизме ты прибавил, согласен. Но всё это, по-прежнему, в высшей степени наивно. Думаю, не стоит этим дальше заниматься. А тебе как? - обратился он ко мне. - Да, кстати, познакомься - два брата, этого зовут Монах, а вот этого Математик.
Потом он представил им меня, налил мне портвейна в гранёный стакан, и они продолжили разговор, начатый, по-видимому, задолго до моего прихода. Насколько мне удалось понять, Монах писал книгу, в которой описывал смерть русской нации. Написана она от лица единственного выжившего человека, который пытается проанализировать причины гибели страны. По-моему сюжет довольно пошлый, да ещё, к тому же, и банальный, но идеи интересные проскальзывают. Со многими из них я даже готов согласиться. Но проблема слишком затёрта перьями других авторов и, боюсь, ничего революционно нового я для себя не найду.
И, всё-таки, чтобы поддержать творческие начинания, я попросил у Монаха эту книгу. Хоть она ещё и не дописана, но основные части уже готовы. Почитаю на досуге. Если он у меня когда-нибудь появится.
Пока они болтали, я блаженно пил портвейн, закусывая его яичницей. Вот тут-то бессонная ночь и дала о себе знать: захмелел я на редкость быстро. Мне даже удалось на полчаса задремать. Когда же я открыл глаза, беседа подходила к концу.
Алкоголь окончательно завладел братьями и они, покачиваясь, отправились спать в сторожку, оставив Жоржа мне на растерзание. Уходя, Математик зачем-то сказал нам: «Знаете, а ведь если бы математика была женщиной, я бы с удовольствием с ней переспал». К чему это он?
Не знаю почему, но сначала я долго не решался рассказать Жоржу об Агасфере. Вместо этого мы часа три болтали с ним на весьма отдалённые темы. Он рассказал, что, до того как я пришёл, Математик поведал весьма интересную историю. Небезызвестные всем братья-учёные Шлидерманы, безумные люди, о которых я ещё напишу чуть позже, пригласили Математика в гости, утверждая, что они, якобы, изобрели способ оживлять человеческие чувства. Даже не то, что оживлять, скорее - делать материальными, осязаемыми. Если верить Математику (а не верить причин нет – Шлидерманы и похлеще вещицы выкидывали), он уже имел возможность видеть собственные комплексы, а один из Шлидерманов видел свою совесть. На самом деле, зрелище отнюдь не из приятных. Комплексы, они стеснялись своей липкой наготы, своего жидкого, прохладного уродства, похожего на холодное сало. Они жались по углам и пищали оттуда детскими, невинными голосами, текли оттуда вонючей туалетной водой. Потом, чуть осмелев, они стали придумывать себе различные оправдания, объяснять, что «не они такие - жизнь такая». Затем они заявили, что «не такие уж они и уродливые». А потом ударили со спины. Когда эксперимент окончился, комплексы, шипя от радости, возвратились в тело Математика. «Лучше бы я их вовсе не видел, хоть не знал бы, какая гадость у меня внутри живёт. Хуже глистов - этих хоть вытравить можно!» - рассказывал он.
Потом они сумели оживить безысходность. Она явилась им баночкой яда, на которой было прописано количество углеводов, белков, калорийность и прочее. Неужели самоубийца действительно читает всё это вместо того, чтобы хоть немножко подумать о прожитой жизни?! Если читает – то это действительно безысходность.
Сама мысль об оживлении чувств меня очень заинтересовала, даже заинтриговала. Причём скорее с художественной, чем с практической стороны. Я представил себе свое добро в виде хиленького голого старичка, замотанного в одну белоснежную простынку, выходящего зимним утром из дома и гуляющего босиком по снегу. Или моя искренность - искусственные цветы в старой вазе с жёлтыми краями, стоящей на подоконнике, а за окном - унылое провинциальное утро. Гадость! Не буду говорить, что представил себе, подумав о том, какими предстали бы передо мной некоторые мои другие чувства и качества. Просто противно писать. Как-нибудь в другой раз.

Наконец я решился поведать Жоржу свою вчерашнюю историю. Как и ожидал, он куда более заинтересовался ею, чем удивился. Такое впечатление, что его друзья и приятели своим поведением умудрились почти убить в нем само понятие «удивление».
-Как жаль, как жаль, что меня там не было, - в каком-то безумном азарте говорил он, нервно бегая вокруг стола, - сколько вопросов я бы задал ему. А ты, позволь сообщить, просто дурак! Сколько всего можно было бы спросить!
Я молчал. Мне нечего было ответить. Жорж был прав на все 200 процентов.
-Вечный Жид, Агасфер. Ты только представь, сколько лет он уже… думает. Как, должно быть, тонко он понимает всё человеческое. Это же просто другой вид сознания, неведомый доселе нам. Куда нам с тобой до него! После общения с ним можно запросто сесть за книгу, равной которой ещё не было. Размазать по бумаге душу, живущую на протяжении такого времени! Как же можно упустить такой шанс?! Плесни-ка мне ещё портвешку. И себе налей.
Он залпом выпил целый стакан, поморщился, и продолжил:
-Хотя я, честно говоря, вообще, наверное, обосрался от страха, если бы повстречался с ним. Честное слово! Эх, язви его, интересно жить на свете! Знаешь, я почему-то уверен, что ты ещё повстречаешься с ним. Да, да, не удивляйся. Такие вещи не происходят случайно. Так и должно было случиться. Он от Бога, значит это там, наверху так требуется. Тебе выпала великая честь, небывалая возможность. И, я прошу тебя: в следующий раз будь смелее при общении с ним. Это ведь подарок. Бери, пока дают. Эх, завидую я тебе, дружище! Давай, давай восполняй стаканы!
Он ещё много говорил. И по нему было видно, что у него не было ни малейшего сомнения в истинности моего рассказа. Ничем его не удивить! Или, может, ему просто очень хочется верить во всё? Хотя мне кажется, что это очень ценное качество – отсутствие встроенного недоверия. Не раз замечал, что, даже если кто-то совсем уж нагло врёт, Жорж превращается в ребёнка, который начинает что-то выдумывать от себя, чтобы продолжить игру. Вот такой он.

Только тогда мне стало по-настоящему обидно, что я почти не пообщался с Вечным Жидом, разрешив тому превратить разговор в монолог. Времени у меня, правда, было мало, да и растерялся я, если честно. Но это, конечно, не оправдания. Всё равно, что не прочитать хорошую книгу, приняв вместо этого ванную.
Дай то Бог, предсказание Жоржа действительно сбудется, и я вновь повстречаю Агасфера. Вот только смогу ли я понять те вещи, которые он мне, быть может, расскажет? Не исключено, что, для того, чтобы понять их, необходимо много пережить, суметь переоценить многие канонические понятия.

Окончив разговор о Вечном Жиде, мы стали пить чай. В какой-то момент, часов в пять, стало по-настоящему жарко. Потное, не привыкшее к такой погоде осенью, петербуржское небо морщинилось облаками на горизонте и вздыхало очередными потоками тепла. Впрочем, жара продлилась недолго: к шести часам стало заметно прохладнее.
Тем временем Жорж разливал всё новые и новые порции чайного напитка. Постепенно словесная беседа перешла на новый, более высокий, уровень – активное молчание. Мы просто пили чай, молчали и купались в наших мыслях, витающих вокруг.
-Ты знаешь, чего я вдруг очень испугался? - неожиданно прервал уютный покой нашего чаепития Жорж. – Я обдумывал твою историю с Вечным Жидом и мне стало страшно, что я когда-нибудь стану богатым. Честно-честно. Мне стала понятна основная беда всех олигархов, шейхов и магнатов. Ведь только став богатым можно до конца осознать тот факт, что деньги делают не всё. А осознание этого факта, поверь, тяжелейшая штуковина в своём роде. Куда тяжелее, чем ты думаешь.
-Ну, знаешь ли, для меня и сейчас деньги не играют особой роли, - вставил я, - так что во мне эти миллионы, появись они у меня, ничего не изменят.
-Нет! Нет! Блин, да ты ничего не понял! В том-то всё и дело, что изменят! Пусть даже тебе и хочется верить, что деньги в сущности ничего не значат и слабы по сравнению с некоторыми явлениями в нашей жизни, но у тебя их (денег) нет, и ты никак не можешь это проверить. Так что у тебя нет знания – у тебя есть лишь предположение. Ну признайся сам себе, ведь у тебя много раз возникала мысль: «Да если бы у меня только было много денег, то…» В том-то и дело! У магната такая мысль уже не возникнет, за нею будет не спрятаться. Ровно так же бездарные люди мечтают о таланте, лёжа на диване, не понимая, что о таланте надо заботиться, как о ребёнке. Все мы верим в Бога, но ведь никто его никогда не видел. И не увидит. Знаешь, почему? Потому что его нет! Он и существует и отсутствует одновременно! Это, пожалуй, какая-то особая форма существования, более высокая и непонятная для нас.

Ближе к вечеру из вагончика вышел Математик, на ходу пытаясь поточнее пристроить себе на нос очки (точнее сказать - очищи). Он что-то пробурчал по поводу того, что «деньги никого не сделали дураком, они только выставляют дураков напоказ», подошёл к столу, залпом выпил целый стакан заварки (чем, видимо, в определённой степени вернул себя к жизни) и уселся в кресло. Я всегда думал, что человек, находившийся в том состоянии, в котором, должно быть, находился Математик, когда рассказывал об оживлении человеческих чувств, не должен потом помнить, кому и что он рассказывал, а тем более - на чём остановился. Каково же было моё удивление, когда он продолжил свой рассказ:
-Так на чём это я там давеча остановился?
Математик вопросительно посмотрел на нас, и, не найдя ответа на наших лицах, принялся вспоминать, перебирая в памяти утренние события, при этом бурча себе что-то под нос и потирая бороду, вследствие чего из неё выпал засохший таракан, за которым последовало огромное количество разнообразного сора не столь, впрочем, интересного. Вскоре бурчание прекратилось, и он продолжил свой монолог, начала которого я, к сожалению, не слышал:
-Так вот значит еду я в этот же день в маршрутке. И сидит напротив меня такая, ну как вам сказать, мажорка, что ли, уж не знаю, как это у вас тут называется. Позолоченная молодёжь, короче. Одета красиво, и, естественно, не без пошлости. На коленях гламурный журнал. Всю дорогу болтала с кем-то по мобильнику на темы типа: «он меня не понял» и «ему надо дорасти до общения со мной, такой ребёнок, такой ребёнок».
Тут он закашлялся и попросил ещё чаю. Выпив, продолжил:
-И вот подумал я тут, что будет, если с помощью Шлидерманского прибора оживить душу вот этой вот, с вашего позволения, барышни. Мне не составило труда уговорить её стать частью эксперимента. Не буду говорить, каким способом я это сделал, сами догадываетесь, всё банально. Результатом эксперимента явилось нечто, о чём говорить мне очень сложно. Меня коробит от одних воспоминаний. Я видел пустоту. И не правы те, кто говорят, что даже у пустоты есть двойное дно: они просто её не видели. Мало того, что без двойного дна - она без потайных выходов при отсутствии входа. Пустота! Без аллегорий и метафор. Ту, о которой раньше я мог только абстрактно размышлять, не более. Необъяснимая, как время. Спокойная, как стрелка Васильевского. Холодная, как кривые пальцы инквизитора. Молчаливая, как космос. И это не столько зрительное впечатление, сколько психологическое. Я её не то, чтобы видел, скорее... чувствовал. Мне было страшно. Это дикий, первобытный страх. Я не боялся чего-то конкретного, страх был подобен инстинкту. Такое не проходит даром и, если мой ум будет когда-нибудь рождать пустоту, то я лучше ему аборт сделаю, но не дам этому существу из себя вылезти. А вы представляете, сколько среди нас таких, как эта девица, с пустыми душами?! Эти существа, благо, не понимают своей беды и не мучаются. Но даже мне, бессердечному, больно за них. Потому что я видел, что там внутри. А они нет... Резиновые тельца, завёрнутые в трусы, лифчик и миниюбки. А сколько пафоса в них бывает, сколько помпезности и претензий на величественность и высокий ум! И многие телеканалы позиционируют их проповедницами, святыми. Ведь, как сказал один человек, слишком известный, чтобы его называть вслух, любой глупец найдёт другого глупца, который станет им восхищаться. Так же и любая пустота найдёт другую пустоту, которая станет ей поклоняться. Скажу даже более: верно и обратное - пустота может искренне поклоняться только пустоте. Именно поэтому пустота, как правило, более популярна, чем стоящие вещи. Не хотел бы я быть домом для пустоты. Жить так, как будто бы… хотя, быть может, я просто плохо понимаю значение самого этого слова: «жить». Всё может быть. Мне вообще всякая философия не к лицу: я ведь математик. У меня всё строго должно быть. Двадцать первый век. Резиновые тельца - пустые души. Резиновый Иисус - пустая вера.
Обычно такие речи, такие откровения происходят в нетрезвом состоянии, но сейчас он был трезв, даже более чем трезв.
-И главная проблема состоит в том, что этого никто не замечает, - продолжал он, - а всё, по-моему, из-за того, что люди зачастую видят в других людях не самих людей, а тех, кого они хотят увидеть. Ведь даже эти резиновые тельца их бойфренды (иногда, кстати, весьма неглупые парни) считают умными, талантливыми и образованными. Как же мы опустились, если у нас появилось умение видеть живого человека даже в самой пустоте. И человеческие умы хуже любого препарата, оживляющего чувства, потому что они оживляют пустоту, даруя пустоте представление о том, что она не пустота. Это ведь проще, проще обмануть себя один раз и жить дальше в душевном спокойствии, чем постоянно жить в хаосе, утешая себя тем, что остался верен себе. Не изменить себе - это подвиг, о котором никогда не станет известно окружающему миру, а не многие в наше время могут совершить такой подвиг. Зачем, спрашивается, его совершать? Про тебя не напишут в газетах, не воспоют в песне. А, по-моему, только такой «молчаливый» подвиг и можно назвать настоящим подвигом.
Математик договорил, достал из нагрудного кармана пачку «беломора», вытащил одну папиросу, долго мял её пальцами и, наконец, закурил.
-Ты вроде брат мой, - сказал после минутного молчания Монах, неожиданно появившийся за столом, - из одного чрева вышли, одним мужчиной зачаты, на одной земле родились и выросли, одним молоком питались. Но только нет в тебе той веры, какая есть у меня, страха нет, добра нет. Крест на шее висит, а ты всё стараешься из людей гадость вытянуть и всем показать. Скажи мне, брат, пусть даже я и поверю, что ваши эти (он оглядел нас) Шлидерманы оживляют чувства. Пусть даже это так! Но что и кому ты доказываешь? Думаешь, никто не знает, что есть в людях гадость? Это ведь известно каждому, хоть немного адекватному человеку. Но ведь не из одной грязи они состоят. Скажи мне, пожалуйста, пытались ли вы оживить хоть одно светлое чувство, или только гадости вытягивали? Хоть в одну из ваших учёных голов пришла идея, что интересно не только на гадость смотреть? Не пришла! А жаль, ибо, если бы вы вытащили хоть что-нибудь светлое, то от света его прозрели бы очи ваши, в которых нет веры. А таких чувств в человеке много, поверь!
-Какие чувства?! Какая вера?! - закричал в ответ его брат. - Насилие над душой! Люди, верующие в Бога - это либо слишком добрые, либо слишком глупые, либо глубоко больные люди. Потому что острый ум никогда не сможет сжиться с любой из существующих религий и никакое зло не сживётся с идеей о добре, которое присутствует в каждой вере. Я же повесил на себя крест, отнюдь не потому, что верую в Христа, а всего лишь потому, что принимаю и разделяю большинство идей, которые дала нам библия. Вспомни Пастернака: «Евангелие – это всего лишь предложение!» Предложение! Скорее я принимаю не православную веру, а православную философию. Но даже там я не со всем готов согласиться! Ты сегодня говорил про Бога-человека. Да если Бог обладает хоть десятою долей человеческих качеств, то какой же он «светлый, чистый, добрый»… ну или как там это у вас? Светлые чувства - не у всех ведь они есть! У тебя - есть, может и у меня найдутся, не такое уж я, в конце концов, и говно! Но я видел пустоту! Нет там этих чувств. Ничего там нет! А если, есть среди нас живая пустота, то - делай выводы сам.
-В твоих речах есть логика, но нет души. Ты пытаешься копаться в гадости, высосанной из человеческой души. Но зачем? Ты думаешь, что мы все не знаем этого? Знаем. И не хуже тебя. Христа кто распял? Мы! Так не нам ли это всё знать? Придёт ещё раз - опять распнём и глазом не моргнём. Не на кресте так на электрическом стуле – какая разница. А ты вот из Христа попробуй душу высосать и посмотреть, какая она. Простоя и нерушимая, как аксиомы. И из неё, как теоремы из аксиом, все остальные души питаются. Ведь не зря люди говорят, что самые красивые вещи - очень просты. Как ни странно это звучит, но простота даётся труднее сложных вещей. Потому что сложную вещь можно разрешить, а простую необходимо принять. Ну так что, сможешь это сделать? Не ослепни только, ведь не привыкли глаза твои к тому свету, что увидишь ты, вынув Его душу.
-Брат, брат. Я же тебе совсем про другое говорил. А ты опять меня своим ораторским искусством взять решил. Софист херов! Пользуешься тем, что у меня язык плохо подвешен! У каждой сложной проблемы есть очень быстрое, красивое, эффектное, но при этом абсолютно неправильное решение. Твоя красивая речь только затуманивает действительность и никогда, никогда не даст ответа на вопрос. И эти красивые слова, манящие как музыка, эффектно звучащие метафоры, гиперболы и хуеплётки – всё это лишь побег от безысходности в фантазии. Христа не было, нет, и не будет. И ты это знаешь не хуже меня. Так что нечего мне из Него высасывать. Ни душу, ни сердце.
-Замолчи! Не буду я с тобой больше об этом разговаривать. Всё ему плохо! Вчера заявил (это было обращено к нам), что время у нас плохое. Ему всё гениев подавай, образованных и начитанных ему надо! Еда есть, свобода слова, живи как хочешь. Ну чего тебе ещё? Сравни со средневековьем. Да что там средние века, сталинские времена вспомни! Совсем же, бля, недавно. Тебе что, в конце концов, важнее, жизнь человеческая или процент признанных гениев!?
-Уж точно не жизнь! Кому она такая нужна?!
-Ну и пошёл ты в жопу! Прости, Господи! – Монах перекрестился.
На этом разговор был окончен. Пусть и не глобально, но локально. Наступило молчание. Пожалуй, оно было очень уместно: солнце заходило за горизонт и всё вокруг утихало: деревья, птицы, дворники, дети в песочнице. Братья, отдыхая от словесной баталии, умиротворённо пили чай. Жорж курил папиросу, иногда потягивая портвейн.

Мои же мысли решили не поддерживать общий покой и суетились, не давай друг другу выползти наружу. И среди них была одна мысль, которая уже давно засела мне в голову и не давала покоя. Вечный Жид - что будет, если, с помощью аппарата Шлидерманов, оживить его чувства и душу? Иисуса я сейчас вряд ли найду, а вот с Агасфера – пожалуйста. О последствиях можно только догадываться. Что там может наконденсироваться за столько лет?! Это вам позабористей живой пустоты будет!
А солнце всё не садилось.

-Ладно, пойдём уже, засиделись мы, - прервал мои размышления Монах.
-Ок. Не забудьте про завтра, обязательно приходите. Это, действительно, того стоит, - сказал Жорж, - кстати, и тебя касается, - обратился он ко мне, - приходи завтра в час.
Братья попрощались с нами и ушли. Вскоре и я отправился домой.

Общественный транспорт вновь и вновь поражает меня. Пока ехал в электричке, я даже не разу не открыл книгу, которую взял с собой. Не поленюсь подробно изложить то, что там происходило. Лучше один раз написать подробно, чем много раз упоминать отрывками по ходу ведения дневника.

Итак, вот краткий отчёт о поездке:
Кассирша с ядовито-фиолетовыми ногтями, которые мне, почему-то, показались абсолютно омерзительными, работала чрезвычайно медленно. В результате я чуть было не опоздал на электричку.
Публика в вагоне собралась преоригинальнейшая. На противоположной от меня лавке сидел очень странный дед с огромной палкой в руках. Причём на конце этой палки красовались два зубца, которые, видимо, раньше были составляющими вилки. Мысленно я охарактеризовал эту конструкцию рогатиной. Всмотревшись повнимательнее, я увидел нечто, что повергло меня в полный шок: на этой конструкции чей-то дрожащей рукой был выцарапан лозунг: «Пиздец капитализму». Сей лозунг полностью подтверждали все остальные составляющие деда. Два огонька пылали из-под двух «Брежневских» бровей на собравшихся с такой ненавистью, что я невольно задумался о том пожаре, который горит у него внутри и поддерживает эти огоньки.
Соседка слева беспрестанно говорила своему супругу, у которого наблюдались первые признаки облысения, о каких-то кастрюлях, которые просто необходимо подарить мужу их дочки на день рождения. На невинный вопрос супруга о том, зачем Саньку (судя по всему имя их зятя) кастрюли говорунья беспромедлительно ответила, что если подарить ему деньги, то он их обязательно пропьёт, а новый пылесос стоит слишком дорого.  
Супруг, видимо привыкший к преобладанию жены, со всеми доводами согласился и стал спокойно разгадывать кроссворд и лузгать семечки. Словесный энурез женщины прервал старик, который неожиданно стал тыкать своей рогатиной в жирную, даже как-то по-бараньи жирную, ногу говоруньи. Рогатина входило в ногу мягко, как в тесто. И, что характерно, делал старик это с таким видом, с каким человек, взявшийся отлить колокол, мнёт в руках глину: с любовью, с душой, с упоением.
Ну и полетело... Женщина вопила, старик говорил, что молодёжь не знает классики и не читает марксизма-ленинизма; бабушка говорила внучке: «Не втягивай сопли, гнида»; мужчина, сидевший напротив, решив подразнить бабку харкнул, хитро подмигнул девочке, достал изо рта соплю и спрятал её у себя в кармане; кто-то плакал; красный, как светофор, толстяк начал играть на губной гармошке; один тип испортил воздух и сидел, отвернувшись к окну, с самым что ни на есть непринуждённым видом; у дамы в конце вагона с полки упал старый железный таз и покатился, отдавив лапу болонке, сидящей рядом с почтенной хозяйкой, невесть как очутившейся в электричке; болонка в свою очередь укусила почтенную хозяйку, та закричала нечеловеческим голосом, заглушающим даже гармошку; вошла бесконечная продавщица мороженого, её толкнул какой-то пьяница, и мороженое упало на колени учителю географии; пьяница извинился и зачем-то снял ботинок, выставив всем на обозрение и обоняние пару, давно не стираных, носков; беззубая старуха, не давая протиснуться мороженице, говорила: «ну я же специально в проходе встала, чтобы никому не мешать, а вы тут лазить изволите»; мама с дочкой учили стих Есенина «Не жалею, не зову, не плачу», девочка не хотела учить и говорила: «Мамочка, меня тошнит»; у молодой парочки описался младенец, они не знали что с ним делать, с перепугу уронили его на пол и стали целоваться, брызгая во всех слюной; венчал всё это, к сожалению банальное, явление лысеющий муж моей соседки, который спал, открыв рот, так и не разгадав кроссворд, остановившись на вопросе: «Есть ли жизнь на Марсе?» А девочку всё-таки вытошнило.
Тем временем электричка медленно подползала к платформе. Так и не прочитав ни одного слова, я захлопнул книгу, кинул её в рюкзак и вышел вон.
Хотел поспать в маршрутке, но этот замысел мне не дали осуществить двое молодых парней, сидевших напротив, которые всю дорогу бурно обсуждали новую компьютерную игрушку. Меня всегда удивляют такие вот люди, готовые сидеть за компьютером целыми днями, по сути, всё это время дёргая многочлен пятой степени за коэффициенты. Хуже ботаников! Больше нуля, меньше нуля, равно нулю, больше нуля, меньше нуля, равно нулю... И это при всей нелюбви к математике! Интересно, если им объяснить, как устроены компьютерные игры, они перестанут играть? Нет, наверное.

Несмотря на прекрасную погоду, уже видно, что лето подходит к концу. Его провожают жёлтые листья, всё чаще встречающиеся под ногами на асфальте. Его провожает осеннее солнце, которое вечером опускается за купчинскую пятиэтажку, по советскому плану уже давно снесённую. Его провожают пенсионеры, с каждым днём всё раньше покидающие скамейки. Его провожают птицы, чьи голоса уже не слышны по ночам сквозь сон. Его провожает проститутка, вышедшая нагишом на балкон, чтобы выкурить ещё одну спасительную сигарету.
Пожалуй, это моё любимое время года. По вечерам, когда гуляешь, очень тихо: кажется, что ты один на всей улице. Тени деревьев становятся всё более блёклыми. Не хочется ехать на трамвае - идёшь по рельсам, от которых отражается солнце. Солнце в это время года - это не просто солнце: оно везде, оно светит отовсюду; особенно вечером. Из окон домов, из иномарок, проезжающих мимо на большой скорости и даже из кусочков разбитого кем-то зеркала.
Запахи тоже очень необычные. Такое впечатление, что каждая вещь весь день старается не пахнуть, удерживает свой запах внутри себя, зато вечером все вместе они сольются в целом вальсе запахов. Разлитое пьяницей дешёвое вино, бензин, опавшие листья, облако пыли, поднятое мальчишкой, допоздна заигравшегося в футбол на гравиевом футбольном поле. И даже гнусные духи проходящей мимо дамочки не способны испортить этого танца.

Всё чаще ловлю себя на том, что стараюсь писать в дневнике художественным текстом. Даже за орфографией стал следить. Моральный эксбиционизм. Поначалу я думал, что никому дневник не дам: отдать его читать кому-либо - это то же, что раздеться перед толпой. Только тут другой стриптиз - духовный. Вроде, как и ничего, все, вроде, свои, стесняться некого, но общаться с человеком после этого будет как-то сложнее: возникнет чувство постоянной... скованности, что ли. Ведь не поговоришь теперь с этими людьми на пустые темы с пошловатым подтекстом. Как им в глаза смотреть? Они полностью тебя знают, ведь отдано всё и, если кто-нибудь проведёт по твоей жизни пальцем, то не почувствует на ней влаги: всё выжито до последней капли. Знают, что это всё одежда. И под нею голое тело, которое им известно до малейших подробностей. Каждый шрам, каждая, даже самая мелкая, болячка. Стыдно становится, боишься в глазах насмешку увидеть. Ведь что может быть проще, чем высмеять сокровенные мысли человека!? На теле то хоть можно пластическую операцию сделать, а с душой такие фокусы не пройдут.

Только что, когда сидел за столом и ужинал, вспомнил сегодняшнюю поездку в электричке. Конечно, было довольно забавно, но, в общем и целом, всё это очень грустно и печально. И, что самое обидное, я тоже вовлечён в это говно. И тоже, пускай и не по своей воле, пускай только косвенно, но являюсь его частью. Подобно рыбе, угодившей в течение реки, и не способной с ним справиться. Как вырваться из этого течения? Выползти на берег? Верная смерть, ведь без воды рыба не может. Так что, в результате, остаётся одно - быть в течении или не быть вообще. Каждый выбирает сам.
Всё чаще вспоминаю одного своего одноклассника, которого звали Крлчтф. Ему удалось найти средство обороны против всего этого. Довольно оригинальным образом: он просто ушёл ото всех под стол, выдумал страну с соответствующим названием - Подстолия. Но ему пришлось пожертвовать своим рассудком, хотя это ещё спорный вопрос, кто из нас безумец, а кто - нет. Он для людей сумасшедший под столом, а люди для него – сумасшедшие над столом. Всё относительно.
Не буду забегать вперёд, лучше расскажу всю историю жизни этого удивительнейшего человека по порядку. Но делать я это буду не сейчас: сегодня был очень тяжёлый день, я устал, да к тому же ещё я не спал прошлой ночью. Глаза слипаются, а завтра ещё к Жоржу тащиться. Короче - обещаю сам себе, что уделю дневнику пару часиков с утра, чтобы написать о Крлчтф.

А теперь – спать.

Что-то не спится, три часа пролежал, а всё никак. Это уже на болезнь смахивает. Вторые сутки без сна. Плохо это, нервы беречь надо! Ладно, может оно и к лучшему, напишу теперь, как и обещал, о Крлчтф.
Крлчтф, в отличие от Жоржа или братьев Шлидерманов, не будет появляться в дневнике помимо той части, в которой я буду описывать историю его жизни. Учитывая это, написать про него надо максимально подробно.
Принято сравнивать людей с их прототипами в литературе. Сразу на ум мне ничего не пришло, разве что Беликов из «Человека в футляре». Но, всё-таки, сходство не такое уж и большое.
Он был очень одарённым, но необщительным, ребёнком. Обычно такие дети являются предметом насмешек одноклассников с первого класса, и, если ничего в нём в корне не поменяется, это продолжается до конца обучения, а часто даже до последних дней жизни. Крлчтф не был исключением. Все по-разному на это реагируют: кто-то обрастает комплексами, другие, наоборот, теряют их и вообще перестают обращать внимание на остальных, а некоторые просто отрешаются от мира, закрыв дверь в своё сознание на несколько замков. К последнему типу и принадлежит наш герой.
Крлчтф был очень странным, часто разговаривал сам с собой. Когда к нему кто-то обращался, он вздрагивал подобно человеку, которого насильно разбудили, облив ледяной водой. И он действительно спал. Только не в мире снов, а в своем личном, особом мире, конструированием которого он непрерывно занимался.
Единственными объектом из внешнего мира, с кем Крлчтф всё-таки нашёл общий язык, были я и Незачем (это имя) - почти полностью парализованная девочка, которая, ко всеобщему удивлению, прекрасно рисовала. Отнюдь не могу сказать, что мы с ним были закадычными друзьями, просто, в отличие от других, я старался не брезговать его компанией.
Обычно такие люди крепко запирают дверь в себя и никто, даже при очень большом желании, не может пробраться внутрь. Но мне выпала возможность проникнуть в один из таких «заповедников»: Крлчтф решился приоткрыть для меня занавес в свой мир. Тогда я в первый раз и услышал кодовое слово – Подстолия.
Мы шли со школы. Крлчтф возбуждённо объяснял мне, что «под столом его никто не найдёт и не потревожит, он будет жить в гармонии с собой и существами, которые живут под столом». На улице была поздняя, уже холодная, осень. И в этот миг он мне очень напомнил Сталкера из одноимённого фильма, даже был чем-то похож на Кайдановского. Только вот у него вместо Зоны была Подстолия.
Крлчтф приходил домой, кидал портфель в угол и кричал маме: «я пришёл». Ей, впрочем, было всё равно: она в это время что-то читала. Максимум, на что её хватало - это на слова: «приготовь там что-нибудь себе, а то я устала». Крлчтф быстро обедал, а потом залезал под стол, который стоял в его комнате. Там он мечтал, придумывал себе друзей, играл с ними, разговаривал. Там же он читал книги, делал уроки, Для него не составляло труда просидеть там хоть целый день. Бывали случаи, когда он даже спал там.
Он верил в Подстолию и во всех существ, населяющих её. Он ТАК верил, что даже я не могу отвечать с уверенностью – правда это или нет. Тем более – после последних событий, произошедших со мной. Теперь я готов поверить почти во всё. Если я сам не сошёл с ума. Кстати, сумасшедший человек никогда не задумывается о том, здоровый он или нет. Так что, раз уж я задумываюсь о целостности своего ума, то всё не так уж и плохо. Ура!
Помню как он, подражая ветхому завету, описал появление своего мира: «И был день первый и провозгласил Крлчтф свой мир, Подстолией нареченный. И был день второй, и появилось первое создание в этом мире - Тарантий»... и так далее. Потом появились и остальные - Призма, Ноль, Мастер Энтропии, Голый Бармен Ларри и многие другие. Это и были его лучшие друзья – материализованные мысли.
Честно говоря, если Подстолия действительно существует - то я бы с удовольствием побывал бы там. Ни в коем случае не жил, ведь Подстолия - это, по сути, ожившие фантазии Крлчтф, а жить в чужих фантазиях, я, простите, не желаю. Но погулять по этому миру я бы не отказался! Вечно пьяный Голый Бармен Ларри попросит на опохмел, Мастер Энтропии изменит вероятность и предложит сыграть в кости, приставучая Призма будет разлагать тебя на составляющие. Да, интересно было бы с ними пообщаться, не каждый ведь день сталкиваешься с чужими ожившими фантазиями.

Всё, голова на тетрадь падает, вот сейчас уже точно спать пойду. Хотел историю Крлчтф за один раз изложить, теперь придётся дробить. А жаль.



























2 сентября

...это чувство всё чаще возникает в последнее время. Кажется, что меня кто-то озвучивает, а я только открываю рот. Очень неприятно, на какую-то долю секунды начинает даже казаться, что у меня нет собственных мыслей, что они тоже кем-то сделаны,
симулированы. Это только на секунду, но как же, чёрт возьми, неприятно!

Вчера обещал дописать о Крлчтф, но всё же отложу это на вечер: сейчас мне не терпится рассказать о сегодняшнем сне. Не раз замечал, что, после интересно проведённого дня, снятся очень яркие сны, которые я потом надолго запоминаю. И эта ночь не стала исключением: последние события дали о себе знать.
Сразу хочу отметить, что я не являюсь сторонникам той или иной теории, которые объясняют происхождение сна, но очень люблю их смотреть. Жалко, правда, что, в большинстве своём, они быстро стираются из памяти. Было время, когда я каждый день записывал сны в тетрадку, чтобы не забыть их. Но потом, почему-то, перестал. А тетрадь потерялась в бесконечной спирали бардака. Надо будет её, конечно, отыскать. Это не та вещь, с которой можно так просто расстаться. Если найду – обязательно перепишу в дневник пару-тройку самых интересных снов.

Действие сна, судя по всему, происходило лет 20-30 назад, в то время, когда страна была уже в стадии активного брожения. Я зашёл в типичную советскую столовую и, взяв, не менее типичные, «бутылку минералки и бутерброды», стал искать свободный столик. Но всё столы были заняты, поэтому мне пришлось присоединиться к старухе, одетой в старое пальто отвратительно синего цвета, которая пила кофе с молоком и закусывала булкой с маслом. «Приятного аппетита! Можно к вам?» - на удивление учтиво поинтересовался я. «Становитесь, становитесь, молодой человек» - ответила она, подозрительно зыркнув на меня своим, по-старчески выпуклым, глазом. Я поставил бутылку и тарелку на стол и приготовился есть.
Тем временем старуха доела бутерброд и достала из своей сумки ещё один кусок булки и масло, протянула мне нож и сердито сказала: «Раз стоишь тут, тогда и намаж». Я очень растерялся из-за резкого изменения в настроении старухи, но неожиданно с моих губ слетело: «Ты почему намажь без мягкого знака в конце говоришь, а?... сволочь!» Старуха, видимо очень обидевшись, стала медленно таять в воздухе. Через 30 секунд она окончательно исчезла, оставив после себя резкий запах нафталина. Теперь стол был полностью в моём распоряжении.
Только я почуял блаженство уединения, как моему взгляду суждено было упасть на соседний столик. За ним стояли два весьма почтенных мужа. Один из них был очень похож на моржа, которого кто-то одел в пальто и нацепил ему на нос очки в роговой оправе. Второй - молодой человек в чёрном пиджаке, тоже в очках, очень худой, с характерными мешками под глазами. Уж не знаю почему, но во сне я подумал, что он непременно немец. Про себя, их так и окрестил: «Морж» и «Немец». С удивлением я обнаружил, что вместо еды на их столе стоял старинный телефонный аппарат чёрного цвета. Немец что-то спросил у Моржа, тот утвердительно кивнул в ответ, протянул руку к телефону, снял трубку и, глубоко вздохнув, набрал 003. По его красному лицу, с капельками пота по краям носа, было видно, что он был очень напряжён; то же самое можно было сказать и про Немца, нервно теребящего себя за пуговицу пиджака. Судя по всему, это был очень важный разговор. Секунд тридцать им никто не отвечал. Наконец на том конце взяли трубку. Немного взволнованным, но всё же не потерявшим уверенности голосом, Морж начал разговор: «Добрый день, милочка, нам бы с Дмитрием Владимировичем Медвутиным поговорить. Да, да спасибо... Дмитрий Владимирович! Добрый день-с. Мы тут с Адольфом (действительно, немец) окончили осмотр. Что-с? Нет-с, не достойны-с, не достойны. Есть недурственные особи, но в целом - дерьмо-с. Полагаю, цвет отключаем за моральную неуплату. Да, да, конечно, я позвоню спектральную будку. Да-с, всего доброго! Моё почтение-с». Он повесил трубку и вытер запотевший лоб носовым платком. Теперь уже его лицо выражало полную удовлетворённость. «Доверяю вам, многоуважаемый Адольф Арчибальдович, обрубить этих ребят ко всем чертям», - торжественно сказал он немцу и протянул трубку. Немец, в отличие от своего коллеги, ничуть не изменившийся в лице, набрал 009. Здесь трубку взяли почти сразу. Немец говорил с заметным акцентом: «Здрафстфуйте! Да, да мы перегофорили с Дмитрием Фладимирофичем, можете отключать. Да. Спасибо. Фсего хорошего». Он повесил трубку. И тут пропал цвет...
Мне тяжело будет объяснить КАК это. Где-то я читал, что слепые не верят в существование цветов. Попробуйте незрячему объяснить, что такое синий или зелёный. Он не видел, поэтому и не знает. Тут примерно такая же ситуация. Пока не увидишь – не поймёшь. Это ведь не просто черно-белая картинка – всё куда более печально. Хоть и очень необычно.
Всё вокруг меня становилось чёрно-белым не только внешне, но и внутренне. Даже мысли в моей голове стали чёрно-белыми, непривычно потеряв окраску. Сразу почувствовалась тоска, сдавленная с боков. За окном шли бесцветные люди и разговаривали на бесцветные темы. Из репродуктора неслась бесцветная музыка. Но никто этого не замечал. Неужели все и раньше жили в бесцветном мире?!
Я не мог различить зелёных и синих – и те и те стали одинаково черными. Только тогда, когда у них отняли различие в малом, я, наконец, стали понимать их схожесть в общем. Кроты.
А вообще удобно – всего два класса людей: чёрные и белые. Практическое применение напрашивается само собой.
Столовая, ничего не заметив, продолжала жевать свою бесцветную еду, давясь и харкая бесцветными отходами. «Что и требовалось доказать! Дело сделано, можно идти, Адольф Арчибальдович», - сказал Морж, поднял с пола огромный портфель и вышел вон из зала. Маленькая бесцветная девочка кинулась ему вдогонку: «Дядя, дяденькааа, верните цвет!» «Да иди ты отсюда, мразь», - сказал Морж, ударив девочку ногой.
Всё вокруг было бесцветное. По-бесцветному светило даже солнце.

Когда я проснулся, то с удивлением обнаружил, что всё вокруг цветное: за несколько минут, проведённых без цвета во сне, я успел отвыкнуть от него. Потом, когда прокручивал в мозгу сон, мне в голову пришла интересная мысль: как я мог видеть мир без цвета во сне, если раньше никогда не видел бесцветие наяву? Поясню: может слепой видеть цветные сны? Если они утверждают, что не имеют представления о том, что такое цвет – то, очевидно, не могут. Точно так же и со мной. Ведь я слепой по отношению к бесцветию.
Тем временем, пора к Жоржу. Вечером, если буду трезв, допишу о Крлчтф.

Как только я закрыл дневник и приготовился идти, раздался звонок в дверь. И тут стоит сделать небольшое лирическое отступление и немного написать о человеке, совершившем этот ранний визит. Зовут его Малютка Брзжж. Знаю я его очень давно, настолько давно, что момент нашего знакомства не запечатлён в моей памяти. Можно даже сказать, что мы уже такое количество времени провели вместе, что я имею полное право, не умаляя общности, привирать в некоторых деталях его биографии.
Если про Жоржа я писал, что он не должен был родиться человеком, то Брзжж, по-моему, вообще не должен был рождаться. Сначала умереть, а потом родиться – вот это в его стиле, в это я ещё готов поверить. У меня, лично, складывается такое впечатление, что даже законы природы не всегда срабатывают в некоторой его окрестности.
Необычность стала проявляться у него ещё в детстве. Весьма показателен вот такой случай: однажды, когда Брзжж было лет тринадцать-четырнадцать, его бабушка, встряхнув морщинистыми руками, сказала эту до боли банальную фразу, известную каждому подростку: «Ах, масик, какой же ты у меня красавчик! Наверное, от девочек отбоя нет!» Обыкновенный советский ребёнок устроил бы скандал или нечто в этом роде. Брзжж же поступил куда более оригинально. На следующий день он сел в кресло, взял в руки книгу Хармса, прочитал два рассказа и неожиданно облысел. Причём полностью, включая ресницы и брови. Бабушка потом целый день пила корвалол. Больше подобных разговоров она не заводила.
На правой щеке у него красное пятно - старый шрам: в детстве ему стало интересно, что находится внутри духовки и он засунул туда голову.
С ним нельзя молчать: в такие минуты тишина ведёт себя очень странно, звучит как-то по-особенному тягостно. Впрочем, это не проблема: уж с кем-кем, а с ним то у меня найдётся тема для разговора.
Брзжж ведёт свой собственный отсчёт времени. Начиналось всё с малого: когда ему было девять лет, он напрочь отказался переводить часы с летнего на зимнего и с зимнего на летнее время, мотивируя это тем, что данная операция – неуважение ко времени, которое так терпеливо служит нам вот уже столько веков. Время ответило благодарностью и гоняло с ним чаи с бубликами в выигранный у общества час (хотя он ничего не выигрывал, ведь через полгода часы надо было переводить обратно). Таким образом, мы с ним стали жить по одному времени только шесть месяцев в году. Дальше – больше. Некоторое время назад, Брзжж заявил, что кроме четырёх, известных всем, времён года существует ещё одно: специальное антиреволюционное время года. Теперь мы с ним совсем не сходимся и в календарях и во времени. Что, конечно, очень неудобно, когда нам надо где-нибудь встретиться. Но против такой натуры не попрёшь. В принципе, я даже рад, что у меня есть друг, который живёт в другом времени.
Кто под стол, кто в пятое время года. Какая, право, разница?

Первой фразой, только что переступившего порог Брзжж, была довольно банальна: «Еда есть?» Получив удовлетворительный ответ, он ринулся к холодильнику и принялся опустошать его. «Поддадим!» - весело предложил Брзжж. А глаза моего друга, тем временем, извинялись передо мной за своего хозяина-пьяницу.
Меня всегда раздражали выражения типа «он спился» или «он стал алкоголиком». Говорят это обычно таким же тоном, как «он сходил в магазин» или «он только что из ванной». То есть все, почему-то, думают, что человек спивается так же, как облысел Малютка Брзжж в детстве. Трах! И облысел. Но это ведь целый процесс. Для всех, кроме Брзжж. Будучи абсолютно нормальным человеком, он как-то раз лёг на диван и превратился в пьяницу. Трах! И всё.
-Слушай, сегодня ещё к Жоржу идти, давай без этого. Перестань себя как алкаш вести, - сказал ему я.
-Я не алкаш. Если уж на то и пошло, то я пьяница. Хотя и это не правда. Про меня больше сплетен распускают. Почему пьяница, а не алкаш? По-моему, у пьяниц не столько органы привыкают к спиртному, сколько их душа, прекрасно знающая, что она получает после употребления напитка. Довлатов прав: алкоголизм излечим, пьянство – нет. А что такое душа у пьяницы? Если верить Шлидерманам, то чувства и переживания можно вытаскивать наружу, и мне бы очень хотелось посмотреть, что вылезет из пьяницы. Я отчётливо представляю себе огромный голубой шар. Вижу трещины, неминуемо возникающие на его поверхности, готовые в любой момент превратиться в огромные дыры, готовые расколоть шар на много частей. Они заполнимы. И тут очень важен способ заполнения. Некоторые могут залить почти любую трещину водкой. Чувства, мысли пьяного человека будут литься на душу и застывать, блокируя собой трещины. Но с чего ты взял, что тот материал, который выльется из бутылки на душу, будет того же качества, запаха и цвета, что материал, из которого она состоит? Так на голубом шаре образуются красные области. Заплаты, поставленные дрожащими руками. Да, рана вылечена, дырка заполнена, но ведь всем видно каким способом это сделано. Так во время ремонтных работ на Невском, вешают огромные красивые плакаты с изображением дома, который реставрируют, но ведь известно, что за этим плакатом находится здание, больше напоминающее прокажённого человека. И здесь: всем известен настоящий вид души, без лживых заплат, прикрывающих её. Хотя есть люди, которые не умеют различать цвета: дальтоники. С ними сложнее, они вообще души не различают, для них все одинаковые. Только вот душевный дальтонизм развит куда более широко, чем глазной. И зачем люди выдумали зеркало? Ведь, и это самое страшное, человек, подойдя к зеркалу, сам видит, каким образом заполнена трещина, видит, что душа раскрашена в разные цвета. И от этого зрелища зачастую возникают новые трещины. А за ними – ещё и ещё. Рано или поздно, они побеждают и шар разрушается. Кроме того, водка менее прочный материал, чем тот, из которого Он делает души. Ветер раздора, дождь потери, жара раскаяния - и вот уже те части, которые «заделаны» спиртным не выдерживают душевного напряжения, душевной непогоды и вновь разрушаются. И, пожалуй, всё бы ничего, если бы не ждал каждого из нас в конце жизни экзамен. Скорее даже не экзамен, а сдача реферата, который каждый из нас пишет на протяжении всей жизни. Длинный тёмный коридор, с железной дверью в конце. Человек открывает её и попадает в кабинет, где пахнет сыростью, землёй и смертью. Каждый должен предъявить Экзаменатору этот шар: душу. Страшно, страшно стоять и смотреть, как Он вертит в своих руках результат твоей жизни, внимательно рассматривает каждую дырку, каждую микротрещину, каждую заплату. Взяток Он не берёт, выгоняет с экзамена за одну только попытку это сделать. Переэкзаменовки нет, явка обязательна. Если «незачёт» - то реабилитироваться придётся уже в следующей жизни, но... там уже совсем другой ВУЗ, другой предмет. Единственное, что не изменится - Он. Всё такой же принципиальный, строгий и неподкупный. Но справедливый. Незачётов, к сожалению, куда больше, чем зачётов. О каких зачётах может вообще идти речь, когда, порою, от души вообще одна большая дырка остаётся, пустое место, нести даже нечего. Он поставит незачёт и даже глазом не моргнёт, но знал бы кто, как в этот момент больно Его душе (если то, что у Него там находится душой назвать можно). Как тяжело ему отправлять на исправительные работы нерадивых учеников своих. Невыносимо больно и обидно Ему, ведь из своей души Он выдирает куски и нам из них души делает, а мы их опустошаем. Каково ему? Каждую, каждую душу так усердно мастерит. Примеси добавляет. Кому талант, кому память, кому ещё чего. А мы их пропиваем, проигрываем, на шлюх меняем. А можно ли дырки заделывать без водки, да так, чтобы незаметно было? Где взять этот святой материал, который в чистом виде хранится только у Него? Я думаю - можно. Искренними страданиями, искренними раскаяниями, искренними слезами, слезами духовными, внутренними, а не внешними, которые зачастую обманчивы. Такие внутренние слёзы - они от Него. Как тёплый летний дождь льются сверху на душу и латают трещины. Подобно ливню в пустыне, истерзанной засухой. Такой дождь – это Его подарок, в эти минуты делится Он частью кладовых своих. Всё можно получить – надо только попросить.

Малютка Брзжж, как видно из приведённого выше монолога, был и так уже сильно нетрезв. И как это я сразу не заметил? Честно говоря, мне больше нравится трезвый образ мысли, но сейчас, за компанию, я с удовольствием бы дёрнул чего-нибудь этакого вместе с Брзжж. Но, к сожалению, у меня дома ничего не оказалось, а в магазин нам было лень идти, поэтому мы стали пить чай с сушками. Брзжж рассказывал мне что-то про свой последний концерт (он играет на саксофоне). Говорил, что может сыграть «вот то и вот это, любую вещь». Может сыграть человека, дом или запах. А я думал о том, что с развитием науки музыка может умереть. Зачем теперь играть человека, природу, настроение, когда можно всё это оживить. По сути, Шлидерманы выдумали самый универсальный музыкальный инструмент. Хотя музыка, в конце концов, имеет не одно это назначение. Она по-прежнему будет ласкать человеческий слух, под неё будут проходить свадьбы и похороны, но, всё же, основное её предназначение несколько притупится. В одной современной песне очень удачно сказано: «…случилось так, что наша совесть и честь была записана у нас на кассетах…» Очень точная фраза. Вполне вероятно, что в очень скором времени, её можно будет произнести уже не в переносном смысле.
Брзжж ехать со мной к Жоржу отказался, мотивировав это тем, что у него сегодня репетиция. Однако пообещал посвятить мне завтрашний день. Мы договорились созвониться вечером, и он ушёл, захватив 23 рубля на портвейн.

Жоржа дома не оказалось. Зная пунктуальность моего друга, я решил, что он просто не мог не оставить записку или что-нибудь в этом роде. Действительно, на столе лежал кусок папиросной бумаги, на котором корявым подчерком было написано следующее:

«Здравствуйте, дорогие друзья. Слёзно прошу прощения за моё отсутствие. Виноват. Признаю. Обстоятельства.
Ниже постараюсь объяснить причины моего отсутствия. Возможно, они несколько оправдают моё поведение.
Сегодня с утра ко мне пришёл некто по имени Сектор. Многие из вас знакомы с ним: это тот самый тип, который спилил елку у Боревичей на прошлый Новый год. Он то и рассказал нечто, что заставило меня отменить все дела и уехать из дома.
Так вот, этот человек утверждает, что, гуляя как-то раз по городу, он нашёл ларёк с патентами на правду. Прямо как в песне у одной, небезызвестной вам, группы.
Вот так-то, друзья мои, оказывается на мысли тоже право иметь надо!
Сколько стоит правда? Цена там, наверное, не совсем обычная, не деньгами измеряемая.
Не знаю даже верить Сектору или нет. С одной стороны, он не совсем напоминает здорового человека. А с другой - уж больно меня всё это заинтересовало и заинтриговало! Я всё бросаю и еду туда. Чего и вам советую. Ниже оставляю адрес.
14 линия Васильевского острова д. 16 (там где-то во дворе).
Ещё раз извиняюсь за то, что оставил лишь бумажную копию себя, унеся с собой оригинал.
Жорж.
П. С.
Бутерброды, если что в холодильнике. Ключ от дома в обычном месте».

Я в глубокой задумчивости перечитал записку ещё раз. Цепь удивительных происшествий пополнилась.
Потом я громко свистнул два раза и из кустов, виляя хвостом, вылетел Перезвон – пёс Жоржа. Назвал он его так в честь собаки из книги Достоевского «Братья Карамазовы».
Перезвон уселся и подал мне лапу. А потом ещё и лизнул в щёку. Я снял с его ошейника ключ от дома, это и было то самое «обычное» место. Съев бутерброд с колбасой (половиной, разумеется, пришлось поделиться с верным Перезвоном), я принял решение не ехать сегодня по адресу, указанному Жоржем в записке. Это вполне можно сделать и завтра, захватив с собой заодно и Малютку Брзжж.
Потом я погулял часа полтора с Перезвоном по окрестностям ипподрома, подышал свежим воздухом. Нашёл два белых гриба.

Напишу, наконец, о Крлчтф. Сейчас даже, почему-то, хочется продолжить его историю.
Итак, что же было дальше? Быть может, вы ждёте от меня какого-нибудь красивого рассказа о том, что он пропал под столом и учёные до сих пор тщетно бьются над объяснением этого удивительного факта. Или истории, как он сошёл с ума и его никак не могут вылечить. Да, возможно это было бы правильным, каноническим концом. Но ничего этого с ним не случилось. А случилась с ним нечто, на первый взгляд непонятное, нелогичное, на второй – даже обидное, но на третий – без преувеличения великое.
Итак, Крлчтф стал самым обыкновенным человеком. Стал интересоваться политикой. По пятницам ходил к соседу на партейку в шахматы и кружечку пива. Стал собирать модели самолётов. Причём, навострился делать это довольно искусно. Ездил даже в Могилев на чемпионат СНГ. Подумывал о приобретении подержанной «шестёрки». Употреблял Байкал за 22-50 2литра, ел бутерброды из булки по 15-90 батон и докторской колбасой (90р за упаковку в «Пятёрочке», 97 – в магазине).
Долгое время я так и не мог осознать, как же с ним это произошло. Терялся в догадках и теориях. Где былой Крлчтф? Где этот многомерный ум и почти юродство? Что это? Разочарование? Смирение?
Толпы мыслей топтались у меня в голове на митинге, устроенной ими на площади имени Крлчтф. Я был и растерян и удивлён и разочарован. «Этого не может быть. Это неправда. Это… это одно тело без души». И тут меня осенило! Так в чреде мыслей вдруг вылетает одна, незаметная, на первый взгляд посторонняя и неуместная, которая даёт ответ на весь вопрос. Именно поэтому полезно иногда выписывать первые попавшиеся слова на бумажке. Ведь можно же, можно извлекать зёрна истины из бешеной смеси мыслей. Хаос без частичной правды – какой же это хаос?!
«Тело без души, тело без души. Да ведь он уже там!» - осенило меня. Почему-то я сразу понял, что это правда. Он ушёл-таки под стол! Тело оставалось служить наверху, верное своему хозяину, который больше не обязан носить его, ухаживать за ним. Душа же, наконец, нашла свой дом под столом. Сбылась его мечта. Этакий Солярис. Живое, мыслящее пространство под столом.
Надо сказать, что, вначале, я был просто ошеломлён. Какое-то время даже немного сомневался в своей правоте, но чем дальше, тем бледнее становились эти сомнения.
И тогда я сделал то, на что ранее никогда не отваживался. Я сам первый заговорил с ним о Подстолии. В ответ Крлчтф (точнее - его тело) смастерил настолько удивлённое лицо, что мне стало даже как-то… неловко, что ли.
В тот день мы долго пили чай у него на кухне. Потом прошли в комнату и повсюду, во всех её частях, во всех углах, под потолком, на подоконнике – везде чувствовалась Подстолия. Неподстольным было только тело Крлчтф, неподвижно сидящее в дряхлом кресле, да модели самолётиков, собранные этим телом, аккуратно пылившиеся на шкафу. Так чувствуешь себя, когда с заложенным носом стоишь в цветущем, душистом саду перед кучей мусора, невесть как сюда попавшей.
Помню, мне очень захотелось вытащить из-под стола его душу и поговорить с другом, которого я так давно не видел. Узнать, как там под столом, доволен ли он? Считает ли, наконец, себя счастливым человеком?
Но, честно говоря, было страшновато предпринимать какие-либо попытки насильно вытащить его оттуда. Ведь если улитку вытащить из раковины, она умирает. Кто знает, что с этой подстольной рыбой случится у нас, на воздухе. И я решил ждать, когда же улитка вновь покажет глаза-телескопы из своего дома.
Уже тогда я проводил эту параллель с «Солярисом». Я ведь, как и герои этого произведения, столкнулся с революционно новым видом разума. И предпринимать какие-либо попытки контакта было страшно, ведь я не знал, к чему это приведёт. Повторюсь, это революционно новый тип разума, который мне даже не с чем сравнить.
Помнится, лишь случайно узнав иероглиф «кошка» учёные сумели расшифровать египетские записи. До этого это был лишь набор картинок. Так что и мне пришлось ждать такую вот «кошку», чтобы хоть частично понять природу Подстолии.
Ждать мне, к слову, пришлось совсем недолго. Его душе всё-таки пришлось выползти из-под стола, вернуться на время в своё тело, холодное с непривычки, немного мятое и неудобное. Сопровождалось, а точнее, предшествовало всему этому, одно пренеприятнейшее происшествие. Если, конечно, смерть человека можно так просто назвать «происшествием». Расскажу об этом подробно, так как эта история сама по себе занимательна (опять-таки, если это слово применимо, когда речь заходит о смерти) и я всё равно, рано или поздно, изложил бы её тут.
Итак, случилось это три месяца назад, в начале лета. Наша подруга-художница Незачем, имя которой я уже упоминал ранее, поступала в то время в «Муху» (художественная академия им Мухиной). Она таки окончательно решила посвятить свою жизнь живописи. На стенде, где вывешиваются требования для поступления, было указано, что очень желательно принести, если имеются в наличии, свои работы. Это не являлось определяющим фактором, но, видимо, без этого жизнь была бы несколько осложнена.
У Незачем такие работы были, и даже, более того, ей было из чего выбрать. Помню, она даже позвала меня и Крлчтф помочь ей определиться с выбором картин. Мы, конечно, не Бог весть какие специалисты в этой области, но и приглашала она нас, всё-таки, скорее по «дружественному» а не «специалистскому» принципу.
Выпив кофе с молоком, мы прошли в комнату, где она выставила свои картины. Их было не так уж и много, штук шесть-семь. Мне больше всех понравилась работа, которая называлась «Ангел ушёл». Если бы не она, то мне было бы куда сложнее выбрать – все остальные тоже были хороши, но как-то одинаково хороши. Это же полотно сразу бросалось в глаза. В ней отражалась Незачем как она есть, эта была именно «её» картина.
За окном дождь. Вечер. Бревенчатый деревенский дом, пустой деревянный стол, во многих местах липкий от, не раз пролитого на него, пива. За ним сидит широкоплечий безликий человек в огромном ватнике. Работяга. А на заднем плане из этого дома выходит (уже открыл дверь и занёс ногу, чтобы перешагнуть через порог) белоснежный, сверкающий ангел. Он оглядывается, лицо его тоже не прорисовано, но, почему-то, ясно видно, что он очень расстроен. Безысходность, на удивление чётко прорисованная, доведённая до своего экстремума. Всегда был уверен, что Незачем именно так и видит этот мир. Безликим, но пронзительным взглядом
Крлчтф долго стоял перед картиной, на которой был изображён стол. Просто стол. Из-под которого рвалось чуть заметное сияние, не имеющее возможности вырваться оттуда. И так это было здорово показано, огромное серо-коричневое полотно, маленький стол и такое яркое, мощное сияние, сокрытое под ним. Называлась она «Под столом». Видимо, ей Крлчтф тоже рассказывал о своём мире, и эта картина была предназначена лично для него. Даже не знаю, зачем она выставила её и передо мной.
В результате мы единогласно выбрали «Ангела» и Незачем отнесла его в приёмную комиссию. В том, что её примут, я ни секунды не сомневался. Потому что, если не хватит места ей, то кто же там тогда учится?
Никогда раньше не видел Незачем столь нервничающей, как в те дни. Она не просто поступала в «Муху». Она уходила от насмешек, пинков, обидных кличек, которыми её «награждали» в школьные годы.
Дорогая Незачем! Родная моя! Даже натерпевшись от этого мира много зла, получив от него тысячи тычков, оплеух и подзатыльников, вытерев не один плевок со своего лица, ты всё равно верила в него. Воистину, у тебя почти святая душа. Это тебя в результате и сгубило.
Ведь всегда среди многих достойных людей сумеет затесаться серый, недалёкий, но обладающий коммерческой хваткой молодчик. Чей-нибудь сын или просто удачливый карьерист. Так и тут: много достойных людей участвовало в приёмной комиссии, но на собеседовании ей попался именно такой «молодчик».
Незачем сидела в большом, красиво обставленном совсем не по-художественному изысканном кабинете. За огромным столом сидел маленький человек. Она, естественно, несколько по другому представляла себе приёмную комиссию. Отнюдь не в образе этого парня в кабинете.
Дописав смс и очень хитро улыбнувшись после этого в телефон, человек, наконец, обратил внимание на Незачем.
-Да, да ничего, неплохая картинка, мы с коллегами просматривали, - снисходительно пробормотал он официальным тоном и постучал карандашом по столу, - но мне вот говорили, что у вас с пальцами какие-то проблемы. Дайте-ка посмотреть. У-у-у, как же вы, милочка, с такими пальцами рисовать собираетесь? Никогда не видел художника с такими уродливыми пальцами. Вас же стыдно в творческое сообщество вводить, там разбегутся все сразу при одном взгляде на вас. Вы уж извините, что я столько откровенно, но ведь мы, творческие люди, любим открытость. Слушай (неожиданно он перешёл на «ты»), а покажи, как ты кисточку держишь, когда рисуешь.
Он протянул Незачем кисть. Та молча взяла. Как во время гипноза, она уже ничего не чувствовала и не понимала. Если бы он сказал: «полети» или «свернись в бублик» она бы и это сделала. Его красивое, маслянистое, очень правильное лицо вовсю улыбалось. Говорил он всё это без малейшей злобы или желания обидеть. Такие люди вообще, наверное, не понимают, что значит «обидеть». Впрочем, и сами не обижаются.
Но тут ему пришло новое сообщение. Одну руку он протянул, прося у Незачем кисточку обратно. Всё же остальное тело втянулось в телефон и прочтение смс. Ответ видимо был соответствующий его прошлому сообщению (это было понятно по хитрой улыбке, вновь возникнувшей на лице парня).
Тут Незачем вернулась в реальность. Она чувствовала, как всё вокруг стало холодным. Словно живые, стены стали съезжаться, готовые к тому, чтобы раздавить её. Сверху посыпался снег. Её кривые пальцы покрывал холодная корка происходящего. Мёртвый холод, как в старом «зиловском» холодильнике. Это вам не Пушкинский мягонький утренний снежок. Это холод настолько строгий и преднамеренный, похожий на работника военкомата, что хочется выть. Незачем почувствовала, что этот холод исходит от парня. Именно там он берёт своё начало и растекается по всем углам комнаты. Из открытой «раскладушки», тесно забитой смсками, дул стервозный, обжигающе-морозный ветер. Сосульки громко падали на пол и разбивались, издавая при этом страшный грохот. Незачем упала.
Упала и больше не вставала. Она лежала и ничего не хотела. Чтобы она не умерла от голода, еду ей вводили через трубку. Но она не ела жизнь. А жизненную клизму ещё не выдумали. Нельзя ведь насильно накормить жизнью. Через две недели она скончалась.
В момент смерти меня не было рядом. Не хотел, не мог смотреть. Я заходил к ней на первый же день после того злополучного случая. И сразу же, как только увидел её, понял, что жить она уже не будет. Это чувствовалось. Мы даже не сумели толком поговорить.  
Она не узнала меня. Или, быть может, сделала вид, что не узнаёт. Какая, впрочем, разница. Да и о чём тут было говорить?! Говорят, что потом она ещё один раз очнулась (поэтому я, собственно, и знаю историю её «убийства»).
Но всё равно я не мог поверить. О её смерти мне сообщили по телефону, и я помню, как холодела телефонная трубка на моей щеке на фоне общей летней жары. И умерла не только Незачем. Умерло, по крайней мере для меня, что-то большее. «Ангел ушёл» сейчас висит у меня. Он, действительно, ушёл.
История похожа на вымысел, лакомый кусок для жёлтенькой газетёнки. Но это правда. Впрочем, если бы Незачем умерла «просто так», я бы удивился ещё сильнее…
Теперь вернёмся к Крлчтф. В то время, когда разворачивалась эта история, он вновь стал старым, знакомым мне Крлчтф. Его душа не могла спокойно греться под столом, когда Незачем поступала в «Муху» и надо было помочь с выбором картины. Не могла душа сидеть там и тогда, когда умирала Незачем, а вместе с ней и определённая часть реальности, родственно близкая Крлчтф. Не мог же он «отделаться» тем, что просто пошлёт своё тело сначала на выбор картины, а потом на похороны.
Он вышел и увидел, как может сломать реальность и ему, действительно, стало страшно. Что если его, рано или поздно, не пустят под стол как не пустили в училище Незачем!? Что тогда? Куда идти, что делать? Улитка без дома, черепаха без панциря. Видимо, именно в то время душа его решила окончательно распрощаться с телом и тайком стала пятиться под стол. Медленно, пока оно не видело. Заметая следы и сжигая мосты.
С тех пор я уже не встречал былого Крлчтф. Вновь, лишь тело. Обидно ещё и то, что тогда мы с ним толком то и пообщаться не сумели. То есть, «кошку» то я так и не расшифровал, хотя имел возможность. Но мне тогда, конечно, не до этого было…
Мне кажется (по крайней мере хочется казаться), что душа его ещё хоть как-то связана с телом, с внешним миром, и я ещё смогу увидеть его. Ведь насколько бы не был силён твой внутренний мир, ты никогда не сможешь сломить им некоторые проявления внешнего. Так что твоё физическое тело навсегда подвергает тебя определённой опасности. Наверное, именно поэтому он и стал простым человеком. Чтобы никому до этого тела не было дела. Чтобы никто и не подумал причинить ему вред. Кому и что может быть надо от собирателя моделей?! Иначе, если все нити оборваны – Крлчтф для меня за закрытой дверью. Ведь у меня нету даже начальных сведений, чтобы попытаться наладить контакт с Подстолией.
А, может, и многие другие в этом мире уже ушли под стол?! И всё то, что нам кажется пошлостью – это змеиная кожа, дань земле?! И я ползаю ужом между этой питоновой кожи? Надеюсь, что это не так.
Поступок Крлчтф – это, бесспорно, слабость. Уж если и расставаться с миром, то так, чтобы мир уходил от тебя, а не наоборот. Не убегать от тела, а прогнать его!
Ещё большая слабость, ничтожность - это покупные столы. Чужие! Ужас! Сидишь под чужим навесом со своими якобы мыслями. Как в общественном туалете, когда в любой момент может ворваться уборщица и смыть тебя вместе с твоим дерьмом.

Солнце, солнце, солнце. Сколько же его! Только вернулся из магазина, купил 10 бутылок вина. Конечно, я не собираюсь их сейчас же выпивать: просто чтобы было, если вдруг понадобится.
Прошло полчаса. Похоже, я начинаю пьянеть. Сижу на балконе в кресле и блаженствую. Солнце медленно ползёт в сторону горизонта.
Боже! Закат! А я напился! Ужас! Граждане миряне с кривыми хуями! Как же можно было в одиночку так нарезаться. На балконе. А ещё и Брзжж сегодня ругал. Жалко его нет. А сколько мыслей прыгает в голове! Только они все не связаны. Ну и что? Вот сейчас выпишу их всех, просто слова. Просто так. А утром, протрезвев, почитаю. Интересно, как я на это отреагирую завтра. А то ведь часто всё забывается.
Сморщились обои. Ужас. Стены обтянуты стареющей кожей. Как грибы. Старушечий смех во бреду. Брежу смехом и мочой. Льюсь мочой и перцем. Жалит горький перец в носу и иголка в глазу. Иголка в глазу да поплавок поперёк горла. Поплавок застрял, когда закидывали крючок внутрь. Плохой поплавок. Дышать не даёт.
Безумный оркестр на ярмарке. Бублики, горячий чай да водка. Обжигающий мороз на водке. Есть водка на бруньках, а есть и мороз на водке. Настоянный на этой водке. Хоть в магазинах продавай. А есть мороз на дыму. Заводские трубы зимой. Медленно поднимается – холодно. Да! Мороз на вере. Звон колокола над заледеневшим озером. Мороз на крови. Мороз на клюкве.
Не могу идти дальше. Забылся. Видения в темноте закрытых глаз. Крадусь в ночи. Краду уран. Передвижная АЭС. Сияние. А, вспомнил!
Вспомнил! В престарелом доме праздник и веселье. За полчаса вылита месячная норма энергии. 88-летнего Кропоткина хватил удар. Селезнёва строчит донос. А Сапогов прыгает на костылях и пытается изобразить танго. А почему? Да потому что им теперь всё равно. Они свободны! Все скомкались в огромный ком из кожи. Морщинистый немного. Покатились, проломали кирпичную стену, и поехал по улице человеческий, морщинистый ком. И всех давит. Все скатались в шар. Они победили! Они свободны!
А ещё военный юмор, сельские показы мод, любые другие показы мод, postАфганистан в поездах.
-Жизнь не удалась,- грустно думает 5-летний Кац.
Танцуют пары бал. Под платьице с кринолином забрался саблезубый карлик и делает неприличности под юбкой с графиней N. А я, маленький арапчонок на это смотрю и разношу всем вино в бокалах. «Зачем же вы, графиня, - думаю я. – А что если папасецка узнает? А?! Карапуз! С графиней. А он только тем и лучше – что ещё безобразнее меня. Графиня устала от идеалов. Подавай её гадость. Раньше то я с ней спал». Да, да, я уже ей не так гадок. Теперь она на своё прекрасное тело сажает саблезубого карлика. Ей самой смешно от слияния своей красоты и его уродства. До чего, до чего обидно, что я ещё не такой урод. Мне так нравится её давить.
Объявление в мясном отделе магазина «Анюта»: «Заусеницы на сердце срезают только серебряными ножницами. При употреблении других происходит заражение смысла и неминуемая смерть в течение жизни». Смерть в течение жизни… Набор золотых сечений. Карпаты - не мокрота. Определённо, не мокрота. На большом белом блюде несли противные, короткие усы и чёрный перец. Удивительное сочетание. Меня ждут к столу. А я ещё не знаю сегодняшних сплетен! О, что мне делать. Чем же я в таком случае угощу гостей. Опять придётся конфуз устраивать!
Больной желудок и горный вой. Ветер тухлости от камня тупости. Всегда несколько неловко чувствую себя рядом с девушкой, которая красится. Что-то сродни тому, как находится рядом с хирургом, который сам себе вырезает аппендицит.
И среди всей этой суеты сидят пятеро в баре на Аляске. Один спит. Трое играют в карты. А ещё один просто смотрит в окно. А в окно уже стучится Новый мир. А в 82 километрах Чукотка. Сидят отец и сын и смотрят в бесконечность, на границе которой – пятеро на Аляске, а за ними – Новый мир. И отец говорит сыну:
-Сказка эта про бесконечность. Жили-были Лиса и горностай….
Как проститутка, говорящая клиенту: «Люблю». Как фраза, вычитанная в книге, понравившаяся, употребляемая, но так и не понятая. Искусственная взрослость, как варение джинсов в хлорке. Как дневник девятиклассницы. Как обрывки от собственных лозунгов вместо одежды. Как старость с двумя стихами, напечатанными в «Звезде», да и только. Сыграй перебором на гитаре быстроту этого дня. Пахни сиянием сошедшего вниз света. Увидь свёртку времени страшного суда. Когда? Тогда, когда даже вход в сортир осуществляется по талонам, а ты теряешь всю пачку в самом начале месяца. Тогда, когда пишешь письмо самому себе, изливаешь душу, а потом находишь это письмо в почтовом ящике и не можешь разобрать подчерк.
Играй, скрипач! Меня провожаете! Хоть раз сыграй. Заверни меня в ночь. Выпей мною город, скучающий в веках. Зажги мною факел, истосковавшийся по огню. Клянись и ешь землю, по дождю тоскующую.
















3 сентября

Похмелье. Состояние, как у человека, очнувшегося после летаргического сна в гробу.
Похмелье – вещь глубоко героическая. Действительно, если у вас просто так разболелась голова – то вы ходите и мучаетесь, не находя себе места. Если же вы испытываете схожие ощущения во время похмелья, то чувствуется какая-то часть героизма, что-то от победы. В похмелье есть горькое чувство радости, как после тяжёлого боя. Кроме того, похмелье имеет сугубо личный характер. Это внутреннее ощущение целостности и чувства выполненного долга.
Я перечитал то, что написал вчера вечером в дневнике, после чего вырвал этот лист и выкинул в помойное ведро. Полный кошмар! Но, выпив кружку чая, решил, что в этом есть определённая доля нечестности, дневник – место для искренности, а я, выходит, скрываю от него какую-то свою составляющую, пусть и ту, которая во мне просыпается после опьянения. Благо, мусор я ещё не выносил, что позволило мне вытащить оттуда вырванный лист и переписать все обратно в дневник.
Ну что, мне уже пора идти. Через пятнадцать минут встречаюсь с Малюткой Брзжж и мы, как и планировали, отправимся к ларьку с патентами на правду. Интересно, что же это, всё-таки, за штуковина!

Весь день нас кто-то или что-то тормозило. Казалось, весь мир притягивается к нам, обёртывает своей бумагой, и не даёт спокойно существовать. Причём началось всё это с самого утра, с момента нашей встречи.

Итак, путь нам предстоял на Васильевский остров. При хорошем раскладе можно добраться и за 40-50 минут, но спешить было некуда, и мы с Брзжж, взяв по бутылке кефира, прогулочным шагом пошли в сторону автобусной остановки. И вот в этот момент случилось первое из событий, о которых я упомянул выше. В Брзжж врезался голубь. Я, честно говоря, даже не удивился. Типично в его стиле. Тысяча человек могла быть на том месте, и в них голубь даже не подумал бы врезаться, но это была не тысяча человек, а Брзжж, именно Брзжж. Вот уж кто действительно удивился – так это голубь. Он с недоумением посмотрел на нас, деловито съел зёрнышко с земли, прошёлся вокруг Брзжж и остановился, продолжив изучение наших фигур. Брзжж попытался сказать ему что-то на птичьем языке, но, к сожалению, голубь не оценил стараний моего друга и, окончательно осознав, что мы потеряны для мира, он улетел на поиски сердобольных старушек, которые уже поджидали его, готовя семечки, зёрнышки и сухарики.
Немного посмеявшись, мы продолжили путь к остановке.
Ждали недолго: кефир ещё не был до конца влит внутрь наших тел, как к остановке подъехал автобус. Народу, благо, было немного: мы даже сумели сесть. Остальные пассажиры, в основном, представляли из себя людей пенсионного возраста, не считая пары-тройки молодых особей. И эти молодые люди почему-то сразу показались мне подозрительными. Не зря, как выяснилось позже.
Под мерный гул пенсионного хора, я уже было начал засыпать, и, несомненно, сделал бы это, если бы не мой друг. Фортель, выкинутый им на этот раз, не поддаётся никаким объяснениям. Но – обо всём по порядку.
На соседнем со мной сидении находилась некая юная дева и листала глянцевый журнал для девочек-подростков. Описать её внешность не сложно – она ровно такая же, как и все остальные представители её вида. Как ни странно, это характеристика очень точна. Я уже давно заметил, что, как внешне, так и внутренне, между ними не наблюдается особенной разницы. В общем, она была сродни той, из которой Шлидерманы сумели вытащить пустоту. Шаблонная до картонности…
Увидев лукавый взгляд Брзжж, я сразу понял, что он задумал что-то относительно этой особы. Не могу сказать, что это обстоятельство привело меня в восторг: подчас его выходки дорого нам обходятся. Буквально месяц-два назад он попросил прикурить у какого-то гражданина в крестьянской рубахе, и, в результате, через четыре часа, мы сидели на какой-то свадьбе, причём Брзжж, находясь в весьма нетрезвом состоянии, изображал из себя поэта серебряного века, читал стихи и плакал крокодиловыми слезами на плече у отца жениха.
Итак, я сразу почуял недоброе. Тем временем Брзжж задорно подмигнул мне, встал со своего места и подошёл к девушке. Зная о презрительном отношении моего друга к женскому полу, я был на сто процентов уверен в том, что его целью не было затащить её в кровать и превратить в желудочный сок, что, кстати, судя по внешнему виду этой барыни, не составляло особого труда. Что же ему было от неё надо?

-Привет, красотка, познакомимся? - проговорил он мягко-эротичным голосом юного павиана во время случки.
От удивления я на секунду даже забыл, как надо дышать, и чуть было не задохнулся! «Что это с ним? С каких это пор? Зачем ему этот манекен?» – пронеслось у меня в голове. Ситуация, тем временем, развивалось с необычайной стремительностью. Девушка достала из своей сумочки книгу розового цвета, на которой было написано: «Знакомство. Как не упустить твой шанс» и положила её к себе на колени. Брзжж вновь подмигнул мне. Надвигалось что-то необычайное и мистическое. Я чувствовал себя зрителем в театре импровизации.
Девушка открыла книгу и нашла нужную страницу. «Оцени парня. Много ли у него на вид денег. Если много - смело знакомься и сразу попроси сводить в какой-нибудь ресторан. (Ниже был представлен расширенный список наиболее модных ресторанов города.) Если же он просто довольно симпатичный, пусть и без денег, всё равно знакомься, спроси про свободную хату и, если она у него есть, начинай обдумывать, что бы соврать родителям в тот момент, когда зайдёт разговор о том, где ты проведёшь сегодняшнюю ночь. Если не красивый и небогатый - опусти его, посмейся над ним. Пусть все видят твоё превосходство». Ниже были приведены другие варианты. Причём к каждому из них прикреплялись варианты ответа в зависимости от выбора. По внешнему виду Малютки Брзжж, никак нельзя было сказать, что он сказочно богат, я даже предположу, что его можно было принять за, пусть и в меру опрятного, бомжа. Особо красивым его тоже назвать язык не поворачивается, но, всё же, девушка ответила ему: «Приветик, лапентошка». Сколько же сил, наверное, потребовалось ему, чтобы не рассмеяться, услышав это слово! В лишний раз поражаюсь его выдержке! Я же, не состоявший в поле видения девушки, имел возможность вдоволь похохотать. Чем, естественно, воспользовался. Лапентошка! Ха-ха! Про Малютку Брзжж, шершавого и потёртого. Буду теперь его так дразнить при случае.
Далее Брзжж повёл разговоры о погоде и ещё какой-то ахинее. Схема знакомства, согласно книге, представляла из себя древовидную структуру. В зависимости от тех или других факторов, присущих молодому человеку, надо было двигаться по одной из ветвей, каждая из которых вела к некому общему исходу. Таким образом, на все его фразы девушка быстро отыскивала ответ в своей книге. Брзжж успешно продвигался по ветке, которая сулила ему ночь с этой особью. Неожиданно он опять подмигнул мне и задал вопрос, касающийся того, какие книги читает девушка. Порывшись в книге, она нашла ответ: «Разные». Углубившись в эту тему, Брзжж выяснил, что ему «не дано понять тех тем и проблем», которые поднимаются в книгах, которые она читает. На вопрос о том, какие же это темы последовал ответ (несложно, в общем, догадаться какой), что это темы «возвышенной любви и другие недоступные простым смертным материи». В конце девушка добавила: «Ты что, на другие темы разговаривать не можешь, ботаник?!» Тогда он спросил девушку про фондовый рынок или что-то в этом духе. Тут я понял, к чему клонит Брзжж. Он абсолютно не подходил под алгоритмы, описанные в розовой книге, и ему стало интересно, что произойдёт, если вести себя необычно и сбиться со всех веток. И всю дорогу, остававшуюся до метро, он мучил девушку различными вопросами, виляя из темы в тему, заставляя её подолгу рыться в книге в поисках ответа. Но самое интересное началось после его вопроса: «Если ты спишь, и тебе снится, что ты спишь, надо ли два раза просыпаться?» Девушка порылась в книге и, к своему ужасу, не нашла там ответа. Сначала у неё началась паника. Она пыталась выпрыгнуть с места, убежать, но куда там: Брзжж не мог так просто дать аннулировать свои старания и не дал ей уйти. Ещё немного подёргавшись, девушка молча уселась на место, минуту просидела в неподвижной позе, потом громко крякнула на весь автобус и опять застыла. Насовсем! Зависла.
-Ба, барышня, да вы никак зависши, ха-ха, - на лице Брзжж играла поистине детская улыбка, в то время как мне было не до смеха.
-Ты чего наделал, ненормальный! – прервал я его радость.
-А чего такого я, собственно говоря, натворил? - с видом полной невинности поинтересовался мой друг.
-Что ты теперь с ней предлагаешь делать? Не оставлять же её здесь.
-Не боись, сейчас что-нибудь придумаем.
-У тебя всегда «что-нибудь придумаем».
-Если хочешь, я могу оказать тебе услугу и перепоручить это дело тебе.
-Нет уж, спасибо, разбирайся сам.
-Может, в магазин манекеном сдадим, денег заодно подзаработаем?
Я не ответил. Мне, честно говоря, было не до шуток. Понятно, что это всего манекен, но у него ведь, как-никак, родители есть, жалко ведь людей.
Оставалась одна остановка до метро, и у меня уже начиналась небольшая паника. Я попробовал оживить девушку: бил по щекам, говорил ей слова «мода», «элитарный клуб», «деньги». Вот до чего я опустился! Ничего не помогало. Но проблема неожиданно разрешилась сама собой. Как я уже сказал, до метро оставалась одна остановка. Волей случая на этой остановке суждено было войти нашему спасителю: молодому смазливому парню, лет 17-19-ти, который бесцеремонно подошёл к зависшей девушке, и... начал разговор. Он не замечал, что она зависла, видимо вопросы и ответы в таких разговорах настолько банальны, что парень даже не слушал, отвечают ему или нет. Мы изумлённо наблюдали за этой сценой, моля о том, чтобы парень не заметил состояния девушки. Но куда там! Он говорил и говорил без умолку, осыпая её комплиментами. Особенно интересно нам было узнать из его слов, что она «очень интересная собеседница». Автобус подъезжал к конечной остановке. Парень, как ни в чём не бывало, вышел под ручку с девушкой и направился в сторону метро.
-Да, блин, - это всё, что мог произнести по этому поводу Брзжж. И я в этот момент был с ним полностью согласен.
Выпив по чашечке кофе, мы вонзились в двери метро.

Самый обычный двор в центре. От прохода под аркой, исписанной до боли родными надписями типа «Цой жив» и «Алиса мы вместе!», веет сыростью и вонючей прохладой. Эхо разносит тяжёлые шаги. Мимо, быстро как тень, проскакивает, не по погоде тепло одетый, человек: на нём серое осеннее пальто и чёрная шляпа. Его болезненное, жёлтое лицо очень лаконично вписывается в общую картину.
Грязный двор с потрескавшимся асфальтом, полный использованных презервативов и разбитых бутылок из-под 33 портвейна. Кусок газеты «Правда» со следами крови и поноса. Отвалившийся кусок ржавой водосточной трубы. Облокотившись на стену, на корточках сидит наркоман, похожий на высохшую осенью тростинку, второй - отливает рядом.
Окна первого этажа во многих местах заклеены жёлтыми газетами. Что там, за этими газетами? Мёртвая или живая среда?
А вот ещё хуже - окна первого этажа вообще ничем не занавешены. Живут, как в аквариуме. Из одного такого аквариума на меня смотрит немолодая женщина в очках, сидящая за кухонным столом и держащая блюдце с чаем в правой руке. Наверное, она всегда сидит на этом месте и разглядывает прохожих. Мы - такой же аквариум для неё, как она для нас. Как же скучно всё это.
У стены справа валяется куча вещей: одеяло, настольная лампа, пара стульев, ещё что-то. Чуть в отдалении – игрушечный заяц. Очевидно, в одной из квартир произошёл пожар, и хозяева спасали вещи, выкидывая их в окно. Действительно, окно на третьем этаже выбито, вокруг него всё чёрное, закопчённое. Рядом с кучей уже ошиваются, воровато поглядывая вокруг, два бомжа.
Чёрная облезлая собака выкусывает у себя блох и изредка повизгивает.
Из открытого окна пятого этажа доносится Шаляпин.

Через арку мы переместились в следующий двор и, лишь войдя туда, оба остолбенели! Мы то, признаться, шли туда скорее из любопытства, нам даже и голову не могло придти, что Сектор говорил чистую правду.
Перед нами предстал огромный рынок, с помощью невероятной геометрической аферы поместившийся в крохотном проходном дворике. На латках было всё, кажется, что только может себе вообразить человеческий ум. Любое, даже самое абстрактное понятие. Торговали совестью, правдой, девственностью, радостью. Одинокий еврей в халате спрашивал у всех дрожащим голосом: «Маму, маму, где можно купить? Лучше - американку, но и русская на худой конец сойдёт». В ответ все обзывали его жидовской мордой. Ещё кто-то искал ларёк со смыслом жизни. Но его уже давно прикрыли. Долги. Продавали интригу, заманивая покупателя плакатом: «Интрига невыдавленного прыща». А ведь очень точно подмечено! Наше же цель была найти тот самый ларёк, ларек с патентами на правду.
Мы с трудом проталкивались сквозь базарную толпу, глядя по сторонам и читая название павильонов, лотков и магазинов. Огромная, шумная очередь тянулась к лавке с чувством юмора. Старик-алкоголик с отвратительным, пропитым лицом, поинтересовался у нас : «Трезвостью, трезвостью, где можно обзавестись?» Смущающийся девственник, опустив глаза вниз, продавал свою похоть.
Невзрачная школьница протянула нам рекламную листовку. Пришлось взять. Читаю: «Изменение линий на ладони», изменение судьбы, корректировкой линий на ладони». Но это оказалось ещё не всё: ниже, в этой же листовке, предлагалось изменить гороскоп… заново родившись! Представляю себе, как представительный дядя лет 40-50 залезает обратно в свою престарелую маму и просит доносить и родить в строго определённый срок. А фирмой своей будет из маминого живота по мобильнику управлять. Мы как раз проходили мимо этого павильона.
-Да вы не понимаете, мне не будущее, не судьбу – вы мне прошлое сотрите с ладони, - нервно втолковывал продавцам человек в коричневой замшевой куртке.
-Удивительно, - сказал мне Брзжж, - это же до чего собственного прошлого можно стесняться. Сложно, наверное, ходить по улице, когда знаешь, что твой позор на руке у тебя зарегистрирован как фамилия в паспорте. Удивительно, если люди одинаково боятся как прошлого, так и будущего, то в чём же тогда вообще различие между нашими «вчера» и «завтра»?
В ответ я лишь пожал плечами.
Наконец, мы увидели нашу цель. На удивление, туда даже не было очереди. Подойдя ближе, мы узнали причину. К ларьку был прикреплён кусок картона, на котором чёрным фломастером было выведено: «Весь товар раскуплен». Мы недоуменно стояли рядом, пытаясь разгадать таинственное значение этой фразы.
-А чего вы, ребята, удивляетесь? - сказал нам подозрительный тип, лузгающий семечки невдалеке. – Мы надолго всё распродали. Во-первых, скоро три группы выпускают новый альбом. Потом – съезд союза кинематографистов. Хотя, на самом деле, все это млеет перед другим: в конце сентября съезд «Единой России». Вот они то почти всё и скупили.
-А ну пойдём отсюда! – Малютка Брзжж потянул меня за рукав.
Мы поспешно покидали рынок. Он в этот момент наполнился криками. Это кричала женщина, у неё украли купленную только что ею хитрость. Мимо нас, расталкивая толпу, пробежал вор. Через минуту мы уже были вдалеке от всего этого безумия.

На обратном пути повстречали нашего старинного друга, доброго толстяка по имени Вакх. Мы очень давно не виделись с ним, поэтому решили выпить по кружечке пива. Благо, погода к этому располагала. Все мы (я, Брзжж и Вакх) в определённом смысле являемся ценителями творчества группы «Аквариум». Поэтому местом распития была избрана пивная, расположенная на Будапештской 44, по одной из многочисленных легенд, давшая название группе. Тем более все мы живём неподалёку от неё. Короче говоря, грех было туда не заявиться.
Мы выпили по кружечке. Потом ещё по одной. Недалеко от пивной стояла очень поэтическая тонкая берёза, удушенная, правда, городским смогом. К ней подошла отдохнуть аккуратная старушка. Она прислонила к дереву свою клюку, повесила сумку на ветку и, закрыв глаза, повернула голову к солнцу и стала блаженно греться под его лучами. Не знаю, что нам ударило в голову, но мы, не сговариваясь, подошли к берёзе и стали водить хоровод вокруг старушки и берёзы, напевая при этом:
                    Что лучше, пена или дом,
                    Давай-ка вместе поразмыслим;
                    Тогда, дай Бог, все наши мысли
                    Исчезнут в небе голубом.
Аквариум сделал своё дело! Старушка стала приплясывать в такт песне. Прохожие останавливались и весело наблюдали, а некоторые даже присоединились к пляске. Оказывается, всего-то и надо для начала: солнце, старушка и берёза.
Мы выпили ещё по кружке, после чего разошлись по домам.

Есть ли в этом мире хоть один нормальный человек?! Мой дед учёный. Был у него один знакомый по фамилии Ковбаса, тоже выдающий себя за учёного. Очень, конечно, подозрительная фамилия. И сам он был такой же. Вредный, подлый и завистливый. При этом ещё и психопат. Ударная смесь, короче говоря. Год назад дед рассказал мне, что наш герой сменил фамилию на более благозвучную: Росс. Более того: баллотируется в городскую думу от «Партии спасения России». И, действительно, по городу стали появляться плакаты, призывающие голосовать за Росса.
Пять минут назад мне позвонил дед и сказал, что вчера Ковбаса-Росс выпрыгнул с окна шестнадцатого этажа…

По радио только что передали о смерти известного актёра. Захотелось написать о том, как и мне один раз привелось присутствовать при подобном происшествии.
Он умер на сцене. Зал молчал. В холодной тишине прошло несколько минут. Потом кто-то плакал, кто-то что-то пытался выговорить, но большинство, по-прежнему, пребывало в тихом ужасе. Том самом ужасе, который всегда охватывает простого человека при встрече со смертью.
Потом люди стали покидать свои места и, постепенно, зал стал пустеть. В фойе все уже выглядели куда более бодрыми. Обсуждали достоинства ушедшего актёра, проталкивались вперёд, чтобы быстрее получить одежду в гардеробе, писали смс родным, в которых с гордостью сообщали о том, что они присутствовали при историческом моменте. Группа молодых людей поджидала репортёров, которые должны были появиться с минуты на минуту. Видимо, им хотелось попасть на страницы завтрашних газет.
Дама в белом берете, активно размахивая руками, пыталась выяснить, где можно сдать билет. «Представление не состоялось, верните мне мои деньги», - агрессивно говорила она. Несколько человек настороженно повернули головы, чтобы услышать ответ на этот вопрос, интересовавший, судя по всему, не только эту даму.
Неужели они, действительно, совершили это кощунство и сдали билеты?

Как я, в общем-то, и предполагал, Брзжж и Вакх так и не дошли до дома! Часов в шесть они позвонили мне от одного нашего приятеля и предложили присоединиться к происходящему там застолью. Уговаривать не пришлось: буквально через пять минут я уже вышел из дома.
Я долго думал, как наиболее точно описать хозяина квартиры, молодого аспиранта Николая Александровича Спесивцева. (Впрочем, нуждается ли человек с такими паспортными данными в дополнительных штрихах?) Не знаю почему, но у меня при мыслях о Николае Александровиче всегда возникает эпитет «пунктирный». Так и опишу я его: пунктирным, отрывочным слогом.
Страшный прохиндей. Ненавидит женщин и красный цвет. Талантлив и независим. Берёт уроки сальсы. Коллекционирует элегантные галстуки. Спиртные напитки практически не употребляет. Не умеет торговать. Тайный эксбиционист. Равнодушен к трибунам. Обладает странной походкой. Вооружён кастетом, сделанным из алюминиевой вилки, украденной в школьной столовой.
Да, наверное это был правильный способ рассказать о Николае Александровиче Спесивцеве. В нескольких строчках удивительно компактно уместилось множество событий, в которых он оказался замешан и которые его так точно характеризуют.

Дверь в квартиру мне открыл незнакомый человек. Но у меня и мысли не возникло, что я ошибся номером - засаленный до жира зелёный свитер, запущенный диатез и голодный взгляд сразу показали, что это свой человек.
-Игорь Диатез, - представился он и, видимо в знак расположения, протянул мне стакан.
Мы выпили прямо на пороге, после чего мне было позволено проникнуть внутрь. Игорь оказался (кто бы сомневался?) научным руководителем Николая Александровича и Ахилла Цукерванека, моего старинного приятеля, тоже, кстати, присутствующего на этом мероприятии.
Познакомился я с Цукерванеком (а точнее – он со мной) очень оригинально. Дело в том, что наши домашние телефоны отличаются лишь последней цифрой – у него на конце 7, а у меня – 5. И, что самое главное, такой же телефон, только оканчивающийся на 6, принадлежит районному моргу. Соответственно, и ему и мне часто по ошибке звонили (в самое разнообразное время суток) и спрашивали: «Это морг?» Спишь, видишь прекрасные, синие дали, а тут в четыре часа ночи тебя таким вопросом к реальности возвращают! Обидно, ясное дело. Так вот, как-то раз Цукерванек, когда его окончательно достали эти звонки, набрал мой номер и сказал: «Дорогой товарищ, однако, между нами только морг!» Так и познакомились. И лишь потом выяснилось, что он учится вместе с Николаем Александровичем. Поначалу, когда ещё только познакомились, мы были особо близки, виделись практически каждый день, но со временем общаться стали реже, не утратив, впрочем, взаимной симпатии.
Внешне я бы охарактеризовал бы его так: матёрый югославский партизан. Даже на фоне остальных моих друзей, он выглядит предельно революционно. Настолько, что, когда мы проходим мимо митингующих на Гостином Дворе пенсионеров, они, не стесняясь, утирают слёзы умиления. Невероятнейшая борода с кусками позавчерашней еды (даже Математик такой позавидовал бы). Ногти, под которыми содержится недельная порция еды для порядочной колонии насекомых. Дичайший ватник, из которого постоянно вылетает пух (за что Брзжж дружески называет Цукерванека «наш революционный тополь»). На самом деле это ему даже идёт: другая одежда смотрится на нём как обои вместо коры на дереве. Даже часы у него особенные: в огромном коричневом чемодане он носит настенные часы, которые, к тому же, ходят справа налево. Чемодан же этот тоже заслуживает целой книги: если бы Цукерванек потерял его где-нибудь на улице, то учёные, наверное, не сразу бы определили галактику, из которой нам занесло этот странный объект, потому что внутри него содержались вещи, предназначение которых мне до сих пор не вполне ясно.
Было предложено выпить за мой приход, и Игорь стал разливать какой-то отвратительный напиток по кружкам. Николай Александрович и Цукерванек, как обычно, пили только чай. Я собирался присоединиться к этим двоим, но не выпить за собственный приход было некрасиво, поэтому я, дабы поскорее соблюсти все формальности, залпом выпил целую кружку, блаженно закрыл глаза и облокотился на спинку дивана.
-Как вы думаете, откуда взялось столько людей, носящих футболки, на которых написано СССР или изображён Ленин? - спросил Игорь. - Недавно я даже видел мороженое с серпом и молотом.
-Ностальгия, - отозвался кто-то.
-По какому это поводу? Большинству из этих людей 17-18 лет, они же там даже не жили. Может, там не так уж и хорошо было? Откуда им знать. Отправить их всех туда, тогда бы и поняли, что ничего-то толком и не изменилось.
-По этому поводу могу рассказать одну историю, - сказал Вакх. - Есть у меня один знакомый, Шуриком зовут. Вот и он тоже всё по Союзу тосковал. Пил днями и ночами. Сидит себе на кухне, курит «Новость», водку вёдрами хлещет и почти никого к себе не подпускает. Бесконечная ностальгия у него, видите ли. Меня вот, правда, жаловал: приду, бывало, к нему в гости, он мне сразу стакан нальёт, проследит, чтобы я его немедля выпил и только тогда начинает молодость свою комсомольскую вспоминать. Он тогда каким-то большим начальником был, на чёрной «Волге» ездил и рябчиков, что называется, жевал. СССР распался, и вместо волги и рябчиков он получил велосипед и яичницу. Пил он так пил, проклинал демократов, и, в один прекрасный день, послал всех подальше, запрыгнул на свой велосипед и поехал по России. СССР искать. Вот до каких идей человека зелёный змий может довести, дорогие товарищи! Давайте за это выпьем!
Брзжж и Игорь Диатез подняли кружки всё с тем же отвратительным напитком. Вакх, выпив, удовлетворительно прорычал и продолжил:
-И где-то, не помню где, да, впрочем, это и не важно, в одной из наших многочисленных провинциальных ям, он отыскал нетронутый временем островок СССР. Там ничего не изменилось. Большинство местного населения не заметило смены власти и живёт себе преспокойно в коммунистическом прошлом. Действительно, ну какая разница где пить?! Похмелье – оно ведь от смены власти легче не станет. Изредка только некоторые удивляются тому, что «вроде 2000 год уже давно прошёл, а живётся всё также херово». Где же, дескать, обещанный коммунизм? Обрадовался тут Шурик. «Ну, вот сейчас заживу», - думает. Неделю пожил, две, три. А потом сбежал. Не выдержал и всё тут. Теперь опять у себя на кухне пьёт, советскую власть ругает. «Она мне всю жизнь сломала, сука!» - говорит. Головой совсем поехал, бедолага. По утрам, положив руку на сердце, поёт «Боже, царя храни», бормочет что-то про пропавший запах антоновских яблок. Такие дела. Вообще интересно узнать, в какой это город его занесло? Я бы туда съездил, написал что-нибудь типа «записок советского гражданина».
-Главное потом уехать оттуда, а то ещё не выпустят, - сказал Игорь. - Железный занавес как-никак.
-Метко, - ответил Вакх, вновь поднимая кружку.

Вечер продолжался. Цукерванек в очередной раз заваривал чай, Вакх побежал в магазин за вином. Из доисторического винилового проигрывателя несся, поставленный Николаем Александровичем, «Зоопарк». В это время между Брзжж и Игорем разгорелся бурный спор. Дискутировали они на следующую тему: можно ли, разобрав розетку в хрущёвке, увидеть комнату соседей. Результатом спора стала разобранная розетка и, оскорблённые вмешательством в личную жизнь, соседи, которые ругались и грозились вызвать милицию. Особенно неистовствовал глава соседской семьи, толстый мужик в майке и тренировочных штанах. Он светил через образовавшуюся дыру лазерной указкой прямо мне в лицо, приговаривая: «Я тебя, гад, запомню, запомню». Наши герои спешно латали дыру посредством коробки пластилина «Радужка».
-Ребята, а давайте на крышу выберемся, смотрите погода какая, - сказал Цукерванек, секундой ранее приподнявший занавеску и оглядевший улицу, пылающую в закате.

Огромные жилые массивы, лабиринты Мнемозины. И ты – смотрящий на них сверху. Кажется, между этими стенами заблудились гигантские мифические герои, и они зовут на помощь. И все девять дочерей Мнемозины тоже тут. Танцующая над спальным районом Терпсихора. Полигимния, в клубах заводского дыма надменно поющая хвалу урбанистическому обществу. Клио, каждую секунду пополняющая свои свитки. На крыше, незаметно прохаживаясь между нами, изучает вечернее небо Урания. И, как бы укрывая эти лабиринты одеялом, веером раскидывается закат. Красиво, дух захватывает!
Малютка Брзжж, посмотрев на всё это с минуту, сбегал за саксофоном (благо, он живёт в соседнем доме). Николай Александрович спустился к себе в квартиру за клавесином. Мы с Игорем принесли заварочный чайник и кружки.
Импровизация – универсальный вид деятельности. Ты участвуешь в творческом процессе, хотя, быть может, в эту секунду ничего и не делаешь, просто смотришь на город. Ведь тот, кто в данный момент импровизирует, находится, в том числе, и под твоим влиянием. Он видит тебя, твоё лицо, чувства, и энергию. И играет это. Играет ваши разговоры, запах которых всё ещё не растаял в воздухе. Музыка, которую ты слышишь – это, в том числе, и твоя музыка. Звуки твоего тела.
Я блаженно полулежал и пил чай. Внезапно сзади послышался шорох и чей-то волевой голос прокричал.
-Молодые люди!
Я обернулся. На крышу выбирался человек в милицейской форме.
-Этого только не хватало, - услышал я разочарованный возглас Игоря.
Малютка Брзжж и Николай Александрович, к слову, и не думали прекращать музицирование. Милиционер с недовольным видом направился в сторону Брзжж. Мы все приподнялись, готовые в любой момент броситься на помощь другу. Брзжж, по-прежнему не прекращая играть, оглянулся в сторону стража порядка, после чего лицо его вытянулось, и он таки выпустил мундштук изо рта.
-Гоша! – вскрикнул он.
-Брзжж, ты? – удивлённо произнёс милиционер.
-Ха-ха-ха-ха-ха, вот так встреча! А ну садись, присоединяйся к чаепитию.
-Или, если вы не против, винца? - быстро оценил ситуацию Игорь Диатез.
-А можно и винца, - согласился Гоша, оглядел всех нас, - чего это вы розетки разбираете и людям спать не даёте своими концертами на крыше?
-А ты разве не помнишь, как мы познакомились? – улыбнулся Брзжж.
Как выяснилось, Гоша и Брзжж в детстве были соседями. В стене, между их квартирами, была дырка, подобная той, что мы сделали сегодня (видимо кто-то в свое время тоже вытащил розетку), заклеенная с обеих сторон обоями. И, что важно, кровати Брзжж и Гоши стояли как раз под этой дыркой, только по разные стороны стены. Брзжж, когда только переехал на новую квартиру, не знал о существовании этого замечательного изъяна, так что Гоша имел возможность беспрепятственно пугать всяческими ужасающими звуками своего малолетнего соседа. Впрочем, чуть позже обман открылся, они подружидлись и стали через эту дыру вести ночные переговоры. Гоша подсадил Брзжж на «Алису», они стали вместе ходить на концерты. Сидели друг у друга в гостях. Зимой гоняли в хоккей. Короче говоря, долгое время были, что называется, не разлей вода. Потом пути их разошлись: Брзжж опять переехал, пошёл в музыкальную школу, перевелся в лицей, располагавшийся на другом конце города. А Гоша, как сейчас выяснилось, после армии пошёл в школу милиции.
-Интересное дело, - сказал по этому поводу Брзжж, - ведь ты, в каком-то смысле, перемахнул через баррикады. Помнишь, как мы раньше от ментов бегали на концертах?
-А как же не помнить? Было дело.
-Неужто ничего не осталось?
-Не трави душу, лучше рассказывай как сам живёшь.
-Нет-нет-нет, мы так не играем! – предупреждающе поднял палец вверх Игорь Диатез. – Просим дать ответ на поставленный вопрос!
-Ну а что мне сказать? Лучше вообще не думать об этом.
-А ты не хотел бы вернуться в светлое прошлое и делать то, что считаешь правильным? – спросил Брзжж.
-Это как?
-Сначала выпьем.
Брзжж и Гоша, чокнувшись весьма оригинальным способом (видимо, это их давний ритуал), выпили по полной кружке вина.
-Так вот, Гоша, кто, например, сейчас у тебя в участке сидит?
-Да так, наловили всяких люмпенов, типа вас. Для отчёта, утром всех выпустим.
-Отлично! А вот слабо сейчас пойти и всех их выпустить?
-Зачем?
-Ну а зачем им там всю ночь проводить? Они ведь, наверняка, ни в чём не виноваты.
-Это всё прекрасно, но меня тогда просто с работы выгонят!
-А!
-Что?
-А вот это и значит, что нет в тебе былой свободы, - сказал Брзжж и продолжил играть.  
Николай Александрович мгновенно присоединился. Гоша сидел неподвижно минуты две, о чём-то глубоко задумавшись, после чего залпом выпил всё оставшееся в бутылке вино, громко стукнул ею о крышу и в весёлом запале прокричал:
-А ну их всех на хер, пойдём клетку открывать!
Мы быстро спустились и отправились в сторону участка. Малютка Брзжж и Николай Александрович не переставали играть. Впереди, в искрящем экстазе, как Данко с вырванным сердцем, шагал Гоша.
-Что-то будет, чую я, - шепнул мне Цукерванек.

-Я сейчас, - сказал Гоша, когда мы пришли.
Он забежал в участок и через минуту, к ужасу двух случайных прохожих, оттуда вывалилась громкоголосая толпа человек из пятнадцати. Состав «люмпенов, типа нас» был достаточно разнообразен. Несколько бытовых алкоголиков, две пожилые проститутки, три кавказца, которых забрали за отсутствие паспортов. Был даже профессор университета. Его повязали за то, что он написал краской на стене своего дома: «Ректор Кропачев – бандит!»
-На крышу! – победоносно скомандовал Гоша.
Поначалу выпущенные из участка люди вопросительно смотрели друг на друга и на Гошу, пытаясь осознать, что же произошло. Не найдя ответа, они, судя по всему, решили, что раз уж в жизни начинают происходить чудеса, то о них не стоит думать, в них надо просто участвовать. Стеснение как рукой сняло, музыка Брзжж и Николая Александровича вытащила из бывших узников все их потаённые желания и умения. Если бы эта музыка могла прогреметь на весь мир! Целая планета, в бушующем танце искренности! Каждый человек без ужимок и комплексов, такой, как он есть. Хотя бы на две минуты. Есть один утопический роман, в котором пропагандировался альтернативный вариант: напиться всем миром. То есть, скажем, все такого-то числа, в такое-то время, все выпивают изрядное количество спиртного и вся планета погружается в иное состояние сознания. Ну, впрочем, на то он и утопический.
Мы шли в сторону дома Николая Александровича, и каждый из нас исполнял какой-то свой собственный, пусть и неказистый танец. У меня, честно говоря, это выражалось просто хаотическими движениями в такт музыке. Я знаю, что в Бразилии есть праздник, во время проведения которого по улице города идёт огромная колонна, состоящая из танцующих и играющих на различных инструментах людей. Своеобразное музыкально-танцевальное шествие. Что-то подобное было и у нас, праздничное, отвратительное и прекрасное кривляние в такт музыке.
Недалеко от дома Николая Александровича располагается небольшое озеро. Когда мы проходили мимо него, кто-то предложил развести костёр. Все разошлись на поиски сухих веток, а один толстяк, которого я, признаться, принял за обыкновенного алкоголика, встал на берегу, гордо посмотрел вдаль и запел басом: «Видишь ли пленниц ты с моря дальнего?//Видишь красавиц моих из-за Каспия?//О, скажи, друг, скажи только слово мне.//Хочешь, любую из них я тебе подарю?» Это пение только распалило всеобщее языческое настроение. Было всё: прыжки пожилых проституток через костёр, спускание на воду и сжигание Костромы, горловое пение низкорослого тувинца, присоединившего к нам по дороге.
Всё это продолжалось и на крыше, когда мы туда вернулись. Активнее всех, ясное дело, вёл себя Гоша: больно уж дорого он заплатил за это веселье, чтобы просто сидеть, сложа руки. «Давай, давай» - в исступлении кричал он и скакал вокруг всех, не давая никому ни на секунду расслабиться. Глаза его были безумны, на заднем плане, за всем этим весельем и фонтаном чувств, виднелся страх. Страх содеянного. Всё это было подобно бурлящему котлу, куда алхимик намешал разных веществ, которые стали неуправляемо реагировать между собой.
Самое интересное, что эти люди между собой почти не общались. Не все даже представились друг другу. Впрочем, это было и не необходимо. Это, быть может, даже что-то и испортило бы. Разве что Игорь Диатез стал ещё более общительным.
-Гордость! Таджики – королевские войска! Тадж-Махал. Тадж – это корона! – убеждал он в чём-то вдрызг пьяного кавказца.

Домой я отправился довольно рано: первый из всех. Хотелось оставить в себе это чувство праздника. Как будто и не было ему конца. Как будто никогда не будет похмелья, а Гошу так и не настигнет кара за его служебное преступление.
Я спустился на улицу. До меня ещё долго доносились, идущие с крыши, звуки музыки, пения и споров. Всё тише и тише. Наконец, уже у своего дома, я оказался в полной тишине. Было даже как-то непривычно.
Я поднял глаза наверх, туда, где располагаются мои окна. Из них шёл дым. «Пожар!» - проскользнуло у меня в голове. Я стремительно помчался наверх. Дрожащими руками открыв дверной замок, внесся в квартиру, ожидая увидеть внутри нечто ужасающее. Но, к моему неописуемому удивлению, всё было как обычно. Я походил по квартире, осмотрел все углы – ничего. Потом спустился обратно на улицу и снова посмотрел на свои окна – никакого дыма на этот раз я не увидел. Видимо, мне просто померещилось. Но очень уж это странно.
  






4 сентября

Во время завтрака решил совершить небывалое: включил телевизор. (Последние несколько лет я им почти не пользуюсь.) А по нему показывают всё то же самое, что и раньше. Выступает наш мэтр, великий критик. Не люблю таких: заядлые критики напоминают мне импотентов, которые знают всё о сексе. О позах, видах, рекордах. Запросто анализируют любой половой акт, находя ошибки партнёров. Знают то они всё, но сами ничего не могут. Так и этот: постоянно всех ругает, а сам за свою жизнь, по сути, ничего стоящего и не снял.
Этому я и сам подвержен. Люблю поругать, покритиковать. Побрызгать слюной. Стараюсь, конечно, в себе это изжить, но пока, к сожалению, безрезультатно. Тут надо быть начеку: критика зачастую приводит к идиотизму. Один преподаватель физкультуры, борющийся за здоровый образ жизни, как-то раз сказал: «Пошли муж с женой в лес на пикник, а на них напали бандиты. Его избили, жену изнасиловали, а вот если бы он занимался бегом...»
Сегодняшняя передача «мэтра» посвящена была нынешнему положению в искусстве. Говорил он о том, что нет острых проблем, не о чём снимать фильмы и писать книги. Ну что за глупости! Даже если острые темы, действительно, отсутствуют (что, по-моему, не соответствует истине), то ведь это просто замечательно! Отсюда вытекает новая тема - «не о чем писать». Разве это не может служить предметом для вольного исследования?! Анализ тех событий, которые породили безтемье – разве это не интересно? Я вот, лично, с удовольствием прочёл бы такую книгу.
Меня, вообще, всегда смущал этот вечный поиск проблем. Одна провинциальная немецкая семья настолько наелась благополучием, что ей срочно потребовалась какая-нибудь проблема. Её быстро отыскали: «Каким должен быть новый диван в гостиной?» Задача, и впрямь, оказалась содержательной для этой семьи: дело дошло до развода.
Проблема отсутствия проблем занимает слабого человека до тех пор, пока он, наконец, не найдёт себе такую, которая полностью уничтожит и его самого и его жалкие мысли о беспроблемности.

Позвонил Брзжж. «Пойдём, – говорит, - подумаем». Я, естественно, согласился.
-Чего это ты так рано встал? – первым делом спросил я его, когда мы встретились.
-Так я ещё и не ложился.
-До скольки же вы там вчера плясали?
-До самого утра.
-И как там Гоша, что с ним теперь будет?
-Да, в общем-то, ничего, мы ему решили коллективно помочь и все вместе с утра отправились обратно в участок. Более того: я, Вакх, Игорь Диатез, Николай Александрович и Цукерванек тоже согласились в этом поучаствовать. Но мы там буквально минут 5-10 провели, Гоша нас своему начальству показал, и всех отпустили. Ему теперь, быть может, даже премию за нас дадут: много сегодня за ночь наловил.
-Ну и дела, - лишь с удивлением развел я руками.
Гуляли, правда, недолго: Брзжж спешил в гости к братьям Шлидерманам, опять они там что-то выдумали. Я же идти наотрез отказался: мне и без них сюрпризов хватало за последние дни. Пусть сегодняшний день станет этаким островком спокойствия в океане сумбура. А то, знаю я этих Шлидерманов, будет как в прошлый раз, когда они выдумали безалкогольный водкозаменитель. Пионерами в области распития этого напитка были: я, Брзжж, молодой славянофил Баэнэт-Банэт и сами Шлидерманы. Это незабываемо! Шлидерман-старший бегал по комнате в крокодиловых сапогах. Младший отломал дверную ручку и держал её в чае, чтобы там она хоть немного размякла и была пригодна к употреблению. У меня непрерывно росла борода, и я с трудом успевал её стричь. Всё это, конечно, весьма забавно, но, повторюсь, сегодня я решил от всего отдохнуть.
Спокойно «подумать» нам помешал Афродит, наш старый знакомый, встретившийся по дороге. Очень неприятный, надо сказать, человек. Отвратительный в своём снобизме. Вообще, слово сноб имеет весьма размытое значение, так что сейчас я отвлекусь и попробую объяснить, кого отношу к этому типу людей.
Одни из самых неприятных и опасных заблуждений - это те, которые порождены путаницей между следствием и источником. Путать эти два понятия ни в коем случае нельзя! Скорее даже не путать, а требовать следования первоисточника из следствия, выводить аксиому из теоремы. И математикой тут дело не ограничивается. У меня есть знакомые (назвать их приятелями или друзьями язык не поворачивается), которые всерьёз думают, что нельзя написать хорошую книгу, если ты не напиваешься ежедневно до поросячьего визга. Но ведь пьянство, в отдельных случаях, это следствие творческой жизни, но никак не первоисточник. Многие из них, также, думают, что для математического открытия просто необходим «художественный беспорядок» в комнате, как они его называют. Что ещё хуже - специально его создают. Этакий упорядоченный бардак, как бы смешно и абсурдно это не звучало. Как можно быть специально рассеянным?! Как можно специально случайно терять ключи, и специально забывать брить бороду?! Специально случайно! В голове такое словосочетание не укладывается! Подобные манипуляции с мыслями могут осуществлять, разве что, индийские йоги.
Однажды мне довелось побывать в гостях у Афродита. Скажи же мне, уважаемая публика, ты когда-нибудь видела хоть в одной приличной комнате носки на дверных ручках? Вот и я тоже не видел. Это же моментально выдаёт жильца, показывая его настоящую сущность! Этим самым он говорит во всеуслышание: «Я специально создал тут этот беспорядок, чтобы вы приняли меня за своего!» Всем же известно: носки могут скромно затеряться под кроватью, могут быть придавлены неким массивным объектом (например, большой советской энциклопедией), но когда носок висит на дверной ручке, сразу становится очевидным, что хозяин поместил его туда умышленно.
Опять таки, внешний вид. Ну вот зачем, зачем, специально пачкать ботинки. Прямо видно, как по ним размазывали грязь веточкой. Позвольте вас заверить: сами испачкаются за неделю, если уж это так необходимо.
Это, по-моему, не столько лицемерие, сколько именно снобизм. Ведь лицемерие используют для наживы и это, пожалуй, ещё страшнее. В детстве один мой близкий родственник поведал мне притчу, которую я запомнил на всю жизнь. Она рассказывает о человеке, который продал душу дьяволу за 100 золотых, а потом пошёл в храм, положил в чашу для пожертвований 50 золотых, и попросил у Бога, в качестве вознаграждения за подаяние, новую душу. Сколько подобных историй вынужден я видеть ежедневно?!
К счастью, на этот раз Афродит куда-то спешил и не стал долго мучить нас рассказами о своей светской жизни, но, всё же, неприятный оттенок нечистот он оставил. Особенно его речь. Хочет говорить красиво, а получается как перевод в «промте».
Очистившись, мы продолжили «думать». Гуляли, повторюсь, недолго, но, всё же, Брзжж успел за это короткое время рассказать мне одну довольно поучительную историю о нашем общем друге Баэнэте-Баэнэте. Я мог бы много написать об удивительной судьбе этого человека, богатой неординарными происшествиями, часть из которых, при умелой обработке, могут послужить основой для целого литературного произведения. Чего стоит одно только его имя – Баэнэт-Баэнэт. Не стоит думать, что это случайная игра букв – на самом деле в них вложен особый, почти мистический смысл. Но дневник уже и без того пестрит биографиями моих друзей и приятелей, так что, на время, я перестану подробно знакомить гипотетического читателя с каждым новым персонажем.
Я давно не видел Баэнэта-Баэнэта, так как август он провёл у дальних родственников в какой-то глухой деревне с соответствующим названием: Карги. Чтобы кратко охарактеризовать местонахождение этой деревни приведём слова самого Баэнэта-Баэнэта: «Если бы у земного шара была жопа, то Карги располагались бы в самом её эпицентре». Своё необычное решение провести последний месяц лета именно там, он объяснил тем, что хочет, удалившись от суеты, «счистить вельвет с камня своего существа». Теперь же Баэнэт-Баэнэт вернулся и даже успел встретиться с Брзжж, поведав ему одну интересную историю из своей поездки.
Все русские деревни обладают удивительным свойством: в каждой из них существует местная знаменитость, своеобразный символ деревни. Им может быть знахарка, умелый плотник или, например, искусный гончар. Деревня Карги в качестве этого символа выбрала запойного пьяницу дядю Васю Птенчика. Птенчиком его называли за невероятно маленький рост, который совсем не сочетался с алкогольными качествами дяди Васи: было непонятно, каким образом в такого маленького человека помещается такое большое количество самогона.
За что же этого простого русского алкоголика обожала вся деревня и, особенно, отдыхающие горожане? Антураж, антураж! Неимоверный восторг у Баэнэта-Баэнэта вызвала следующая картина: жена дяди Васи, невероятных габаритов женщина с 45 размером обуви, носившая соответствующее имя Роза, после очередной попойки, тащит полностью невменяемого дядю Васю в школьном ранце, приговаривая: «Ну и задам же я тебе дома, художник херов!».
Дядя Вася, действительно, был настоящий художник. Во всем он умел увидеть невероятную игру образов:
-Моя Розка, - говорил дядя Вася, - хоть и без пизды, зато домовитая!
-Ну и доходяга же я, рука, бляха-муха, на коробку передач похожа, - сказал он в другой раз и, в качестве доказательства, подвигал ей вправо-влево.
На приезд Баэнэта-Баэнэта пришлось событие, сильно потрясшее все Карги: дядя Вася отравился недоброкачественным боярышником и лежал при смерти. Жизнь в деревне резко переменилась, мужики даже бросили пить: все внимательно следили за последними новостями о состоянии своего кумира. Некоторые, самые нетерпеливые, заложив мозолистые руки за спину и виновато опустив голову, расхаживали вокруг его дома. Баэнэту-Баэнэту они, почему-то, очень напомнили кающихся беспартийных.
Неожиданно дядя Вася позвал к своему ложу Баэнэта-Баэнэта. И это притом, что, кроме вездесущей Розы, он никого к себе не подпускал. Наш юный герой очень удивился, ведь с Птенчиком они виделись всего два раза, с чего бы это ему звать именно его. Но противиться не стал и исполнил волю умирающего.
Когда они оказались наедине, дядя Вася приподнялся с кровати и сказал:
-Ты, брат мой, я погляжу, единственный вменяемый тут человек, среди этих блядей. Так вот, я хочу кое-что тебе передать, только сначала давай ёбнем по одной.
Баэнэт-Баэнэт, естественно, отказался пить с больным, но дядя Вася Птенчик на то и был дядей Васей Птенчиком:
-Ты, что, проблядь белогвардейская, пей, бля, без разговоров, - взревел он. - Белому человеку уже за Радищева пятьдесят грамм перед смертью ёбнуть нельзя что ли?
За Радищева, так за Радищева. Этот аргумент показался Баэнэту-Баэнэту достаточно весомым, и они осушили по одной рюмке.
- Ух, провалилась, родная, - удовлетворённо сказал дядя Вася, похлопывая себя по животу. - Итак, я должен поведать тебе Великую Тайну, у нас она из поколения в поколение передаётся. Давай только сначала ещё по одной за Андреева.
Теперь уже не было никакого смысла отпираться, и Баэнэт-Баэнэт повиновался. Потом они выпили за некого Гарика Ахилловича Левинтона и, наконец, Птенчик перешёл к делу:
-Вот теперь ты готов воспринять эту Великую Тайну, мой юный друг. Поднеси голову поближе к моей, и я прошепчу тебе кое-что на ухо.
Заинтригованный Баэнэт-Баэнэт приблизился к дяде Васе и приготовился слушать. Тот прокашлялся, вздохнул и, медленно, чётко выговоривая каждое слово, произнёс:
                         Разговаривать с кастрюлей,
                         Всё равно что кушать чашку.
                         Люди склонны к изменениям.
После этого он блаженно облокотился на подушку и оттуда торжествующе посмотрел на Баэнэта-Баэнэта, с таким видом, словно он только что объяснил первобытному человеку устройство ядерного реактора. Баэнэт-Баэнэт, надо сказать, чувствовал себя довольно неловко: смысл стиха он не уловил, но показывать этого не хотел, дабы не обидеть больного, поэтому ему ничего не оставалось делать, кроме как изобразить на своём лице состояние глубоко осмысления услышанного.
-А теперь иди. Вспоминай иногда эти строки, дай я тебя на прощание облобызаю – сказал он и отечески протянул руки, приглашая в свои объятия.
Они трижды поцеловались, и Баэнэт-Баэнэт ушёл. Весь вечер пытался он проникнуть в тайный смысл этих слов, но тщетно. Ночью они стали преследовать его: он постоянно просыпался с мыслью, что вник в эти строки, но, как только его сознание окончательно помещалось в реальный мир, Великая Тайна ускользала от него. Утром Баэнэт-Баэнэт проснулся с жаром и весь день бредил. Ему казалось, что он в Японии, сидит на огромном камне на берегу реки, а рядом с ним дядя Вася, облачённый в странные одеяния, сочиняет хокку. Приглядевшись, Баэнэт-Баэнэт понял, что это на самом деле Мацуо Басё, а дядя Вася плывёт по реке и машет им рукой. Как же они похожи! Почему он раньше этого не замечал! «У нас она из поколения в поколение передаётся», - вспомнил он слова Птенчика, и страшная догадка посетила его. Впрочем, она никак не приблизила его к пониманию смысла стиха, и он промучился до самого отъезда и, только приехав в Санкт-Петербург, дыхнув родных выхлопных газов, Баэнэт-Баэнэт немного отошёл, но, всё же, он ещё не теряет надежды на то, что, таки сумеет разгадать Великую Тайну. С этой целью он пересказал эту историю Брзжж и собирался пересказать мне. Теперь, впрочем, в этом необходимости нет, она мне уже и так известна.
А дядя Вася Птенчик, кстати, жив-живёхонек и пьёт не меньше, чем в былые годы. Видимо, водка, выпитая за Гарика Ахилловича Левинтона, вытравила из его тела всю болезнь и вернула нашего героя к жизни.
Мы с Брзжж попрощались, предварительно договорившись о том, что завтра он позвонит мне, и расскажет, что на этот раз изобрели братья Шлидерманы, а в лучшем случае – даже заглянет в гости, захватив с собою Баэнэта-Баэнэта.
По дороге домой, обдумывал хокку. Пока соображений нет.

Удивительно спокойно прошёл сегодняшний день. Как же, всё-таки, порой, бывает хорошо побыть одному. Можно снять с себя всю одежду: ходишь голый по квартире, никто твой срам не замечает, никто твои мысли не видит. Купаешься в них, как в огромном тёплом пруду, круги отходят от твоего тела и, отражаясь от стен, возвращаются в новом смысле. Даже как-то непривычно спокойно. Впрочем, это ненадолго: завтра утром, наверное, Малютка Брзжж и Баэнэт-Баэнэт придут ко мне в гости и всё закрутится по новой. Ну, что же, думаю такой спокойный день надо окончить прогулкой наедине с самим собой.

Гулять не стал, просто посидел полчасика на скамейке у дома. Естественно, в компании пенсионеров, для которых эти лавочки являются одним из главных мест обитания. Как воробьи ветки, обсиживают они эти места. Тут обсуждают последние политические новости, узнают прогноз погоды на завтра, ностальгируют по советским временам. Но на этот раз безумный, кровавый закат вдохновил их на более высокие темы: разговаривали, просмотрев сегодняшнюю передачу «мэтра», об искусстве. И, к несчастью, в беседе приняла участие очень бойкая старушонка, типичный представитель, так называемых «малахольных экскурсоводш». Теперь немного истории о возникновении данного термина.
Это название я выдумал, учась в третьем классе. Родители довольно часто ходили со мной по музеям, так что я немного разбирался в искусстве и меня всегда безумно раздражали монологи экскурсоводов в духе: «Смотрите, ребяточки, как всё славно тут сохранилось. Кажется, что сейчас поэт выйдет из дверей, снимает цилиндр, невзначай поправит сюртук и прочтёт нам стих». Причём говорили они это с таким видом, как будто бы Пушкин на самом деле ежедневно совершает прогулки вдоль набережной и, по случаю, одаривает этого экскурсовода экспромтами. Короче говоря, стоит нам два-три часа постоять у подъезда, и долгожданная встреча состоится. А это их отвратительное: «Он жил, выводя каждую буковку». Где они набрались такой пошлости?! Самое же страшное начиналось в тот момент, когда экскурсовод начинал чтение стихов. Дело в том, что, по-моему, ни один человек на земле, даже сам автор стихов, не сможет искренне читать одни и те же строки по три раза в день. Как вообще можно запланировано прочитать стих? Как можно заранее знать, что ты будешь чувствовать в этот момент? Естественно, что восприимчивое детское нутро интуитивно улавливает фальшь за рядами блестящих на солнце золотых зубов женщины-экскурсовода.
Хождение по музеям – это одно из самых страшных воспоминай моего детства. Зачем, скажите мне, рассказывать десятилетним детям точные даты рождения и смерти русских царей. Бесконечные подробные описания неинтересных событий, которые всегда моментально забываются. Духота, сонливость, скука – вот всё, что остаётся после таких экскурсий. Я думаю, что одна из главных причин, по которым молодёжь не ходит в музеи – это детские травмы (которые, как известно, являются одними из самых глубоких), полученные при «музейных пытках». Тогда-то и родилось у меня это кодовое название для мучителей-экскурсоводов и им подобных.
Вот и сейчас моя соседка скандировала:
-Где? Где, я вас спрашиваю, лето, Павловск, сирень, кресло-качалка и томик Пушкина (особенно меня всегда убивало слово «томик»)?!
-Да, где запах антоновских яблок? - поддакнул опрятный толстяк (я сразу вспомнил вчерашний рассказ Вакха).
-Почему в школе перестали проходить «Как закалялась сталь»? – Вмешался худощавый старичок в зелёных очках, - вот у меня внук даже не знает кто такой Павка Корчагин, а это ведь, знаете ли, великолепный человек был.
Неожиданно звуки пенсионеров прекратились. «Наконец посмотрю на закат в спокойствии», - подумал я и начал мять папиросу (вообще-то я не курю, но, исключительно из романтических соображений, держу у себя в кармане пачку «Беломора»). Но тут до меня дошло, что молчание тесно связано с моей персоной: все окружающие в ожидании смотрели на меня.
-Так где? - повторила свой вопрос «экскурсоводша».
Я не сразу нашёлся что ответить.
-Ну, - говорю, - антоновские яблоки я не срывал, это ваших же рук дело, поэтому ничего вам ответить не могу.
А потом добавил (ну зачем, зачем я нарывался!):
-Но, если вы всё-таки хотите знать моё мнение, то, при всём моём уважении к человеческим качествам Островского, «Как закалялась сталь», нельзя считать книгой в классическом понимании этого слова.
Что тут началось! Солнце, понимающе, грустно улыбнулось и скрылось за крышами, оставив меня в одиночку отбиваться от пенсионеров. Пришлось блеснуть знанием стихов русских классиков (часть из которых я выдумал на ходу), чтобы хоть немного успокоить буянов. Немного посовещавшись, они вынесли решение, что я «довольно образованный молодой человек, хоть и не подкован политически». Им было удивительно слышать, что я не интересуюсь политикой, а, когда я сказал, что не пойду на предстоящие выборы, меня обвинили в том, что я непозволительно халатен по отношению к своей стране. В этом гаме я несколько раз слышал фразу экскурсоводши: «Давайте возьмём его на поруки, он будет нашим сыном полка».
Как дополнение ко всей этой какофонии маразма, в лифте я услышал следующий разговор двух юных дев:
-Не люблю я рисунки. Разве что, вот Клевитан мне нравится. В музее висит.
-Ох! Ты знаешь Клевитана! Неудивительно, Марина Викторовна всегда говорит, что ты из интеллигентной семьи и должна служить нам примером. Покажешь мне картинки Клевитана?
Я учтиво закашлялся. На меня покосились как на шпиона.

Оказавшись дома, я поужинал и сел читать. Книжка была неинтересной и, от недовольства автором, я заснул. Когда же, спустя примерно час, я открыл глаза, то обнаружил, что вся комната в тумане. Сначала мне, как и вчера, показалось, что в доме пожар, но потом я понял: это не дым, а именно туман. И что характерно – обитаемый. Из него доносились голоса.

-Привет.
-Привет.
-Всё ищешь?
-Всё ищу.
-Найдёшь - крикни.
-Хорошо.
-Ну, пока.

-Привет.
-Привет.
-Что сидим-то?
-Да вот. А ты всё шастаешь?
-А как же ещё?
-Заметь, результат на данный момент у нас с тобой одинаковый. И ты, и я в одном и том же месте. Только ты вот носишься как придурок, а я спокойно сижу. Книгу вот прочитал.
-Сиди, сиди...

-Привет.
-Пока.

-Привет.
-Привет.
-Ты прав был. Нечего тут искать. Дай книгу почитать.
-На.

-Здорово.
-Привет (хором)!
-Что расселись, лодыри?!
-Да вот, книжку читаем.
-А что ж не ищите?
-Да нет там ничего.
-И тумана нет?
-Ничего нет
-Ну, я пошёл.
-Иди, иди.

-Видел?
-Что?
-Посмотри, посмотри.
-Ну что ещё там?
-Посмотри, мудрая спящая лошадь!
-Это как?
-Что как?
-Она, наверное, либо мудрая, либо спящая.
-Ну ты и идиот.
-Я только…
-Молчи, не мешай смотреть.
-Она двигается…
-Молчи!

Я сидел на кровати в оцепенении. Это уже слишком! Выброс эмоций из моего тела в эту минуту достиг такого насыщения, что я чувствовал, как теряю в весе.
Честно говоря, мне было даже немного страшно. Всё же, переборов трусость, я вошёл в обитаемый туман.

-Ты - это я? - спросил я.
-Нет, я это я, но ты - это я – ответили мне оттуда.
-Но если я – это ты, то ты это я!
-В том то и дело, что нет. Ты – моё вложение.
-Я – это я. Перестань! Уйди.
-Но со мной уйдёшь и ты!

Я сидел на стуле и думал. Туман окутывал меня как огромное тёплое одеяло. Вдруг я почувствовал, что кто-то трётся о мою щёку. Лошадь. Большая белая лошадь с коричневым пятном у носа. У неё были огромные умные глаза, какие могут быть только у лошади. Спящая мудрая лошадь, пасущаяся у меня на ковре.
Я сидел и думал, а лошадь дышала мне в ухо. Даже не знаю, сколько времени мы провели в таком положении. Мысль, главное мерило времени, текла вяло, как смола на солнце, так что я его почти не чувствовал.
Туман рассеялся. Мысль вновь набрала свою скорость. Вслед за ней и время обрело свою привычную форму.
А лошади уже не было. Никого не было. Только я, грустно сидящий на стуле. А может, и меня не было.

Впечатление, как после первого полёта. Я никогда не летал, но именно так, наверное, чувствуют себя птенцы после первой встречи с небом.
Это была не нереальность, но это была не реальность. Где-то между. Если сумасшествие – это первый этаж хрущёвки, а реальный мир – второй и этот второй этаж затопило водой, то я находился в перегородке между этажами, размякшей, похожей на тёплое недоделанное песочное тесто.
Там лучше. Ты уже ушёл от мира, но ещё не сошёл с ума.











5 сентября

Час дня. Десять минут назад, ко мне прибежали сильно запыхавшиеся Малютка Брзжж и Баэнэт-Баэнэт. Перебивая друг друга, они стали рассказывать о том, что братья Шлидерманы создали точные копии многих великих людей и держат их в клетках у себя в подвале, подобно тому, как держат зверей в зоопарке. По их словам, там творится нечто невообразимое. Чехов, например, дерёт за бороду небезызвестного нам всем автора «Войны и мира» и кричит на него, обзывая деревенщиной. Достоевский уселся за «Преступление и наказание - 2». Есенин просит принести ему берёзу.
Я отправил двух друзей на кухню: бедолаги всю ночь ничего не ели и не пили. Сейчас сидят и поглощают бутерброды с чаем, параллельно бурно обсуждая прошедшую ночь. А я пока с дневником вожусь. Теперь-то, по-видимому, только вечером до него доберусь.
А погоде нашей, судя по всему, очень понравилось терять девственность. Она то, в отличие от некоторых, имеет такую возможность. Вновь и вновь, раз за разом...  

                                          



































6 сентября

Раннее утро. Буду точнее: шесть часов тридцать минут. Спать я ещё не ложился, только домой вернулся. С дневником с этим уже как сумасшедший ношусь. Вот и сейчас: очень хочется есть и спать, а я вместо этого сел писать.
Забыл: надо же сначала было окончить «5 сентября», а потом уже начинать рассказ о сегодняшнем дне. Но я уже вывел карандашом первые буквы и поставил дату «6 сентября», теперь поздно что-либо менять.
Итак, сначала о вчерашнем дне… Нет, всё-таки надо заставить себя оторваться и выпить хотя бы чашечку чая с бубликами. И сделаю я это, пожалуй, на балконе.
Опять бесконечное солнце, на этот раз, правда, немного разбавленное замысловатыми облаками, похожими на иллюстрации к учебнику по геральдике. Действительно геральдика: окна домов блестят кокардами своих окон и надписи на стенах – как фамильные девизы. Огромный район, заполненный фамильными гербами, брошенными нашими предками при отступлении в Историю.
Какой-то ненормальный сидит, свесив ноги из окна, на седьмом этаже противоположного дома и играет на скрипке старомодную мелодию. Народ же перебудит! Но ведь хорошо же играет, зараза! И как будто бы под эти звуки, звуки их времени, оживают обладатели этих гербов, встают, чтобы протянуть из Истории руки и возвратить свою былую славу. Солнечный сегодня будет день! Как и все последние. Солнечный и даже торжественный. Но в этом торжестве, всё равно, уже чувствуются приближающиеся холода, балтийский ветер и карельские дожди. Как будто где-то далеко-далеко за горизонтом, уже стучат их барабаны. Барабаны кочевников, готовых к нападению.
А сейчас ещё тепло. По петербургским меркам такую погоду можно смело назвать летней. Дворники громко и монотонно шкарябуют по асфальту своими мётлами и так же громко и монотонно матерятся. Эта монотонность всегда клонит меня в сон. Интересно, кстати, почему постоянность чего-либо столь успокаивающее действует на человека?
Но теперь даже они не могут заставить меня заснуть: руки трясутся, хочется писать и писать. Ладно, чай, вроде, немного успокоил меня. Удивительный напиток! Как только некоторые люди выживают без него?! Он же друг! Засыпаешь – разбудит, будоражишься – успокоит! Кастанеда сказал бы: союзник. Вот и сейчас привёл он меня в спокойное, но, в тоже время, бессонливое, состояние. Можно приступать.

Итак, 5 сентября. Баэнэт-Баэнэт и Брзжж, как выяснилось, подло обманули меня: никакого зоопарка Шлидерманы не создали, пока это мероприятие только теплится в планах. Свой обман Баэнэт-Баэнэт и Брзжж объяснили просто: очень уж им хотелось вытащить меня в гости к братьям. Я же, действительно, не будь столь веской причины, какую они мне привели, скорее всего, не пошёл бы. Просто очень уж туго у меня с отдыхом в последние дни, хочется поспать, наконец. Впрочем, за эту хитрость могу сказать своим друзьям только спасибо – вчерашний день я не зря провёл вне своего логова.
Что же касается зоопарка, то… как бы тут правильнее объяснить? В общем, всё дело в том, что, на самом деле, среди Шлидермановских планов и похлеще вещицы присутствуют. Но это лишь на бумаге. Так что я уже ничему подобному не удивляюсь. Кроме всего прочего, они, например, до сих пор хотят вырастить второй спутник земли. Как гриб в банке. Цель этого мероприятия мне, честно говоря, не ясна. Вероятнее всего, мальчишечество, гусарство и снобизм вместе взятые. Хотя сами они утверждают, что собираются туда переселиться и построить «социализм на отдельно взятом спутнике».
В общем, не стоит воспринимать идеи, подобные зоопарку, буквально. Учёность братьев настолько изящно переплетается с литературой, живописью, театром, что любую, даже самую безумную, идею из любой области, они готовы попробовать воплотить в жизнь! А идей у братьев полным-полно, и большинство из них теребят мой рассудок как второклассник шатающиеся молочные зубы.
Впрочем, естественно, до практической части доходят лишь единицы этих замыслов, так как идея сменяет идею, рождая новые планы. Но вот уж если доходят, то тут уж, как говорится, «берегись, буржуй» - происходит Шоу! С большой буквы (не путать с писателем Бернардом Шоу). Сейчас буду писать о них дальше, но параллельно постараюсь вспомнить пример такого Шоу, который уместно было бы тут привести.
Можно ошибочно предположить, что Шлидерманы – неудавшиеся учёные, занимающиеся подобными утопиями из безысходности. Но это неправда - большинство времени они уделяют серьёзной науке. Но ведь, согласитесь, каждому нужен свой уголок сумасбродства. И, особенно, учёному.
Объясню, почему я предостерегаю. В действительности, самый простой способ скрыть свою некомпетентность – это заниматься какой-нибудь великой утопией. Чем это удобно? Да тем, что неудачу в этом случае можно объяснить сложностью задачи, а не собственной слабостью. Так что не думайте, что любой безумный дед, занимающийся конструированием вечного двигателя – это непризнанный гений.

-Вот когда МЫ уходили из Персии… - сказал как-то один из братьев. Я был в восторге! Самоирония, достойная самого выдающегося человека!

Так какой же пример мне привести? Помню, года два назад Шлидерман-младший изобрёл «читатель мыслей». Естественно, решили поставить опыт. Подопытными были две девушки и два парня. И, как назло, они оказались, что называется, из «блядского десятка». Надо сказать, что Шлидерманам почти всегда не везёт с подопытными. Почему им попадается именно такой материал? Может потому, что этих людей легко купить для опыта? Надо только спросить цену.
Но в тот момент Шлидерманы были настолько увлечены экспериментом, что им было не до разглядывания своего материала. Глаза горели, ожидая начала эксперимента. Мои доводы, убеждающие их не проводить опыт, не оказали на братьев ни малейшего воздействия. Тут виноват типично «учёный цинизм», как я его называю. Этот феномен заслуживает отдельного рассуждения и о нём – чуть позже.
Итак, подопытных было четверо. Опустим их имена и для краткости будем называть этих существ А, Б, В и Г.
Их запустили в комнату. Прибор был включен, и они смогли читать мысли друг друга. Парень А сразу же возжелал девушку Б, она прочитала эти мысли и тоже возжелала его. Парень В тоже желал девушку Б, но он прочитал мысль о том, что она желает А, а А желает Б. Д же, в свою очередь, желала В, но прочитала его грусть о том что А и Б желают друг друга и поняла, что В желает Б. Затем уже А прочитал грусть Д и к нему вернулась его же мыль о том, что он желает Б. Но она пришла к нему от другого. То есть его же мысли были и у Д. И тогда А подумал, что за него думает кто-то другой, желает Б кто-то другой и, не дай то Бог, её возьмёт кто-то другой. Тем временем, мысли Б тоже дошли на неё по кругу, да, к тому же, до неё дошла мысль А «это не моя мысль».
-Но если «это не моя мысль», это не моя мысль и, тем более, это не мысль того, кто это подумал, то чья же она в результате? – подумала Б.
Мысли летали между ними, молодые люди уже плохо понимали, кто что думает, где чья мысль и кто кого желает. Время шло для них непонятным, деформированным образом. По сути, все четверо стянулись в одно мыслящее пространство. У них была одна мысль на всех. Чем это всё окончилось для молодых людей – я писать не буду. Ибо, если кто-нибудь «не тот» прочтёт это – Шлидерманам светит срок.
Этот поступок я, кстати, им никогда не прощу. Уж не знаю как они сами себе – простили или нет. На словах, честно говоря, и виду не подают. Но, тем ни менее, опыты на людях больше не проводят. Хотя я нисколько не удивлюсь, если таки проведут.
Учёные, действительно, циники. Только тут цинизм немножко другой. Не снобский, присущий «золотой молодёжи» и не звериный, присущий чекистам. Это цинизм интереса. Естественно, я ни в коем разе не пытаюсь их оправдать. Я только хочу показать, что ими двигает. А двигает интерес, попытка испытать своё изобретение. В такие моменты нормальночеловеческое восприятие отказывает. Отсюда и появляется эта халатность. Повторюсь, я не пытаюсь их оправдать. И я здорово испугался, услышав о «зоопарке», потому что, построй они его, это был бы очередной страшный опыт над живыми существами.
А ведь, попытайся они поставить эксперимент над достойными людьми, какое было бы прекрасное, полезнейшее устройство этот читатель мыслей. Например, он сделал бы возможной Игру в бисер, описанную Гессе. Ведь он так и не рассказал в своей книге, что же эта игра из себя представляет. (Хотя на самом деле это абсолютно не важно, книга то совсем о другом.) Можно вообразить себе эту игру в виде такого вот аппарата, где мысль переходит от одного участника к другому без использования слов. Ведь именно слова искажают мысль как ничто иное. Особенно красивые слова. Красота, действительно, страшная сила. Но красота смертна. Красивая фраза на одном языке вполне может не быть столь красива на другом. А языки, как-никак, смертны. Так что вместе с языком умрёт и фраза со своей красотой. Идеи - вот что действительно бессмертно. Идея может быть высказана красиво, может, напротив, звучать неуклюже, но это неважно, главное - это то, что на каждом языке она останется сама собой по сути. Инвариантность - вот одно из главных её достоинств. А красота лишь сбивает с толку. Можно так красиво сказать полную чушь, что она покажется весьма и весьма интересной и со смысловой точки зрения. Может возникнуть иллюзия: «Такая красивая фраза не может быть бессмысленной». Ровно так же сложно согласиться с глупостью красивых женщин или смириться с тем, что внутри изящного плода находится яд.
Хороший писатель - это не только глубокомыслящий человек. По-моему, основная задача, это не столько «думать мысль», сколько суметь её правильно сформулировать. А всегда ли можно её сформулировать? Нет! И это основной недостаток языка. В больший или меньшей степени в зависимости от самого языка. Я рад, что мне достался именно русский. Им значительно удобнее передавать свою мысль, чем носителям более «бедных языков». Но и русский язык не позволяет развернуться во всю ширь. Наверное, именно по этой причине жанр «ассоциативного» всё больше и больше набирает популярность среди художников, литераторов, режиссёров. Действительно, не можешь передать саму мысль - попробуй передать некие ассоциации. Вдруг, под воздействием этих ассоциаций, и у твоего потребителя (читателя или человека у экрана) возникнет та же мысль. Тот же Гессе для меня более ассоциативен. Особенно в «Игре в бисер». Так... Надо заставить себя остановиться. Мне всегда с трудом даются мимолётные рассуждения на обширные темы. Наверное, всё это от жадности. О многом хочется сказать, за всё ниточки хватаюсь и, в результате, сам оказываюсь в их узле. Разговор то, вообще, шёл о братьях.
Стоит сказать, что, хоть им и было интересно загнать в свой аппарат более адекватных людей и посмотреть на мысль достойного человека, пробежавшую по нескольким другим нетривиальным умам, и вернувшуюся к своему прародителю немного в другой одежде, заниматься они этим всё-таки не стали! Хотя, что характерно, и аппарат не разобрали. Для меня, лично, не оставляет сомнений тот факт, что они ещё вернутся к опытам с ним. Николай Александрович с Жоржем даже предлагали себя в качестве подопытных. Общение мыслями напрямую - это почти новый виток… нет, не в эволюции, конечно, но что-то близкое к этому. Будет даже новый вид искусства – мысль первородная. То есть вы идёте в магазин, покупаете специальную коробку, вставляете туда голову, и на вас сама собою льётся мысль автора этого произведения. Это, кстати, приблизит наступление самой великой, по мнению Жоржа, эпохи. Он один раз высказал довольно любопытное предположение, что же именно станет вершиной в истории искусства. Оно ведь, как можно заметить, всё продолжает и продолжает развиваться. Кино, например, было изобретено совсем недавно, по историческим меркам, разумеется. Так вот вершиной, по словам Жоржа, должно стать то или иное воспроизведение «жизни как таковой». Ведь, согласитесь, порою жизнь человека бывает удивительно красива. Он (человек) строит её так же, как скульптор любя обтёсывает мрамор, как, в сумасшедшем восторге, писатель катается липкий и голый по полу в своей комнате. Но основная проблема состоит в том, что жизнь, как правило, нельзя никому показать, кроме тех, кто её наблюдает постоянно. Её не выставишь на полку и не зальёшь в посудину. Но если мы сможем передавать автоматически мысль, как это происходит в автомате Шлидерманов, то почему бы ровно так же, не передать другому человеку ощущение жизни?! А вы ещё спрашиваете, зачем Шлидерманы всем этим занимаются…
Наука – это, наверное, самое высокое искусство. Процесс решения задачи – величайший акт. И сам процесс, и, особенно – тот момент, когда к тебе приходит то, что принято называть озарением. Эти микросекунды. С ними ничто не может сравниться. Ни победный гол в финале, ни самый бешеный оргазм. Это выше, это другое измерение. Голова сама собой падает на грудь, и из затылка выходит мощный луч в космос, чтобы обогатить этот космический сбор мыслей. Само знание того, что твоя мысль летает в космосе, и, возможно, что с помощью некоторых приборов, люди с далёких планет могут поймать её, приводит в восторг. Как приятно, что ты сумел таки оставить часть себя после смерти оболочки. Может наша задача на земле и есть – вырезать из себя частичку и отправить в странствие в космос. Чтобы там тебя восстановили. По одному волоску, по одной маленькой частичке можно полностью восстановить тело человека. Так если по частичке тела можно восстановить оболочку, почему по частичке души нельзя восстановить всю душу?
А этот луч – ведь не я первый про него говорю. Это известный факт. Спросите любого учёного, писателя, архитектора. С годами замечаешь, что есть очень много необъяснимых вещей, о которых не принято говорить. Потому что это совсем уж никак не объяснить. Тарелки и круги на полях – люди сами в них не верят, поэтому и восхищаются, пишут статьи и снимают передачи. Ещё до того, как со мной это случилось впервые, я смотрел по телевизору передачу о Тесле. Надо сказать, что тогда на мою детскую натуру это оказало несказанное воздействие. Я даже, в своё время, хотел стать физиком. Расставил в разных концах комнаты пять железных шаров, найденных на помойке Малюткой Брзжж. Ждал шаровую молнию. Не появилась. Кстати, даже не будучи тогда знакомы, мы все интересовались опытами Теслы. Особенно (что, в общем, неудивительно) это прослеживалось у Шлидерманов. Когда их мама, потрясающей красоты еврейка, вошла в комнату братьев в одну суббот, чтобы позвать к семейному столу, она рухнула в обморок, при виде зрелища, поджидавшего её в комнате. Два её двенадцатилетних сына плясали абсолютно голыми, в компании шаровых молний. Причём шаровые молнии как будто признавали полное превосходство их хозяев-детей и принимали активное участие в этом сумасшедшем танце.
Я один раз завёл разговор с их мамой по поводу того танца. Она говорила, что музыку для него тоже сочинили молнии. От них исходили очень странные звуки, которые при наложении друг на друга, дали просто потрясающую мелодию. По её словам, даже Дали, выскочивший голый с саблями на Хачатуряна, был менее экстравагантен, чем малолетние братья Шлидерманы в тот момент.

Фразы «когда МЫ уходили из Персии…», наверное недостаточно, чтобы описать весь этот синдром, под названием русский еврей. Честно говоря, я не хотел поднимать этот довольно щекотливый вопрос. Потому что, само собой, только о Шлидерманах здесь речь не пойдёт. Речь пойдёт о целой нации. Да, для меня русские евреи и израильтяне – это две разные нации. Как следствие подобных рассуждений, про тебя могут сказать лишь одно из двух: либо – семит, либо антисемит. И, что самое удивительное: и то, и другое будет звучать как оскорбление.
После Довлатова, конечно, довольно сложно написать что-то революционно новое в этой области. Я бы назвал их городскими горцами. Возможно, это странное, нелепое определение. Но это единственная «городская раса», которая есть везде, в любом городе мира. Вот уж, действительно, дети мира. Многие задаются вопросом: «Почему евреи такие талантливые»? (Что, действительно, сложно отрицать.) Один мой знакомый высказал довольно занятное суждение о том, что тут сыграла своего рода евгеника. Евреи всю историю живут в гонениях – вот и выжили сильнейшие. Но я более склонен к версии, которую почерпнул у какого-то философа, если не ошибаюсь, Трубецкого. Он пишет, что наблюдал подобные движения у русской эмиграции начала двадцатого века. То есть всплеск жизненной энергии имеет не национальную окраску а, если так можно выразиться, эмигрантскую. Впрочем, не буду в это углубляться. Статья у Трубецкого довольно длинная, и пересказывать её полностью у меня никакого желания нет. Тем более что я неминуемо начну нести отсебятину.
Евреи самобытны. Чего стоят хотя бы еврейские дети. Обязательно со «скрыпочкой» и кусочком пирога с капустой, завёрнутым в папиросную бумагу. Вы всегда сможете с уверенностью сказать «он еврей» про человека, который внешне, может, вовсе и не будет походить на еврея. Есть что-то магическое, витающее вокруг и указывающее на них. Как нимб.
Евреи – это совесть человечества. И в плохом и в хорошем смысле этого слова. Ну а
русский еврей – это, и вовсе, особый тип сознания. Так и в жизни - некоторые вещи скрещивать неинтересно. Помню, был у меня в детстве конструктор, состоящий из множества голов, туловищ и ног, которые можно соединять в самые различные комбинации. И от некоторых дети заливаются хохотом, а некоторые им не по душе. Я, помнится, любил комбинацию из ног крокодила, тела орла и головы быка. В этом же самом смысле не все нации хорошо скрещиваются. Соедините, скажем, турка и финна. Пропадёт и темперамент турка и рассудительность финна. И ничего интересного не получите. А русский еврей! Вот он, резонанс!

Шлидерман как-то раз рассказывал о том, как его побили хулиганы, когда ему было лет 13-15.
-Набежали, - говорит, - гады, и стали на нас бить.
-И что ты сделал? - спросил я.
-Я сгруппировался и лёг на землю.

Еврейским лицом должно любоваться. Точнее лицом русского еврея. Оно, наверное, некрасивое в классическом смысле. Не вызывает, так сказать, либидо. Оно красиво в смысле барельефа. Красивое как статуя, дерево или гора. Им наслаждаешься, а не желаешь. Кстати, это не присуще чистым евреям. В них есть что-то неэстетичное. Русская составляющая это возмещает. Русские, по-моему, отнюдь не красивы. Но они эстетичны! Не элегантны, не ухожены. Именно эстетичны.
Отдельное - это грассирование. Про это можно писать толстенные тома, но всё бесполезно, если вы это никогда не слышали. «Здгравствуйте, Агрон Соломонович» – даже у меня, человека никак к этому не причастному, после подобный фразу волнующе трепещет грудь. Примерно такие же чувства у меня вызывает Шукшин, во всей своей наивности обнимающий берёзы и разговаривающий с вороной.
Еврей никогда не теряет чувство достоинства. Даже еврей-алкоголик перед тем, как опрокинуть стакан, обязательно аккуратненько сложит бутербродик «для закусочки» и, конечно же, понюхает благородный напиток.


Шлидерманы живут не очень далеко от меня. Всего пять остановок, которые мы могли пройти и пешком, если бы не автобус, неожиданно подъехавший и учтиво пригласивший нас к себе. Все время, пока мы ехали, я пристально всматривался в Баэнэта-Баэнэта, которого уже давно не видел. И чем дольше смотрел, тем глубже любовался его удивительным лицом. В нём нет того прекрасного бардака, какой есть, например, в лице у Жоржа. Напротив – присутствует какая-то немецкая строгость, резкость, мгновенно переходящих друг в друга черт лица. Именно эта невероятная механика его лица и очаровывает. Вчера я понял, что они напоминают мне сросшиеся воедино породы камней.
Огромная гранитная глыба с вкраплениями малахита вместо губ и аквамарином вместо глаз. Суровая, стальная твёрдость, похожая на идеи Ницше, воплотившиеся в человеческом лице, переливается с благородным сиянием, подобным тому, которое заливает улицы после падения неба. Неотшлифованная, без блеска, но гладкая. Как море в тишине первобытного мира. А внутри этой глыбы, в том месте, которое недоступно глазу, как недоступно радиоприёмнику волна, на которой общаются деревья, спрятаны ещё более интересные породы. Аметист-мозг. Двигающийся своим фиолетовым наростом как кубик-рубик, зажатый между «сейчас» и «потом». Дальше, под нежным слоем камня, лежит очень хрупкая, название её мне не известно, порода-сердце. А там где душа – россыпи прекрасных драгоценных камней. Никто их не видит, но они живут там, в ожидании часа вырваться наружу и засиять на весь мир. Ну, или, хотя бы, для одного человека. Вот только как их оттуда выбить? Что за кирка, какие гномы?

Шлидерманы очень обрадовались моему приходу. Баэнэта-Баэнэта и Брзжж они, конечно, тоже были рады видеть, но с ними братья и так провели почти весь вчерашний день, в то время как меня они уже давно не лицезрели. Долго обнимали, мочаля моё лицо своими бородами, и кричали: «У, бестия!». Собака братьев по имени Энтропия тоже очень обрадовалась нашему приходу. Имея довольно вразумительные размеры, она легко повалила меня на пол и облизала мне всё лицо, при этом она ещё умудрялась визжать и дважды укусить меня за нос. Видимо, от счастья. Ещё один раз за нос меня укусил Шлидерман-младший. По тем же, видимо, причинам.
-Это она в стиле рококо, - почему-то сказал Баэнэт-Баэнэт, стаскивая с меня животное и Шлидермана-младшего.
Воистину, собака является отражением своего хозяина. Энтропия, бесспорно, самая диссидентская собака из тех, что я видел. Однажды, например, она написала на брюки писателю Армагеддонову, когда тот стал читать вслух свой литературный портрет «Владимир Владимирович Путин».
В связи с этим, Шлидерманы любят повторять:
- Да какой там похуй-нахуй, у нас вот Энтропия в будке живёт.
Это, к слову, внушает уважение у непосвящённых.
Лично я уже давно вынашиваю план скрещения Перезвона и Энтропии. Единственное – жалко старину Дарвина. Я думаю, что после этого скрещения вся его теория рухнет.

Первым делом мы, естественно, стали пить чай с черносмородиновым варением (от напитков покрепче Шлидерманы, Брзжж и Баэнэт-Баэнэт после «вчерашнего» отказались). Перед чаепитием один из братьев разложил на кухонном столе огромную карту Ирана и бросил на неё два кубика. Выпало 5 и 1.
-Радуйтесь, бляди, ваша взяла, - процедил он сквозь зубы.
Потом аккуратно сложил карту и убрал её в ящик кухонного стола. Второй Шлидерман в это время стал разливать чай по кружкам.
От комментариев по поводу этого обряда «наш шаман» отказался.

Чаепитие, как всегда, растянулось чуть ли не на три часа. В значительной степени этому поспособствовал Чаадаев – старый приятель Шлидерманнов, явившийся почти сразу после начала чайной церемонии.
Чаадаев в высшей степени странный малый. Постоянно придумывает интересные, но абсолютно бесполезные теории. Есть такие горе-философы, которые свой талант спускают на ерунду. Подобно историку, который пишет курсовую «пуговицы в высшем обществе Петербурга в 18 веке». И если для Шлидерманов подобные теории – это развлечение, то для него это уже превратилось в работу. Причём, что прискорбно, философствует он, как правило, на пустом месте. Такая философия обычно приводит к удивительным, порой даже гениальным, результатам. Но, если вдуматься, все они такие же пустые, как и тема философствования.
Ей Богу, лучше бы делом занялся. Вот и на этот раз – выдвинул безумную идею о том, что все мы, видите ли, рождаемся однокомнатной квартирой. Правда, по-моему, я от него её уже слышал.
-Мы одни там, в этой квартире и сами решаем, как устроить её убранство, - говорил он. - Где поставить совесть – вверху или внизу. Насколько высоко делать потолки. Где поставить холодильник для заморозки воли и духовку для выпечки страстей. Аквариум с этими… ну как их? Ладно… Часто в квартиру заходят гости. И у каждого из них есть своё излюбленное место. Вот это любит упасть в кресло, этот – забиться в угол. А этот всё в холодильник лезет, есть просит. Этих проходимцев принято угощать. К столу мы обычно подаём наше свободное время. Гости съедают его, не зная, что это блюдо сделано из вашей плоти, вашей жизни, переведённой в единицы времени. Они сочно чавкают и хрустят подгорелой корочкой, и вы улыбаетесь им и предлагаете добавку, и, в то же время, чувствуя, как плоть отходит от тела, проклинаете их. Иногда к нам заходят совсем уж посторонние люди - сантехники и кабельщики, мормоны и промоутеры. Сантехники копаются в вашем дерьме, громко обсуждая между собой его содержимое. Кабельщики настраивают ваши органы чувств для связи с внешнем миром и, спьяну, путают все их настройки.
Чаадаев победоносно посмотрел на нас и продолжил:
-А потом, да что потом?! Потом свадьба. Приходят грязные рабочие, просят на опохмел, съедают пол-холодильника на закусь. Опьянев, ломают твои стены, строят пристройку и однокомнатная квартира превращается в двухкомнатную. Общие вещи, общий туалет, общая спальня. Отвратительно! Нет уже той гармонии. Нет и бывшей гегемонии на кухне, где ты варил свои вечерние мысли. Не сможешь больше, входя в комнату, нажать на включатель, чтобы свет твоей веры озарил сгущающуюся тьму атеизма. Не сможешь ты пройтись по квартире, невзначай стерев пыль рукою со своих книжек, каждая из которых – кусок твоей памяти. Теперь их может взять это новое создание, которое ты неосторожно подселил к себе. Не можешь даже лечь на кровать и спокойно, извините, бзднуть. А что в наше время представляет из себя человек, который не может удовлетворительно бзднуть, не сдерживаясь и не думая о последствиях?! Превращаются в психов... А? Что?! Она ещё и пробралась на кухню и вывела всех пауков! Пауки-желания. Которые ползали и манили! Твоих друзей. Трёх братьев весельчаков - Фому, Мифодия и Кларка?! И плесень стёрла?! Твою плесень-фантазию, тобою там разведённую. Этого, как правило, люди не выдерживают и сносят пристройку. Долой убийцу пауков! Даёшь развод!
Съев столовую ложку черносмородинового варения и поморщившись от приторности, Чаадаев вновь заговорил:
-Вот почему я счастлив? Почему? Да потому что я заколотил все окна и заложил кирпичами дверь. А потом плясал голышом в одиночестве, осознавая свою закупоренность. Это вот сейчас я такой, замурованный. А ещё совсем недавно, совсем недавно, я убирал эти стены. Я был решителен и полон сил, рушить все стены, идти к другим стенам и крушить их, освобождая узников. Я человека убил! Вот этими самыми руками задушил. Вот. Этими. Вот. И похоронил под стеною своей, чтобы он там гнил и портил её. Стену ведь просто так не уберёшь, из особого материала сделана. Ужасный трупный запах пронизывал всё пространство, но я терпел, собрав всю свою волю, чтобы не вырваться из дома. Я хотел, чтобы каждый мог зайти на мою территорию и взять то, что ему нужно. Юношеская заносчивость: раздать себя! Какая глупость! Я не хотел иметь собственных мыслей, собственной памяти, собственных переживаний. Ближе мне было стойло, где всё было бы общим. Одна жрачка, одни самки и одно говно. По ночам мне снился это человек, но мне даже не было стыдно. Я брал у стыда взаймы, зная, что разрушив стены, я мог избавиться от стыда, убить его. Ведь самое просто средство избавиться от долга – это избавиться от кредитора. Но вот однажды, прогуливаясь по окрестностям, я увидел развалившийся дом, от которого, по сути, остался один фундамент, да и тот во многих местах дал трещину. Посреди развалин лежало тело, которое я сначала принял за труп, но, подойдя ближе, увидел остатки жизни в его глазах. Он пытался что-то сказать мне, но никак не мог выговорить, изо рта слышались только хрипы и стоны. Тело было покрыто струпьями, везде были гнойные нарывы, столь отвратительные, что меня даже начало рвать прямо на этого бывшего человека. Теперь к этой картине умирающей жизни добавилась ещё и моя блевотина. В диком ужасе я побежал домой. Я понял, что полуживое тело, виденное мною только что, в прошлом было таким же наивным, как и я, разрушило свои стены. И вот что вышло. Превозмогая тошноту, вновь подкатившую к горлу, я разрыл могилу и вытащил оттуда своего мертвеца. Его кисельное, полуразложившиеся тело плыло в моих руках. В беспамятстве я отнёс его на холм, находящийся недалеко от дома и перезахоронил там. Было очень жарко. Копать было невыносимо трудно. И постоянно чувствовалось присутствие этого тела. Казалось, что по мне стекает не пот, а его останки. Как будто оно было живое и что-то говорило мне. Снующие туда-сюда мухи, связавшие наши с ним тела. Хотелось самому сдохнуть. Но всё же я вырыл яму и скинул туда тело. Потом принёс огромный крест. Когда я тащил его на этот холм я даже… ладно, неважно. Всё это происходило на глазах у удивлённых соседей. Там были и дети. Теперь эти соседи боятся меня и обходят мой дом стороной. Их дети подкарауливают меня при выходе и закидывают гнилыми овощами и камнями. На теле у меня появились струпья – видимо я что-то подхватил от мертвеца. Я начал восстанавливать свой дом! Последствия моей глупости были ужасны. Почти всё пришлось перестраивать. Повсюду гниль и труха. Ну, теперь – никому! Хочу скрыться навсегда. Я и с вами то сейчас общаюсь через последние щёлочки!
Всё это было, конечно, совсем не к столу, но его было уже не остановить. Не слыша возражений Баэнэта-Баэнэта: «Да вы из крайности в крайность», в диком возбуждении, он ораторствовал:
-А общество? Да что общество?! Там не то, что двухкомнатные квартиры, там огромные жилые массивы надвигаются на мой дом. Коммуналки проституток шипят и стреляют из бойниц по моим окнам. Бетонные лапы современности хотят прибрать к себе всю святость моей обители. Они посылают гастарбайтеров, чтобы те строили пристройку, пока я не вижу. Но я не хочу! Я один! Уйдите! На монастырь руку подняли! Умру, и будет тут мой мавзолей. Хотя... снесут к чёртовой матери. Ведь мёртвый я уже не смогу сопротивляться. А что построят на этом месте после моей смерти? Что?!

А, в общем, довольно интересная речь. Скорее даже – интересный рассказ, если бы он его записал. По крайней мере, мне понравилось! Хотя всё это уже слышано. И не от него. Нет, идеи он не крадёт, просто то, что лежит на поверхности, всегда возьмут до тебя. Хотя прелесть, быть может, и состоит в том, что ты берёшь сам (пусть уже и взятое кем-то раньше). Кстати, гуманнее детям давать самим доходить до некоторых истин, а не объяснять им это в школах
И всё бы замечательно, но жизнь Чаадаева целиком и полностью протекает в таких вот придумываниях. Неужели ему не надоедает?! На какие средства он существует, я до сих пор не могу понять. К писательской деятельности он не имеет никакого отношения. По рассказам очевидцев, может у кого-нибудь в гостях лечь на диван и начать думать. Длиться это размышление может днями. Пока кормят – он не уйдёт. Вся жизнь гости-диван-мысль. Странный, одним словом, человек.
Он обладает этой, столь нелюбимой мною, особенностью, присущей, к сожалению, очень многим людям, некоторые из которых даже умны и талантливы: обыкновение делить людей. Я, лично, не признаю права на существования этого деления. Посильно попытаюсь объяснить свою позицию. Да, женщины и мужчины - это понятно. Но вот когда людей начинают делить на умных и глупых – это уже странно. Никого не удивляет, что цвет лица бывает чёрный, белый и жёлтый, но всех удивляет тот факт, что бывает ещё кто-то, кроме умных и глупых. Основная часть человечества, по-моему, вообще находится в полном убеждении, что человек – это множество пар характеристик, и, если пропустить через него какие-нибудь специальные лучи, то он разобьётся на эти характеристики как витрина, если кинуть в неё булыжник. Разлагают через призму. Впервые с этой мыслью я столкнулся, читая «Степного волка» Гессе: там он писал, что нелогично разбивать всех людей на «людей-людей» и «людей-волков». Действительно, человек – это очень сложная структура, которую невозможно поделить таким примитивным образом. Нельзя же двумя векторами задать многомерное пространство. Неужели в n-мерном пространстве человека вы будете выделять плоские характеристикии? Всё это идёт, по-моему, от двухмерности самой мысли некоторых людей. Не мало ли для столь богатого мира?!
Делят таким образом, к сожалению, не только людей – делят искусства, чувства и многое-многое другое.

-Погода просит быть внутри неё, - сказал Шлидерман-старший.
Он был прав. К всеобщей жаре добавились четыре немаленьких кружки чая с варением, и оставаться далее в душной квартире братьев было несколько тягостно. Так что все поддержали предложение и стали собираться. Единственным протестовавшим был Шлидерман-младший. Он всё хотел показать мне какое-то своё новое изобретение и как раз собирался сделать это после чая, а тут у него отобрали его законное право. Дабы он не горюнился, я уговорил всех остаться ещё на пол часика и прошёл в рабочую комнату братьев.
-Вот, - похвастался брат, - продвинулся к передаче мысли. Сейчас буду вызывать движения в твоём мозгу посредством звуков.
Он надел на меня наушники, нажал на кнопку. И тут стало происходить страшное. Одновременно с появлением ужасающих звуков, у меня стали появляться зловещие картины каких-то зелёных полотнищ, по которым я несся с неестественной скоростью. Звуки сливались с картинками, стали раздаваться синий плач, красный смех, бордовые вопли первобытных варварских полчищ. Потом - темнота. Я очнулся. Первое что я увидел - довольное лицо Шлидермана.
-Сколько времени прошло, - в ужасе спросил я, даже забыв обидеться на него.
-Минуты две, не больше. Ну что, как самочувствие, дружище? Видел себя белогвардейцем? - спросил он.
-Я тебя сейчас, наверное, убью.
-Странно, по моим расчётам эти звуки должны были спровоцировать мысль о белогвардейцах.
Я только глубоко вздохнул. Спасибо что хоть жить остался. Но на протяжении ещё почти трёх часов со мной происходили странные вещи. Например, один раз вместо гудка машины мне стало слышаться «Боже, царя храни!». А на пешеходном переходе человек, попросивший прикурить у Шлидерамана-младшего, неожиданно повернулся ко мне и сказал: «Ну и тебе привет от Мамонтова».
Если братья доведут этот автомат до такого состояния, что он сможет действовать на всех людей в мире, кроме них самих, то… мне даже страшно подумать, чем это может обернуться.

Вышли на улицу. До вечера было ещё далеко, так что мы решили все вместе съездить в центр города. Там мы выделывали какие-то безумные крюки, обойдя в результате, наверное, весь центр города. Спасибо Чаадаеву, без него мы бы так не погуляли. Знание города, как его нижней, уличной части, так и верхней (крыши домов), у Чаадаева, действительно, феноменальное. Во многом, наверное, на этом сказалось и то, что в своё время, он два лета подряд проработал курьером.
Правда, одна из вылазок на крышу окончилась плачевно: Малютке Брзжж прокусили ногу. Без особых травм, но всё же, согласитесь, неприятно. А всё эта старушка с ружьём, живущая на последнем этаже дома на Рубинштейна 13, зачем-то спустившая на нас свою собаку. При этом было ясно, что она уже давно ждала, когда мы, наконец, спустимся с крыши на чердак, а оттуда – на лестницу и пройдём мимо её квартиры, чтобы натравить на нас своего пса.
В тот момент, когда мы переместились с крыши на чердак, братья решили там перекурить, и я слышал, как кто-то постоянно открывает дверь на последнем этаже. Но не сразу понял кто и зачем. Потом я уже осознал, что это была та старушка, в нетерпении открывающая дверь, чтобы посмотреть, идём мы или нет. Ещё я обратил внимание на то, как прилизана и вычесана её собака. Всё это дало мне понять, что эта женщина одинока. И от злобы, которая охватила меня после того, как её собачонка искусала Брзжж, я перешёл даже к какому-то… состраданию, что ли? До чего же человек должен быть одиноким, чтобы с таким нетерпением ждать общения, хотя бы в виде ругани! Ужасно! Сколько их, интересно, таких, одиноких жителей верхних этажей старых домов Санкт-Петербурга?!
В одном месте нам попалась целая система крыш, мы переходили с одного дома на другой и так передвигались целый квартал. Особенно меня поразил диван, вытащенный кем-то на крышу и приколоченный к ней гвоздями. Приятно, наверное, на нем восседать в белые ночи.
Уже занёс было руку, чтобы начать разглагольствования о Санкт-Петербурге, но, всё-таки, решил оставить это на потом. Наверное, любой писатель (композитор, художник), живущий в Петербурге хоть раз да упомянул Город в одном из своих произведений. Это неизбежно, хочет он того или нет. Я, в один из дней, когда буду посвободнее, выделю на это 3-4 часа и постараюсь кратко описать мою историю взаимоотношений с Санкт-Петербургом. Сейчас же не считаю это занятие целесообразным, не стоит разбивать рассказ о вчерашнем дне на две половины, вклинивая между ними повествование о Северной Пальмире.

В определённый момент мы проголодались и решили зайти в пышечную, что находится на Большой Конюшенной. Замечательное место! Форпост старого доброго советского общепита. Кофе с молоком, необыкновенный по вкусу. Не знаю, в какой пропорции они смешивают сгущенное молоко и кофе, но получается просто здорово. И публика всегда очень интересная. Если ты приходишь один, без спутников - к тебе обязательно кто-нибудь подойдёт, заговорит. Обычно люди постарше – они обладают этим прекрасным, ещё советским, свойством: подходить и начинать разговор так, чтобы это не было навязчиво. Например, подходит к вам аккуратный старикашка и говорит:
-А ведь в 74-м , 74-м, во дожди были! Не то, что сейчас! Помню, отец мой в детстве брал меня на охоту и…
Затем следует длинный-длинный рассказ о жизни этого старика. Такие истории мне всегда интересно слушать. Я иногда задумываюсь: эта черта - признак старости или признак поколения?

Кстати, раз уж об этом разговор зашёл. Есть у меня такой таинственный друг – Данила Васильев. Недавно рассказал мне о своём грандиозном замысле: открыть дискуссионное кафе. Основная идея: вошедший должен обязательно к кому-нибудь подсесть. То есть если ты пришёл и ни с кем не соблаговолил завести разговор – милости просим на выход. Довольно забавная идея. Интересно, что у него из этого получится.
Ладно, вернёмся в пышечную. Хлопотнее всех есть пышки Шлидерманам: пудра постоянно сыпется на бороду. Я взял их себе совсем мало (меня отнюдь нельзя назвать любителем поесть), всего 4 штуки. Для сравнения: Шлидерманы взяли 17 на двоих.
Выпив кофе, я захотел выкурить сигарету. Это моя странная особенность: не курю, но после кофе всегда тянет. Кофе без сигареты - это чай без заварки. Так как всем ещё было нужно довольно много времени, чтобы употребить пышки и кофе, я стрельнул папиросу у Чаадаева и вышел на улицу, чтобы немного побыть в одиночестве. Но спокойствия, которое неминуемо охватывает человека, который после продолжительного общения вдруг оказывается один, не ощутил. И я сразу понял причину: на меня кто-то пристально смотрел. Наверное, в первый раз в жизни я осознал, что же это такое: ощущать что на тебя смотрят. Действительно, взгляд имеет огромную силу. Я стал озираться вокруг, но никого не заметил, кроме случайных прохожих да котов, обычных жителей преддверия пышечной. Но, пойдя пару шагов вперёд, я увидел, что на скамейке неподалёку сидит кто-то и смотрит на меня, но, в силу плохого зрения, не сразу понял кто именно. Вместо зрения в этот момент включилось другое чувство, называемое Знание. Именно Знание и подсказало мне: это была она. Опять та юродивая, которую я видел 31 августа в метро. Опять этот сумасшедший, неотрывный взгляд. Наверное, в этом безумии и была эта особая его сила, тянущаяся спиралью ко мне. Женщина заметила, что я тоже смотрю на неё, и сразу же медленно встала и направилась в мою сторону. Честно говоря, я немного оторопел. Юродивая встала рядом со мной. Может, метрах в двух-трёх. В таком положении она продолжала на меня смотреть. Это продолжалось довольно долго. Не могу сказать точно сколько, я немного был сбит с ощущения времени в тот момент.
Юродивая начала говорить. Я дословно запомнил всю её безумную речь. Связь между словами была заметна только в начале, но говорила она всё это таким спокойно-страшным голосом, что я впал в дикий ужас, который, наверное, никогда ещё не испытывал. Как колдунья, предрекающая смерть. Как будто кто-то ел холодную кашу, похожую на клей. Так натуралистично, что я чувствовал входящие в горло холодные комки. Каждое слово – холодный, липкий, тошнотворный комок.
-Сиянье обрушится вниз. Но только через тёмное стекло не видно. Только отражение отскочит. И когда соберутся все, кто разбились у креста, придёт свобода тому, кто разбил. Так не дай разбиться себе, когда падёт на тебя отражение. Он отразит и тогда света хватит на всех.
Как она исчезла, я даже не заметил. Просто вдруг всё напряжение ушло, и я осознал, что стою один, держа в зубах остаток давно докуренной папиросы. Откуда-то слышался звон. Я оглянулся – шагах в десяти от меня стояла сгорбленная старуха и, с отсутствующим для мира лицом, трясла над собой колокольчиком. Я прибывал в каком-то оцепенении. Даже не знаю, как у меня хватило сил выйти из него и вернуться к друзьям в пышечную. К счастью, они были слишком заняты разговором и не заметили моего длительного отсутствия и столбняка, в котором я теперь находился.
«И когда соберутся все, кто разбились у креста, придёт свобода тому, кто разбил». Чтобы всё это значило?! В горле пересохло. Я взял ещё кофе. «И когда соберутся все, кто разбились у креста, придёт свобода тому, кто разбил».
К счастью, друзья увели меня от этих мыслей. Мы вышли на улицу и ветер, вдруг подувший откуда-то, несколько развеял сумятицу, царившую в моей голове. В скором времени я, видимо уже привыкший ко всякого рода странностям, почти полностью перестроился на былой лад. Хотя, наверное, это был лишь самообман. Подсознание всё равно прокручивало, обрабатывала в мозгу речь юродивой, заставляя меня порой вздрагивать, словно от неожиданного удара.

После пышечной, пройдя чуть дальше по Большой Конюшенной, мы, пробираясь через дворы Капеллы, направились в сторону Эрмитажа. Попасть внутрь уже не представлялось возможным, было около шести часов вечера, и приём посетителей уже окончился. Поэтому мы решили навернуть пару кругов по Дворцовой, а потом уже решать, что будем делать дальше. Мне, лично, уже хотелось домой. Я довольно сильно утомился, клонило в сон.

Дворцовая. Унылые, несчастные лошади, волею судьбы превратившиеся в рабов, жуют что-то из корыта. Не наделённые особым смыслом, их хозяева подсчитывают дневную выручку, выразительно слюнявя палец перед тем, как начать пересчёт. Жаль, нельзя заглянуть этим лошадям в глаза – оны закрыты шорами. Никогда не видел смысла в этом. Издевательство над животными. Жизнь в видимой темноте. Я приподнял один из наглазников, но хозяин лошади сразу же завопил противным тонким голоском, и мне пришлось отступить. Человеком, всё-таки, больше рождаются, чем становятся. Даже находясь ежедневно по десять часов на Дворцовой, неизбежно впитывая эфир этого места, хозяева лошадей остаются всё такими же. Впрочем, Бог им судья.
Зато хозяин мишки, худой старикашка в потёртом пиджаке, оказался значительно добрее и дал мне его потискать. Надо сказать, что человек я на проявление ласки и прочих подобных вещей довольно скупой, но, когда дело доходит до животных, я размягчаюсь. Вот только мне никогда не давали с ними общаться. В детстве даже исключили из юннатов за то, что, чисто случайно, выпустил удава из клетки. Для меня это тогда было дичайшим потрясением. Ладно, не буду о грустном.

Дворцовая. Царь Пётр1 приделывает обратно отклеившийся ус. Кстати, не очень-то уж он и похож, государь то повыше был. Екатерина, тем временем, невозмутимо болтает по мобильному телефону, не скупясь на отборный мат.
Очередь в биотуалет. Меня всегда удивляло, что в музей, даже в самые пиковые часы, очередь короче. Ещё больше меня удивляют мимолётные реплики выходящих оттуда людей. Например: «извините-подвиньтесь!», «валуа!», «я вас умоляю», «победа!». Самое же подозрительное из того, что я слышал – это фраза, сказанная человеком не при выходе, а при входе в туалет. А именно - «на Берлин!».
Конечно, Петербург уже никакая не культурная столица. Сложно это признавать. Да, возможно, Петербург ещё можно назвать культурной столицей с точки зрения процентного содержания. Но это будет сродни тому, как если бы мы назвали менее виновным человека, который убил 14 человек, а более виновным человека, который убил 15 человек. Больное, рахитичное общество, лучшие части которого вырезаются уже на протяжении многих поколений. Есть понятие естественный отбор. Так вот у нас «естественный убор». Убирают самых сильных. Человек, конечно, удивительно антиподен природе по действию. Почти во всём.

Эрмитаж. Облокотившись на перила, стоит высоченный старик с длинными седыми волосами, одетый в безукоризненный чёрный фрак. В одной руке у него – трость. В жёлтых зубах – папиросина. Очевиден безобидный, простительный снобизм. Он приветственно машет нам рукой. Как-то сразу я осознал, что домой попаду нескоро.
- Познакомьтесь – это Феликс Эрастович, мой большой друг, служитель Эрмитажа, - торжественно объявил Шлидерман-старший.
Потом он по очереди представил ему всех нас. Когда я пожимал ему руку, очень удивился насколько её мягкость, почти даже кисельность, идут к внешности старика. Хоть он и был огромный, выше любого из нас, но в нём чувствовалась эта мягкость, бескостность. Это, почему-то, окончательно делало его снобизм даже подходящим.
-Ну, что ж, пройдёмте, дорогие гости, - сказал старик всё тем же мягким голосом.
Он провёл нас внутрь музея через какой-то очень странный вход сбоку, про который я раньше даже и не знал. Видимо, для служителей. Мы немного походили по музею, зайдя, кстати, в залы, куда обычно вход закрыт. Но за день довольно сильно устали, ноги уже плохо нас держали и, заприметив это, старик повёл нас обратно в сторону выхода.
-А вот и моя келья, - провозгласил он, указывая рукой на красивую зелёную дверь.
За дверью оказалась лестница в подвал, довольно, надо сказать аккуратный, в котором очень вкусно пахло извёсткой и сыростью. Этот запах, кстати, одна из моих главных сенсорных слабостей. До сих пор, если захожу в подъезд после ремонта, чувствую себя на вершине Памира.
-Ну, что же, за встречу со старыми друзьями и за знакомство с новыми, - сказал Феликс Эрастович, доставая из шкафа бутылку вина. Шкаф, судя по его виду, был музейным экспонатом. Так что, чисто теоретически, я могу теперь сказать, что, дескать «пивал я в Эрмитаже. Подавал мне вино потёртый франтишка во фраке. Да, бывало».
-Не из запасов ли Императрицы? - весело спросил Брзжж.
-Из них, из них, другого не держим, - так же весело отвечал старик, разливая вино по бокалам.
Я уж было обрадовался, что, наконец, пить буду не водку, а вино (со Шлидерманами всегда приходится употреблять напитки покрепче). Но радость моя была преждевременной - вино оказалось сногсшибательным. В прямом смысле этого слова. От усталости сегодняшней, от усталости общей, от нарастающего табачного дыма, от беспрерывных разговоров о жизни «простого музейного сторожа», я быстро захмелел. Как и все остальные, к слову. Но все события я помню достаточно чётко и без труда смогу их сейчас восстановить.
Был уже, наверное, час десятый. Разговоры, как и положено, уже перешли на крик. Чаадаев, охрип, доказывал что-то старику, часто повторяя: «Не окно, не окно в Европу. Дверь в неё вмонтировать пора! С замком, прошу заметить, дорогой Феликс Эрастович, с замком на засововой основе». Я, почему-то, не принимал участия, мерно забившись в угол. «Засововой основе», однако.
Я находился в состоянии, известном каждому: пьяный разговор с самим собой. Большинство всех своих действий человек делает на автопилоте (вы же не думаете, когда берёте ручку «я должен взять её именно правой рукой»). Во время опьянения этот автопилот приходит в негодность (потому пьяные, к слову, не могут твёрдо идти), и на передней план выступает разум, который уже ничего не глушит. И, чувствуя, как тело бесится без автопилота, человек начинает разговор с самим собой. Кстати, потом, уже в трезвом виде, всегда вспоминается удивительная ясность внутренности в такие минуты…
Крикливый гам сумел ненадолго приостановить Феликс Эрастович, взявшийся рассказать какую-то историю. Его мерный голос ещё больше опьянил меня. Горизонт мерно покачивался.
История, кстати, довольно поучительная. Я даже приведу её тут, хоть мне и не терпится поведать о том, что произошло после того, как старик кончил эту историю.

Сумев угомонить баламутов (что, кстати, не составило ему особого труда, видимо, в этой компании он сразу стал пользоваться большим уважением), он начал рассказ:
-Было это в 80-х, не помню точно в каком именно году. Тогда в первый раз на всеобщее осмотрение в городе W выставили абстракционистов. Я, в то время, как раз жил в этом городе, и меня, как ни странно (я даже в комсомоле не состоял) поставили смотрителем. Может, некого было больше. Надо сказать, что в определённых кругах не сходить на выставку считалось неприличным, отказ от посещения моментально переводил человека в разряд «серой посредственности». Короче говоря, от посетителей отбою не было.
Наибольший интерес вызывала у всех картина «Микропетух и его отражение в луже», написанная известным немецким художником. Линии (прямые и изогнутые), геометрические фигуры всех видов, просто объекты не поддающиеся описанию: всё это составляло картину, признанную лучшей на одной известной выставке в Париже. Естественно, почти каждый посетитель выставки считал необходимым простоять у картины достаточно продолжительное время, а после этого выразить своё восхищение увиденным. Причём делали они это самыми различными способами. От возгласов: «Гениально!» до слёз и речей по поводу того, что «жизнь прожита не зря».
Мне непосчастливилось всё это наблюдать, я работал именно в том зале, где был выставлен «Микропетух».
Хотя почему «непосчастливилось»? Да, меня изрядно раздражали бесконечные восторженные возгласы лжеэкспертов, но наблюдение за посетителями выставки преподало мне хороший жизненный урок по распознаванию людей. Начиная с определённого момента, я умел почти полностью предсказать поведение человека перед картиной, лишь только увидев его.
Надо заметить, что на удивление много людей считали своим священным долгом оставить запись в специально отведённой книге отзывов. Естественно, я читал отзывы, интересно же было узнать, кто как это искусство понимает. Тем более, что сам я его никогда не воспринимал.
Молодая парочка долго стояла напротив картины, шепталась о чём-то и постоянно хихикала. Запись в книге: «Гениально! Поражены! Любовь правит миром, она бессмертна и прекрасна! Молодожёны Ивановы. Большущий привет всем, кто нас знает».
Два школьника лет 15-16 очень долго простояли напротив полотна, отойти они не могли по той причине, что одному из них не давала покоя талия девочки, стоявшей у соседней картины. Они довольно громко обсуждали её, и меня удивляло, что девочка никак не отвечает на их похабные комментарии. Запись в книге (орфографические ошибки, уж извините, я исправил): «Удивительное сочетание нового и за… (зачёркнуто). Мы, учащиеся… (зачёркнуто) Студентам первого курса картина понравилась. Прикольно! Новое искусство, не понятное старикам прошлого поколения! Желаем творческих успехов! Девчонки 13-17 лет, которые хотят познакомиться, звоните нам на (тут последовал номер телефона, в наше время написали бы «шлите смс на номер …»). Женя, Олег».
Несколько человек с абсолютно бешеными глазами, простояв у картины секунд 15, съев за это время несчётное количество семечек, подошли к книге и вписали: «Слава России! Долой Горбача!»
Человек лет 35 шёл под ручку с 18-летней красавицей. Остановившись у картины, он начал ей объяснять ей суть абстракционизма в целом и картины в частности. «И, заметь, если бы картину повернуть набок, или сделать чуть шире, смотреться будет совсем по-другому. Как скомпоновано. Чудно, душечка! Ну ведь чудно!» Девушка чуть улыбнулась и попросилась в буфет. «Сейчас, сейчас, душа моя! Дай оставить запись в книге. Думаю, им интересно будет знать моё мнение». Запись представляла из себя длинный анализ картины: идейный, психологический, философский. Затрагивались вопросы пространства и времени.
Задумчивый человек в очках и с огромной бородой медленно прошёл в зал. Одного взгляда на него хватало, чтобы понять всю его отрешённость от мира. На лице была написана глубокая задумчивость, не предвещающая ничего хорошего. Человек простоял напротив картины минут пять, вдруг лицо его приобрело просветлённый вид, и он уверенно подошёл к книге. Открыв книгу, посетитель вдруг вновь глубоко задумался и медленно, очевидно сдерживая злость, вышел вон из зала.
Был уже совсем вечер, выставка должна была вот-вот закрыться, когда в зал влетел молодой человек в сером потёртом костюме. Остановившись напротив «Микропетуха» он стал что-то бормотать себе под нос. Потом затих, и, простояв напротив полотна минут пять, взволнованной походкой направился ко мне. «Произошла страшная ошибка! Поверьте, я знаю, что это нелепо, но я могу доказать! Пожалуйста, отведите меня к ответственному за эту выставку», - почему-то шёпотом сказал он. Честно говоря, мне не очень хотелось связываться в лишний раз с моей начальницей, провинциальной бабой, невесть как забравшейся так высоко по служебной лестнице. Да и человек этот больше напоминал умалишённого. Но он продолжал свой лепет, так что мне ничего не оставалось, как отвести этого чудака в кабинет начальницы. Там-то всё и разъяснилось. Человек утверждал, что картина… висит кверху вниз. То есть, чтобы правильно понять мысль автора, её надо повернуть на 180 градусов. И что самое интересное, он оказался прав. Сверили с каталогом и поняли, что повесили то, действительно, неправильно. После того, как картину перевернули, нашлось немало людей, которые признались, что «они сразу заметили эту ошибку и ждали только того, сколько пройдёт времени, прежде чем это заметят нерадивые эксперты».
Про молодого человека, обнаружившего подвох, написали статью в местном издании. Он стал довольно известным в городе человеком, к нему часто подходили люди, здоровались и предлагали обсудить за чашечкой коньячку проблемы современного искусства. Но он, насколько мне известно, никого не принимал.

Повторюсь, что мягкость, почти певучесть рассказчика, совсем опьянила меня. Буквально как в известной песне, я «с трудом опускал свой сапог».
Вскоре после рассказа сначала нерешительно, а потом уже нагло и бесповоротно, стали раздаваться прежние крики разговаривающих. Вот теперь-то я, наконец, дошёл до того момента повествования, который я так хотел поскорее изложить, что даже готов был пожертвовать историй Феликса Эрастовича.

И тут опять появился туман.
Сначала я подумал, что это сигаретный дым, окончательно захвативший комнату. Но это был именно туман. Тот самый Обитаемый туман.
На стуле передо мной сидел, положив ногу на ногу, незнакомый человек. Он курил и хитро, даже с ухмылкой, смотрел на меня. «Странно, - подумалось мне, - неужели я настолько пьян, что не заметил прихода нового человека в компанию».
-Привет, - сказал он с таким видом, как будто мы уже раньше виделись.
-Привет, - машинально ответил я и постарался сделать как можно более непринуждённый вид, впрочем, учитывая моё опьянение в тот момент, не думаю, что это вполне удалось. Вообще, когда пьяный человек пытается казаться трезвым, это всегда выглядит довольно жалко. Потом, опомнившись, я представился и протянул руку. Человек пожал её, но своё имя так и не произнёс, продолжая хитро-хитро улыбаться.
Внешность запоминающаяся. Красивое бурятское лицо настоящего мужика в хорошем смысле этого слова. Мужественность, присущая всем людям этой национальности. Шершавые, с трещинками, руки, к которым так шла папироса.
-Откуда тут туман? - почему-то спросил я.
Ответа мне не последовало. Всё тот же взгляд. Честно говоря, я чувствовал себя несколько неловко. Туман всё плотнее обволакивал меня. Я обратил внимание, что мужчина совсем не пьян. И это как-то особенно выделялось на фоне общей нетрезвости.
-Да, туман, - он обернулся на пирующих, - всё вокруг в нём. А чего ты удивляешься то?
Он опять осмотрел собрание за столом
-Опять набрались. Ну что за люди! А? Вот что я тебе скажу: в пьянстве мало эгоизма, этим оно и проигрывает. Эгоизма, в хорошем смысле этого слова, многим, конечно, не хватает.
Тут начало создаваться впечатление, что у меня едет крыша. Какого чёрта этот невероятный тип знает мои мысли?! Действительно, ведь мне на днях приходила мысль о том, что чем больше ты отдаёшься обществу, тем дальше ты уходишь от самого себя. Хотя, впрочем, в тот момент я ещё был готов это списать на просто совпадение. Человек, тем временем, продолжал говорить. Только уже о чём-то совсем другом.
-Да. В нас, конечно, сокрыто куда больше, чем кажется. Какие бы смелые теории тут не строить. Вот представь, что у тебя десять пар рук и ног и десять голов. Но ведь ты же не будешь ходить сразу 20-ю ногами, работать 20-ю руками и думать 10 головами. Неудобно. Действительно, смешивать мысли сразу 10 голов – дело нелёгко, смесителей таких в магазинах нет. Но вот если две ноги отсохнут, то ты начнёшь ходить другими двумя, и если одна голова отомрёт - начнёшь думать другой. И всё поменяется. Весь мир. Ведь ты теперь будешь думать другой головой, а значит другими образами и категориями. На самом деле, всё примерно так и обстоит. Неужели за равномерным ежедневным гулом сознания ты, порой, не слышишь незнакомые, непривычные, но такие манящие звуки? Просто очень сложно засушить эту голову во время жизни, слишком уж одурманивающее она действует на нас. Эти её похабные мыслишки! Йоги, например, во время своих занятий, могут дать сон этой голове, воспользовавшись, наконец, одной их вечноспящих. А там уже совсем другие желания, мысли и интересы. Впрочем, повторюсь, это только довольно грубое сравнение.
Меня уже начали осаждать догадки. Я стремительно трезвел. Вспомнилась юродивая у пышечной и её слова.
-Этот проклятый монотонный гул. Постоянно витают глупые, медленные мысли. Они не дают прорваться другим – очень тонким и нежным, которые не могут соседствовать с этими жирными, но потёртыми догмами. Хотя, порой, все наши скрытые органы начинают действовать. А мы и не догадываемся! Ты когда-нибудь замечал, что, когда чего-нибудь очень хочешь, обстоятельства начинают складываться так, чтобы это произошло. Неужто спроста? Вот, например, если я скажу, что причина любой смерти – память, ты ведь меня не поймёшь, правда? А это, действительно, так.
И тут я уже окончательно убедился в том, кто сидит передо мной. Но на этот раз, правда, совершенно в другом обличии. Прежним остался лишь голос. Как же я сразу не узнал его?! Речь была отрывиста. Не окончив одно рассуждение, он неожиданно менял тему и начинал говорить о чём-то совсем другом.
-И, знаешь, вера – это очень странное явление. Ведь люди верят только до тех пор, пока не убеждаются для себя в существовании Бога. Они ведь на самом деле не хотят, чтобы Бог был. Вот, например, Иисус, почему его распяли? Из зависти и от безысходности. Некоторые не могут жить с той мыслью, что не они мессия. Другие, увидев его, потеряли способность верить. Как можно верить в уже свершившееся?! Ведь проще так – убить, как и не было его вовсе. Превратить в миф. Да, именно из зависти и безысходности. Да и сейчас, дай волю, распнут. Верой защищаются от своей же веры. Удивительно!
-Странно, а я всегда думал, что распяли из страха. Вера, что же это такое, по-твоему? - я вспомнил своё обещание обязательно не дать превратить его речь в монолог и перебил рассуждение.
-Вера? В хорошем смысле вера – это сомнение. А сомнение – это частный случай неверия. Так что, как бы это абсурдно не прозвучало, веру порождает безверие. Такое состояние всегда склоняет к рассуждению, что есть хорошо. В плохом смысле вера – это убеждение. Если первые верят, что «всё не просто так», то вторые к этим «всё не просто так» добавляют то, что, убедив себя во многом, и дополнив себя необходимыми атрибутами веры, ставят крест на своих свободных размышлениях о Боге. Что есть плохо.
-Так кого можно назвать верующим? И кого – нет.
-Сейчас, подожди, я ещё не договорил. Есть вера – постоянное соглашение с существованием. И есть вера – минутное лицезрение присутствия. Надо сказать, абсолютно разные вещи. Если взять отдельного человека, то он не может сказать ничего ни про кого, кроме себя. А про себя почти всегда можно сказать веруешь ты или нет. В верующем человеке соседствуют одновременно несколько, казалось бы, несовместимых стихий. Это и уверенность в том, что ты веруешь и сомнение в том, истинно ли ты веруешь. Все искренне верующие не уверены в своей вере. Не уверены и в себе. То есть, по крайней мере, верующий человек – это сомневающийся человек, у которого временами возникает стихийное ощущение присутствия.
-Нет, я не понял. Вот если…
-Не перебивай. Я как раз подошёл к самому важному месту. Точнее – к самой важной категории людей. Вот только что мы говорили о людях, употребляя слово «вера». На самом деле, выше этих людей в духовной иерархии стоят люди, для которых скорее употребимо слово «знание». Они не веруют в то, что Иисус был – они это знают. И это не есть игра слов. Ты, к примеру, лишь веришь в существование Америки. Но тебе ещё не доводилось там бывать. Учителя, родители и прочие – все всегда соглашались с её существованием у тебя, в общем-то, нет причин не верить им. Но достоверно ты убедишься в существовании Америки, лишь побывав там. Так и тут - ты можешь иметь минутное сношение с Ним, можешь понимать и разделять, но пока ты не будешь Знать, что Он есть, ты не достигнешь высшей точки.
-Но как же я могу знать, как могу я Его видеть, если…
-Что если? Думаешь, распяли – и всё? Это, даже в твоём, весьма юном, возрасте, попросту наивно! Видеть Его можно всегда и везде, если только у тебя есть глаза. Только не этой головой и не этими глазами, а другой, из тех девяти спящих.
-Нет, это всё удивительно! Может, ты научишь меня этому?
-Научить не научу. Но покажу. Ты ведь хотел в Подстолии побывать?
-Хотел, - я даже не задумался откуда он про это знает.
-Ну вот туда-то я тебя и отправлю.
Он взял меня за руку. Туман, тем временем, залепил всю комнату. Потом он стал рассеиваться и…


Знойное лето. Утро. Луг. Под ногами – луговые пирожные. Под рыжими корками кроются зелёные, липкие коровьи отходы. Наступишь – и запах свежескошенной травы смешается со сладковатым запахом навоза. Ощущая свою значимость в этом процессе, мерно, даже гордо, пасётся стадо коров.
Посреди луга стоит и тоже пытается пастись барная стойка нарочито красного цвета. На ней возлежит Голый Бармен Ларри и нюхает глазами ромашку. Тарантий, думая, что никто этого не замечает, тихонечко карпускулярничает. Механический Похмел, зажав в зубах травинку, лениво вставляет и вынимает из себя пружины.

Тарантий: Ларри, перестань нюхать глазами. Это нонче не оригинально, не выпендривайся.
Голый Бармен Ларри: Карпускуляров никто не спрашивал! Ты, кстати, никогда глазами и не нюхал. Похмел не даст соврать.
Механический Похмел: Молчать, мазурики! Я думаю.

Некоторое время проходит в тишине. Картина почти не меняется, лишь изредка Похмел начинает смеяться. Неожиданно из травы выныривает вальдшнеп. Но если приглядеться получше, можно заметить, что это никакой не вальдшнеп, а Дама в Сталинском френче.

Дама в Сталинском френче: Новости! Новости! Невский проспект разделили на две половины! Левая половина теперь для фугасов, правая – для ментолов! Мир разделён окончательно и бесповоротно!

Дама в Cталинском френче достаёт из кармана чёрный револьвер и палит вверх. Сделав несколько выстрелов, замечает пасущихся коров, извиняется перед ними за нарушенную тишину и любезно просит трёх приятелей проследовать за ней.
Все разом встают. Ларри и не думает прикрывать свой срам перед дамой.
Когда стадо коров оказывается уже на значительном отдалении, Дама в Cталинском френче вновь начинает палить вверх и переходит на мелкую трусцу. Лишь неприличные жесты голого бармена Ларри заставляют её угомониться.

Тарантий: Интересно, интересно. А не опишите, вкратце, пока идём, что же там стряслось?
Дама в Сталинском френче: Ну, на нашей-то стороне всё просто замечательно! Уже открыли бар «Кранты-консервы» – кормят исключительно стратегическими запасами из метро. Можно, буквально говоря, почувствовать себя участником ядерной войны. Хотя почему «почувствовать», война действительно имеет место быть. Только вот не ядерная.
Голый Бармен Ларри: А что, простите, уже были столкновения с жителями той стороны?
Дама в Сталинском френче: Пока только нецензурная брань с их стороны. Требуют отдать им половину нашей стороны.
Механический Похмел: Ух, рты раззявили. Как бы ни так! Я им! (Помахивает одной из своих пружин).
Дама в Сталинском френче: Вот именно, пусть сначала с собою разберутся. У них же так скользко. Всё в страусином жиру, ступить некуда. А убирать никто из них не хочет. «Не гламурно» нынче убираться. Даже за собой.

Наконец, все четверо добираются до Невского. На встречу, улыбаясь, идёт известный поэт Самуил Грибов. Всех крепко обнимает. Вдруг, меняется в глазах, краснеет как светофор и пытается убежать, но не успевает: его настигает хищная Юная Дева, видимо перебежавшая с ментольной стороны, держащая в руках листок.

Юная Дева: Можно вас попросить…
Грибов: Нельзя. Блядь, как ты вообще пробралась на эту сторону?
Юная Дева: Это неважно! Нет, я настаиваю. Возьмите. Это мои стихи. Вам просто необходимо их прочитать.
Грибов: Естественно, про любовь?
Юная Дева: Да, я очень оригинально там, знаете. Ну это, как его?
Тарантий (в сторону): О чём она вообще говорит?
Грибов (набравшись храбрости): Знаменитостью хотите быть? А, может, вы лучше обмотаетесь бинтами и высохнете. Тоже, своего рода, знаменитость. В Эрмитаже возложат. И стихов писать не надо. А?

Юная Дева бесцеремонно начинает впихивать свой стих в рот писателю Грибову. Тот не в силах упираться. Бумажка впихнута, Грибов распух, Юная Дева, потирая руки, удаляется.

Все вместе направляются дальше, в сторону Невского. Похмел и Тарантий мужественно несут на себе распухшего Грибова. Того мутит. Впереди идут Девушка в Сталинском френче и Голый бармен Ларри.

Голый бармен Ларри: Вы верите в казантипы?
Девушка в Сталинском френче: Нет, а вы?
Голый бармен Ларри: А я, признаться, даже не знаю что это такое.

Невский. Час дня. Тарантий, разодетый во всё розовое, шпионит на стороне ментолов. Заходит в бар «Силикон».

Тарантий (писклявым голосом): Мне 100 грамм, пожалуйста.

Ему наливают 100 грамм силикона. Напротив сидит дама, которая выпила уже почти литр. Тарантий подсаживается к ней.

Дама: Ну, теперь-то можно трахаться и не бояться насмешек! Я теперь такая силиконовая!
Тарантий: И меня, может, потрахают.
Дама: Нет, 100 грамм маловато будет!

В зал влетает маленький мальчик, в бесовской одежде.

Мальчик: Девчонки! В соседнем баре всё то же самое, только дороже! Айда туда!

Все в шоке. Ругают владельца «Силикона» за столь низкие цены и бегут в соседний бар.
Тарантий, увлечённый шпионством, следует за ними. Соседний бар, к слову, тоже называется «Силикон». Ещё большее удивление вызывает у Тарантия тот факт, что внутри он видит ровно тех же официанток. Хозяин оказывается тот же. Даже меню полностью совпадает. Единственное его отличие – цены. Тут они значительно больше.

Тарантий (подходя к барной стойке): 100 грамм, пожалуйста.

Невский. Обеденное время. Сторона фугасов. На скамейке лежит Грибов и стонет. Вокруг него стоят Механический Похмел, Дама в Сталинском френче, Голый бармен Ларри и профессор Статконский.

Профессор Статконский: Да, ситуация тяжёлая. Дело в том, что стихи Юной Девы, пробравшись внутрь Грибова, стали под действием своей наивности превращаться в страусиный жир, который стал обволакивать сердце больного.
Голый бармен Ларри: Что же теперь делать, доктор?!
Профессор Статконский: У меня есть средство. Сейчас мы сделаем ему укол «фэйри» в сердце – и жира как не бывало.

Профессор производит укол. Грибов издаёт нечеловеческий вопль и начинает извиваться. Изо рта у него начинает вылезать жир. Вместе с ним выпадают слова, которые раньше были стихом. Слова стыдятся и тают на солнце. Последнее, что выползает изо рта Грибова – это существо странных свойств. Позже оказывается, что это человек мужского пола.

Грибов (в ужасе): Кто вы?
Мужчина: Главный герой стихов Юный Девы. Модный певец Валентин.
Грибов: О Боги! И это находилось во мне почти два часа.
Мужчина: Ладно, негоже мне тут с вами стоять, чернь. Пошёл я на свою сторону. Сейчас, только наизнанку вывернусь.

Мужчина выворачивается наизнанку, мясом наружу. Начинает глупо приплясывать и напевать: «Вот и я, моя милая, перед тобою наизнанку!».

Мужчина (кончив петь): Это будет мой новый хит!

Не успевает он вывернуться обратно, как набегает толпа волков, учуявших мясо, и съедает его.

Профессор Статконский: Поделом великану досталось!
Голый бармен Ларри: Ничего от него не осталось!
Грибов: Кто это движется сюда? Неужто ментол? Но есть в нём что-то знакомое.
Дама в Сталинском френче (в ужасе): Да это же Тарантий. Перепивший силикона.
Тарантий: Ик! Не отдамся!


Но вдруг всё вновь стало затягивать туманом, а когда он рассеялся, я оказался в комнате, где по-прежнему раздавались крики моих спорящих друзей. Изменилось только одно - место напротив меня пустовало.
Честно говоря, в чувство меня привели только два стакана Веры Михайловны (в широких кругах - вермут) залпом. Очень хотелось вновь войти в этот мир. А ещё лучше – быть участником. Теперь я понимаю Крлчтф, который так предан Подстолии. И, надо отдать ему должное, он построил на самом деле очень интересную среду обитания. Как же хочется вновь вернуться туда, в это лето, в разделённый пополам Невский! А может предложить его и тут, в реальном мире пополам поделить? Хотя нет! Этим я и половину не отдал бы! Правда сейчас они девяносто процентов заняли…
Я уселся за стол и, как ни в чём не бывало, стал тоже выпиывать, кричать и спорить. С утра, когда пустили первые вагоны метро, мы разошлись по домам.

Ну вот, вроде, наконец, дописал «5 сентября». Дико хочется спать. Сон нападал уже вчера вечером на Дворцовой, а я с тех пор так и не сумел даже вздремнуть.
Полдень. Дворники, наконец, перестали шуршать. Мне даже немного страшно выглянуть за окно – может они вышкарябали весь мир?
Всё! Спать!

Опять приснился очень яркий сон. Не буду расписывать его так подробно, как прошлые, остановлюсь только на одном моменте, который меня особо потряс. Сновидение откинуло меня на несколько лет назад, в те времена, когда я ещё учился в школе. Учительница вошла в класс и сказала мне: «Ты - лучик». После этого она достала из кармана лазерную указку, на которой было написано моё имя. Потом подставила руку под луч, выходящий из указки и, в этот же момент, я упал со стула, и из меня полетели пружины. «Твой лучик прервался», - сказала она и засмеялась, засверкав золотым зубом. Дети заплакали и стали собирать меня…

Утром, при входе в метро, мне всучили бесплатную газету. Я пролистал её и, к своему удивлению, наткнулся на довольно интересную статью. В ней рассказывается о выставке «Митьков» (коих я очень уважаю), а точнее - о казусе, произошедшем на ней. Изложу краткое содержание.
Пьяные рабочие, подготавливающие её, забыли кусок рубероида в одном из залов. Каково же было удивление устроителей выставки, когда, оказавшись на ней с утра, они увидели, что куча людей столпилась перед экспонатом, которого не было в списке! Рубероидом восхищались, отмечали оригинальность, называли «Митьков» форпостом современности. А авторы этого «произведения» в это время, совершив утренний онанизм, похмелялись где-нибудь на кухне. Ну и как тут не вспомнить вчерашний рассказ Феликса Эрастовича?! А ещё говорят, что-то изменилось за последние двадцать лет. Все те же мертвецы, перегной сознания, удобрение, катализатор для ещё живых. Искренне верю в то, что я пока не умер и они, действительно, удобряют меня, делают сильнее. Глядя на них, я понимаю, каким быть нельзя, глядя на них, я наполняюсь чистейшей, святой злобой. Злобой без кулаков. Ведь злоба с кулаками – это всего порыв, в то время, как злоба без кулаков – это постоянная, светлая сила, бесконечный приток жизненных сил.
Всё-таки интересно, откуда берётся это повальное увлечение абстракционизмом и сюрреализмом. Наверное, оттого, что всё-таки человек по-трогательному чуток к собственным идеям и мыслям. Любое внешнее воздействие, которое резонирует с ними, кажется ему гениальным. Фильм, картина, книга – неважно. Главное - резонанс. Абстрактным же картинам можно придать любой смысл, вложить любую идею. Сами же по себе они никакого общего смысла не имеют, поэтому любая идея будет плодом воображения зрителя. Она будет настолько умна и красива, насколько трепетна и тонка фантазия зрителя. Таким образом, возникает иллюзия, что автор мыслит полностью идентично с тобой, рисуя «треугольнички и кружочки». Приятно осознавать, что всемирно известный художник думает ровно так же, как и ты. В лишний раз убеждаешься в гениальности своих идей, возникают такие мысли, как «да и я бы» и «надо бы». Паршивый обман для слабых! Кривое зеркало души!

Перелистывая дневник, я заметил, что чуть ли не на каждой странице я оживляю неодушевлённые, казалось бы, вещи. Похоже, что я всё-таки окончательно пришёл к убеждению, что всё в мире имеет элемент жизни. Да, это плохо соседствует с моим, скорее математическим, взглядом на мир, но что есть, то есть.
Ну а как, право, в это не поверить? К примеру, возьмём книги. Со временем они начинают дряхлеть и разваливаться. Но вот если какой-нибудь легкомысленный детектив или любовный роман будут разваливаться пошло, оголяя застывший на корешке клей, то обратите внимание, как дряхлеют стоящие книги. Я специально сейчас проберусь к своей полке и просмотрю. Вот, к примеру, интеллигентно распадающийся Блок. Желтеющий Гоголь. Достоевский, с витиевато оборванной обложкой.
Возвратимся к процессу старения ширпотребной литературы. Несколько недель назад я наблюдал целую гору подобных книг, выставленных на продажу: утром, пока ждал автобус, разглядывал книжный лоток со старыми книгами. Схема проста: люди, прочитав книгу, приносят её туда и меняют на другую, доплачивая 10-20 рублей. Книги сами понимаете, низкосортные – различные детективы, женские романы, эротические повести. И многие из них были развалены. Они напоминали много раз использованных дешёвых проституток, постаревших и ставших ненужными ни семье, ни клиентам. На четырёх столах я видел много-много шлюх, вместе разваливающихся, сыпавших друг на друга свою труху.
Достоевский – потрёпан, затёрт, а те – попользованы. Вроде схожие слова, но разница тут огромная!
Я уж не говорю о том, как бывает приятно поговорить с камнем или деревом. Впрочем, в их одушевлённости я и раньше не сомневался.
Но вот в чём уж я уверен на сто процентов – так это в том, что всё в природе обладает энергией. И это не потенциальная энергия (точнее – не только она), это некий её аналог.
Ведь какой приток энергии ощущает хулиган, ломая скамейку! Какой приток энергии чувствует садист, терзая свою жертву. Какой приток энергии чувствует жена, пилящая мужа день напролёт. Она возникает от разрушения. Разрушения скамейки, разрушения тела, разрушения психики. И больше всего энергии – в человеке. Наверное, энергией одного человека все электроприборы нашей страны могут питаться целый день, если не больше. Именно поэтому по-настоящему добрые и безобидные люди столь слабы. Они лишены возможности разрушать. Они не могут отламывать для себя куски других. Более того, они вынуждены отламывать ещё и от себя для других.

Всё-таки есть своя эстетика в урбанистическом мире. Никогда не понимал, в чём же она состоит и вот сейчас, прогуливаясь по району, я сел на скамейку и мне пришла в голову одна мысль. Мы ведь постоянно наблюдаем встречу двух огромных миров: природу искусственную и природу созданную. И это зрелище не может не захватывать, ведь всегда соединение двух больших противоположностей смотрится красиво. Например, огромная земля в космических пустотах – разве это не прекрасно?! Вот и тут: громадные глыбы серых стен на фоне зелёно-жёлто-красной осени.
Я сидел в саду на скамейке, а напротив меня располагались сотни одинаково расположенных домов. Казалось, что в любой момент, по команде безумного архитектора они готовы сорваться с места и задавить собою несчастный сад. Но в этом и есть их главное отличие от природы: дома – вещь зависимая. Дадут команду – и застроят несчастный сад, добавив в их армию ещё двух-трёх солдат. Дадут команду снести – и появится на месте одного из убитых – вражеский солдат-сад.
А когда они встречаются вплотную, разве это не может не восхищать?! Наверняка, каждый из нас видел плющ, растущей на стене дома. Каждый останавливался напротив и смотрел, не понимая, что же приводит его в такой неистовый восторг. Так вот будоражит нас именно это соитие природы живой и природы неживой!

К сожалению, я не одинок в этом саду. Напротив, на скамейке сидит девушка из разряда «извините, что родилась». Бывшая одноклассница. Ей дали прекрасное воспитание: научили молчать, вязать и трепетать. Вот и сейчас вяжет что-то из безысходно-синего клубка. Да, от такой жизни нет спасения. Можно разве что всех обмануть, неожиданно умерев.
На следующей скамейке две пьяных девушки и два, не более трезвых, мужика были готовы к сексу по взаимному несогласию. «Мы не согласны, но пьяны»… До меня донсся кусок их разговора.
-Да, я не красивый, - говорил один парень другому, - красота мне не по карману.
В другом углу сада кто-то делает шашлыки. Целая компания. Кошмар. Откуда только появились?
Встретил Афродита. Часто он стал мне на глаза попадаться. Не к добру это, не к добру. Его вечная улыбка… Не люблю, когда человек постоянно улыбается: от таких людей сложно ждать искренности. Что-то возбуждённо втирал мне. Курил трубку. Идиот. Как будто невзначай дал мне почитать свою новую книгу. После этого стал что-то тараторить. Почему-то извинялся. Так и ушёл, параллельно извиняясь. За что?
Из чистого любопытства открыл таки его «произведение». Сначала был просто шокирован. Действительно глубоко, красиво. Да, что уж там греха таить, гениально! Вот вам и Афродит! Неужто он не так прост!? Единственное, что меня смущало, некоторые места были совсем уж слабые. Но некоторые, повторюсь – просто блестящие. И тут меня осенила догадка. Не долго думая, вылез в Интернет. Набрал одну из фраз, которые меня так потрясли. Пер Лагерквист!
Мудак-человек этот Афродит. Самое подлое – отнимать у мертвеца. Как «чёрные копатели», вырывающие золотые зубы и снимающие золотые кольца у давно погибших воинов. Этим, по сути, и занимается. Хорошо, что я не люблю драться. По-хорошему то, за такое по морде давать надо. Люди пожёстче, Шлидерманы, например, точно такого не простили бы.
Неприятно, когда кто-то тебя цитирует и не признаёт авторство. Это похоже на то, когда отбирают младенца, а ты не можешь доказать, что он твой сын. У мысли ведь нет ДНК, на ней не поставишь печать и не закрепишь на неё прав, не впишешь в паспорт. Вообще, кидаться чужими мыслями - это примерно то же, что спать с чужими жёнами – много удовольствия, но постоянно гложет мысль о том, что это не твоё.
Ладно, кончим о нём, а то писать даже противно! Иду спать.












7 сентября

Утро. Довольно прохладно. Всё острее чувствуется приближение осени. Роса, дворники и алкоголики покрыли землю с самого утра.
Пошёл в направлении дворов и, набрав в лёгкие побольше воздуха, нырнул в них. Как ныряльщик с маской, я стал озираться по сторонам. Вот они, сторожевые жилых массивов, акулы утра понедельника: полупьяные мужчины и женщины, виновато пьющие пиво из горлышка. Упитанный толстячок, аккуратный и немного голубоватый. Видно, жена отправляла на работу. Не поленилась, встала. А всё туда же: притаился за трансформаторной будкой и пьёт. Какой кайф делать это в спешке, перед работой, в понедельник?! Он стыдится и причмокивает. Рядом худосочный алкоголик. Этому всё равно, понедельник или пятница, зима или лето. Но он тоже делает это как-то виновато. Они в этих дворах как часть природы. На них садятся птицы. Их защищает Гринпис и росэконадзор. Стыдно сказать, но, посмотрев на тяжесть внутри этих людей, я ощутил невыразимую лёгкость на своих плечах. Они, действительно часть природы. Одинокие волки, не способные больше выть. Что у них там, за душой? Что скрывают их матово мёртвые лица? Наполняют они пустотой свои сытые тела или, наоборот, насыщают смыслом свои голодающие желудки? Ведь именно от этих двух диаметрально противоположных вещей и начинают пить. Первая – переполненность, вторая – опустошённость.
Вынырнув из одного квартала, я отдышался и поплыл дальше. О! Потрясающее место. Сразу три дома, построенных пленными фашистами. Есть в них что-то необычное. Как будто от них ещё исходят блики, отражающиеся от гордого фашистского орла-красавца. Как будто, улетев с рейхканцелярии в тот день, когда вождь предал его, он свил гнездо на крыше одного из этих домов и живёт там со своими стальными орлятами.

Сегодня всех нас в гости пригласил один наш старинный знакомый. Называется он просто: Федя Парт. Живёт на Васильевском. Хоть погода и начинает постепенно снимать летнее одеяние, мы с Брзжж, Баэнетом-Баэнетом, и Шлидерманами, всё-таки, примем попытку дойти до туда пешком. Впрочем, уже не раз мы осуществляли нечто подобное. Идти нам предстоит часа три, но скучными такие прогулки никогда не назовёшь. Идти в прекрасной компании через центр города – что может быть лучше? Кстати, вот и повод приступить к его описанию.

Признаться, нынче не самая подходящая погода для того, чтобы садиться писать о Петербурге. Нет за окном классического серого неба и преддождевой завесы. Город ошеломлён той прекрасной погодой, которая свалилась на него в конце августа и продолжается до сих пор. Как искренний деятель революции в роскошной царской одежде: красиво, но по поводу уместности есть определённые сомнения. Подобно влюбившемуся аскету город не знает горевать ему или радоваться.
Мне же ближе Петербург, фигурирующий у Гоголя, Достоевского и Блока. Как окрестил его один поэт «чёрный пёс Петербург». Для стороннего человека, быть может, это есть виселица воплоти. Для настоящих же, не коренных, а именно настоящих, петербуржцев – любимая, единственно родная, среда обитания. В такую вот погоду мне было бы куда сподручнее писать о Петербурге.
Понятие «аура» принято считать абстрактным. Но «аура Петербурга», для меня лично, является субстанцией вполне осязаемой, настолько отчётливо она себя проявляет. Даже сейчас, когда, казалось бы, всё население города стоит на коленях и лишь единицы пытаются с них подняться, даже сейчас всё недописанное, недосказанное, недопережитое витает в воздухе, не разлетается, а, наоборот, собирается в, своего рода, информационные сгустки энергии. Такое впечатление, что правильная геометрия Петербургских улиц просто не даёт развеяться мыслям, держит их собою на замке. И человек, даже если все жители города окончательно зарастут жиром, всегда сможет найти себе место для достойного существования, когда он только того пожелает. Впрочем, вряд ли такое может случиться, что население полностью разложится: если людей совсем перестанут выращивать люди – город начнёт пестовать младенцев сам.
Безумные видения в этом городе! Знакомые всем галлюцинации на безлюдных обшарпанных улицах. Распутин, танцующий в агонии юродивый танец, полный нелепых жестов и движений. Колодцы дворов, затапливаемые водой нескончаемого ливня. Подъезды, в которых пространство как будто бы разъезжается пред тобой. Не выдержавшие суровую зиму, бомжи в подвалах, чьи мёртвые тела крысы не используют в качестве еды, а наоборот – обходят стороной, передвигаясь молча, без обычного нервного писка и скрежета. Аврора, страшно скрипящая в ночи своими механизмами. Как будто внутри затаилась команда, готовая в любой момент вновь начать штурм Зимнего. Тяжёлые вздохи, издаваемые тучным Александром третьим, заточенным в узкое пространство дворика у Мраморного дворца. Предсказуемо и ожидаемо тут только одно – выстрел пушки в полдень, отмеряющий нашу жизнь, напоминая о том, что ещё один день канул в вечность. И это даже не столько твои видения, сколько городские, транслируемые через тебя.
Наверное, почти любой житель Петербурга, рано или поздно, приходит к выводу, что город – это живое существо. Естественно, большинство никогда не признают это, ведь человек так не любит обличать себя в участии в чём-то, что цивилизованный мир относит к классу предрассудков и мистификаций. Это чувство приходит не сразу, сначала являя собой только ростки, семена, но год от года пускает корни всё глубже, обвивая ими все уголки внутри тебя. Я, действительно уверен, что Петербург – живое существо. И это не литературный оборот. Называйте меня снобом и лицемером, если вам будет угодно, но от этого соображения не отступлюсь!
Да и городская красота. Она, я уверен, создана не только архитекторами и скульпторами, но и самим городом. Может ли быть красиво тело мёртвого человека? Тут, естественно, возникает вопрос о значении этого слова. Никогда не понимал этих дебатов о том, что имеет смысл называть красотой, во время которых спорящие пытаются найти какой-то один правильный ответ! Очень странно! «Правда всегда одна» - всего лишь строчка из песни, но никак не жизненная реалия. Ведь, порою, обе, на первый взгляд, абсолютно разные вещи оказываются красивыми. И не одна красивее другой, а просто красивыми по-разному. Что прекраснее – осень или космос?
Я писал, что некорректно разбивать некие понятия на подклассы, но у любого правила есть исключения: можно, по-моему, выделить элементарные виды красоты. Тогда красота – это эклектика этих элементарных частиц. Впервые подобное понимание красоты пришло ко мне этой зимой, в Эрмитаже.
У меня нет какого-то определённого любимого времени года, каждое я люблю за что-то своё, присущее только ему. Зиму бы сравнил с транквилизатором для беспокойства. Конечно, для моего личного спокойствия, а спокойствие - понятие очень индивидуальное, зима – идеальное время. Мне приятно находиться на холодной улице, по которой никто, кроме меня, не идёт. Люди боятся зимы – боятся темноты, холода, безлюдия. Они, вообще, почему-то склонны жаться друг к другу. Действительно, есть какая-то в этом закономерность – в Финляндии, Швеции и других северных странах преобладают люди медлительные, размеренные, не очень коммуникабельные, в то время как афроамериканцы, живущие в жарких странах, известны своей импульсивностью. Вероятно, есть какое-то научное объяснение.
Не знаю, как объяснить это, но зимой я слышу тишину, приобщаюсь к ней. Только не ушами – звуки тут не при чём. Она приходит в момент, когда идёшь мимо неработающих фонарей, вкушая хруст снега под ногами. Именно в такие минуты тишина и даёт себя обнаружить. Повторюсь, я не знаю, как это объяснить. Меня, кстати, удивляет тот факт, что, когда человек не может что-то объяснить, его в этом обвиняют. Не всё ведь изъяснимо. Ладно, речь шла о другом.
Посещение музеев в зимнее время имеет особое свойство: вся эта холодная атмосфера спокойствия достигает там, в плену строгого великолепия, апогея, высшей своей точки. В тот момент я как раз продвигался в сторону Рафаэля, то есть шёл по залам, располагающимся вдоль набережной. Я подошёл к окну. К тому моменту уже почти стемнело. Это самое мистическое время. Я бы назвал его «видимая ночь». Нету света, но нету и тьмы. И не засияешь в солнечных лучах и не спрячешься в ночь. Всё на несколько минут как будто застывает в удивлении. Зима в этом году была очень тёплая и, видимо, в один из локальных ледоходов замёрзшая река создала огромную трёхмерную скульптуру между двух гранитных границ. И я увидел эту красоту ужаса. Да, именно красота ужаса. Огромные глыбы льда, громоздящиеся друг на друге на фоне обессиленного страшной болезнью неба, которое изредка что-то шепчет. Прислушавшись, можно уловить его стоны: «Спасите!» Мне, почему-то, вспомнилось, что раньше зимой трамвайные линии клали на лёд и вагоны ехали прямо по Неве. И я представил себе в тот миг такой трамвай, медленно, еле слышно, ежась от промозглого северного ветра, пробирающийся межу этих глыб. Как ребёнок, чудом выживший после бомбёжки, пробирающийся по улицам безлюдного города, с ужасам озираясь вокруг, видя лишь руины родного места. Как бы этот трамвай сейчас был кстати. Почему-то меня в такие моменты охватывает необычайный экстаз какой-то… первобытности что ли, общности с природой и её чувствами. Я покрываюсь мурашками, чувствую себя одной из этих огромных глыб. Я тоже хочу лежать среди них и смотреть на проходящих мимо людей, на дома, на машины. Я хочу быть частью великой силы: природы. Красота природы – красота хаоса, масштаба, ужаса и разгула. Есть в ней что-то первобытное, варварски прекрасное.
Это одна красота: красота ужаса. Но есть и другая – красота гармонии. Кажется, хаос и гармония – вещи несовместимые. Ан нет! Красота объединяет противоположности. Изымает из них крайности и показывает миру. У меня красота гармонии, в первую очередь, ассоциирующаяся с архитектурой Петербурга. Особенно гармоничной мне всегда казалась стрелка Васильевского острова. До появления там фонтана. Что ещё? Классическая живопись (кстати, не очень любимая мною), бесспорно, классическая музыка. Я не могу сказать, что люблю эту классическую, выстроенную красоту. Нет! Порой она вызывает у меня скуку и дремоту. Но она вводит меня в состояние равновесия и внутреннего уюта. Как кофе. Скажите мне, уважаемые любители этого напитка, считаете ли вы его вкусным? Думаю, ответ будет отрицательным. Кофе люди любят за специфическое состояние, наступающее после его употребления, за особый аромат, который витает вокруг человека, выпившего этот напиток. Так и тут – не процесс а эффект любования этой красотой причиняет мне радость. Впору начать говорить о золотом сечении, но позвольте мне воздержаться.
Все эти виды красоты встречаются и в человеке. Ведь пользуются же популярностью мужчины-медведи и женщины мотивируют свою склонность именно тем, что в таких мужчинах они видят животных.
Это далеко не всё. Например, красота абсурда. Хотя, признаюсь, это на любителя. Не все её воспринимают, некоторые даже пугаются и презирают. Сразу хочу пресечь неправильное восприятие этой красоты. Абсурд пытаются подстроить многие, но они даже не догадываются, что это сложнейшая наука. Я знаю совсем немного людей, которым это удаётся более или менее успешно. Для создания такой красоты мало ума или таланта в отдельности. Необходимо и то и другое вместе. Тут имеет смысл упомянуть Хармса, великого ваятеля этого вида красоты и его утверждение: «На самом деле я намного умнее и куда меньше талантлив, чем думают». Многие не верят в ум подобных людей. Действительно, при чём тут ум? Так вот ум, по-моему, нужен для того, чтобы из моря, в котором штормит талант, извлечь самые высокие волны.
Кстати, на днях наблюдал абсолютно потрясающую картину, но забыл описать её в дневнике. И, раз уж зашёл разговор о красоте абсурда, то настало самое время исправить это недоразумение.
Шёл я мимо помойки. Самая банальная конструкция: четыре башни-контейнера, а за ними – крепость для более габаритного мусора. Этот импровизированный замок всегда осаждают местные бомжи, причём все участки между ними распределены. То есть каждому бомжу – свой «замок». Проходя мимо этой помойки, я с удивлением обнаружил, что кто-то вынес туда чёрный рояль. Он величественно, с типично пожилой, немного помятой, но оттого даже более сильной, помпезностью, взирал на мир из-за мусорных баков. Я не представляю себе, кому в голову могла придти мысль вынести на помойку такой инструмент. Хотя далеко и не первой свежести но, всё-таки, рояль. Бомж, копавшийся в одной из «башен», поднял голову, секунды две смотрел на рояль, потом вдруг резко подошёл к нему, поднял крышку и начал на нём играть. При чём он играл так торжественно, исступлённо и пронзительно, что я невольно застыл, наблюдая его игру. Прекрасно-дикая мелодия, сопровождающаяся странным скрежетом, скорее даже стонами, исходящими из нутра неисправного инструмента. Как будто он играл гимн. Гимн «новой голытьбы», гимн пропавшего времени и людей. Как Нева весной, улица бурлила, перекатывалась, растекалась. Потоки, исходящие из рояля, заполонили всё пространство, всё замерло и слушало. И мне не хватает слов, чтобы описать всё это. Возможно, я описываю слишком внешние вещи, не говоря о главном. Мелодия была какая-то… неземная, что ли?! Если на других планетах есть музыка, то она, наверное, сродни вот такой.
Внезапно, бомж-музыкант оборвал игру, схватил железную палку, лежавшую неподалёку, и со злостью, даже неистовством стал крушить инструмент. Хотя, «крушил» слишком неподходящее слово. Это была следующая часть симфонии, параллельно с которой инструмент разваливался. А делал бомж-музыкант вот что: открыв крышку, он стал что есть силы лупить палкой по струнам. Они при этом издавали ещё более невообразимые и, что удивительно, гармоничные, звуки, чем во время обыкновенной игры. Параллельно с музицированием, бомж-музыкант что-то неистово рычал, хрипел и издавал другие звуки, описанию не поддающиеся. Какофония достигла апогея, когда он начал ещё и пританцовывать. Дикое этническое зрелище. Как будто бы я находился рядом с языческим капищем. А бомж был волхвом, общающимся с Богами. Шабаш муз. Беспощадный и кровожадный. Они упивались великим творческим актом, пожирая при этом плоть играющего.
Вот она, красота абсурда. Гениальный бомж, играющий величественное произведение на поломанном рояле с помойки в спальном районе Ленинграда. Это не может не восхищать меня.
Это только несколько видов красоты. На самом деле их значительно больше и, что примечательно, все они встречаются в Петербурге в самых разнообразных сочетаниях. Вот, например, Инженерный (Михайловский) замок. Красота гармонии бесспорна. Но, при этом, сколько же в нём дикости! По легендам, тень императора, задушенного в этих стенах, до сих пор неприкаянно бродит по залам. Огромный демон, сидящий на крыше замка, устремил свой пронзительный взор вдаль, поверх крыш и куполов?! О нём писал ещё Андреев и, поверьте, это не выдумка. Надо просто суметь увидеть. Вот вам и слияние красоты дикости и красоты гармонии.
Порой город кажется жестоким. Как он выдавливает, высасывает случайно оказавшихся в нём людей, оставляя лишь сильнейших! Петербург, действительно, давит. Мне иногда кажется, что фашисты не дошли бы, даже при желании до центра. Город просто смял бы их собой. Выйди немцы на Невский, дома бы сдвинулись, как море за Моисеем. Грифоны с мостов слетели бы и заклевали бы их. Атланты, огромные, холодные глыбы, давили бы их своими ступнями. Кони Клодта ржанием в ночи бы наводили на них ужас.
Хотя сейчас он ослаб. Как будто там, наверху решается что-то более важное, и город временно приспустил вожжи. Появилось очень много «не тех» приезжих людей, которые чувствуют себя удивительно вольготно. Они другие, чужие. Пытаются превратить город в палимпсест, поверх старых надписей, летописи города, они оставляют слои нечистот, горы неразборчивой порнографии. Всё замазывают, все главы славной истории, переписывая её на свой лад, скрывая правду. Спрятаться от них можно только в музеях, которых они панически боятся. Даже Невский занят ими полностью! Не как в Подстолии, где они пока заняли половину, а полностью! Пустые улицы, наполненные людьми. Пустые улицы, гремящие от звука мобильных телефонов и плывущих под похотью блядей. Город они называют не Петербург, не Ленинград а, исключительно – «Питер». (Мерзейшее, на мой взгляд, слово. Особенно, из уст глуповатой институтки услышать: «Питер – мой город, всегда это говорила и буду говорить!») На главной улице города убрали всё, что можно! Рушат дома, предлагая взамен фальшивку. Из магазинов – сплошь женская одежда, драгоценные украшения да салоны мобильной связи. Оставили, в качестве подачки, несколько забегаловок, пышечную, например. Всё посетители этих фортпостов хитро переглядываются, ощущая себя  защитниками Бреста. Идёшь, порой, по городу. Ливень, грязь, вспышки молнии над Петропавловской крепостью. И ты, чувствуя в этой молнии близость к небесам, падаешь на колени в лужу, в грязь, и, обезумевшим, срывающимся голосом, начинает вопить, обращаясь к городу, просишь его быть жестоким, уничтожить этих страшных людей, разрушающих его нутро. Просишь, взываешь и умоляешь не проявлять слабость, вернуться к его былым нравам, суровым, но справедливым. Когда же? Когда?

В последнее время меня начинают пугать мои знакомые (раньше они пугали всех, кроме меня). Хотя после того, как я увидел, как две девочки в метро целуют изображение мобильного телефона в журнале, мне уже ничего не страшно! Впрочем, я отвлёкся. Так вот, в первую очередь пугает меня Брзжж. Я, честно говоря, думал, что он уже оставил это бесовское увлечение, но, видимо, всё плохое имеет свойство клея: отодрать с концами довольно сложно. Брзжж, как настоящий фугас (буду теперь пользоваться «подстольной терминологией»), всегда ограждал себя от девушек и, естественно, его первой любовью стала проститутка. Не в прямом смысле слова, конечно. Но она является обыкновенной шалавой из спального района, которая считает, что раз район спальный, то и она должна соответствовать его названию и спать со всеми подряд. Где и как они умудрились познакомиться, я до сих пор понять не могу. Знаю одно: случилось это загадочное событие в начале лета. Воистину, мой друг в то время просто осатанел. Я не мог узнать его! Он даже побрился и прикупил новые ботинки! Наблюдать сцену их сближения было одновременно и комично и грустно. Она, попивающая ягуар и он, читающий ей в слух Блока и Иннокентия Анненского, более того – пытающийся ей что-то объяснить из того, что же всё-таки сокрыто в этих стихах. Она, тем временем, кидает недвусмысленные взгляды на сидящего неподалёку Жоржа. Жорж лишь грустно вздыхает и плюётся. После пяти минут таких взглядов плевок достигает физиономии Пермы (имя возлюбленной нашего героя). Брзжж пытается заступиться, его удерживают. Он орёт, что вызывает Жоржа на дуэль, на что тот отвечает: «С подкаблучниками не стреляюсь». Помирились они только в середине августа, когда Брзжж, наконец, бросил эту вертихврстку. Мириться, кстати, он пришёл с цветами. Что характерно.
Во время влюблённости, Брзжж бросил пить, поступок для него вообще неслыханной дерзости. Когда же наш юный герой стал замечать, что чтения Блока и Анненского не интересуют Перму (ей больше нравился ягуар), он решил, что она уже всё это знает и без него, винил во всём себя: в том, что у него не слишком широкий кругозор, не слишком богатая речь. Он думал, что она пьёт как и все поэтессы (с чего он считал её поэтессой?!) и поощрял её вечерние посиделки на скамеечке. Когда она уходила в неизвестном направлении в компании взрослого мужчины, он думал: «Её слушают даже такие взрослые люди, какая же она у меня умная!» Положение спас Жорж. Как и всегда, наш гуру предпринял несколько экстравагантный способ спасения. Но тут было не важно средство, главное – цель. На примере этого, можно показать, насколько тонко он разбирается в людях.
Дело было так. Сидели мы как-то раз у Жоржа за столом, слушали излияния Брзжж по поводу его пассии. Жорж курил, хмыкал при особо сентиментальных фразах оратора, потом, в одну из редких минут молчания, он выпил две стопки и выпалил нарочито медвежьим басом: «Вот ты её любишь, а она сейчас, быть может, в туалете сидит и какает, простите». Брзжж скривил физиономию, добежал до кустов, а через три минуты вышел оттуда сияющий, заявив: «Друзья мои, не нужно мне всего этого! Давайте лучше по рюмашке! Перезвон, дай я тебя поцелую!» И он поцеловал подбежавшую собаку в нос. В этот день пир мы закатили на редкость. Брзжж бредил и визжал, купался в лужах и мазал себя грязью. Разговаривал с Тургеневым и звонил по телефону в Кремль. Жёг Кострому, ел куличи, голышом пел песни волжских бурлаков. Пил с сабли. Естественно, больше всего тостов в тот день поднималсь за красноречие Жоржа. И не зря.
Так вот, к чему я всё это рассказал? Судя по всему, Брзжж вновь попал под каток этих фурий! Причём объектом его вожделения вновь стала всё та же Перма. Судя по всему, её сейчас некому снабжать ягуаром, поэтому она решила немного растрясти Брзжж. Добрый и по-пьяному наивный Брзжж простил её и возобновил общение.
Вновь, лишь только он переступил порог моей квартиры, я услышал давно не произносимые в моём присутствии, речи. Хотелось взять что-нибудь тяжёлое типа трамвайного рельса и хорошенечко треснуть Брзжж по голове. Спасибо Шлидерманам, удержали. Их бороды всегда настраивают меня на более добрую волну. Вообще, борода всегда склоняет к чему-нибудь хорошему. Может, потому что она такая мягкая?
Братья сказали мне, улучив минуту, когда Брзжж временно не было поблизости, что в гостях у Парта сегодня будут Жорж, Николай Александрович, Цукерванек и Игорь Диатез и они уж там что-нибудь придумают. Сначала, правда, мы попробовали старые способы, но фраза про туалет (сказанная, правда, без медвежьего рева) уже не действовала на нашего впечатлительного друга. Видимо он смирился с тем, что хоть что-то от простого человека у Пермы, всё-таки, должно быть. Может, Перезвона на неё натравить? Эту мою идею, кстати, оценили.
Да, в лишний раз убеждаюсь, что блядство – это как электрический заряд: пропустишь его раз через себя, и надолго останешься под его влиянием. Так что надо сжаться, как дохляк на морозе, терпеть и не давать ему течь через тебя. Годы тренировок – и ты превращаешься в диэлектрик, для которого непропускание заряда является вполне нормальным состоянием. В целом, потворство своим слабостям плохо не только самим своим фактом, но и тем, что познаётся вкус быстрой сладости. Так и у Брзжж – как его теперь отучить от этого? Наш нежный вампир…

Теперь пару слов о нашем друге, которого мы сегодня собирались навестить. Зовут его, как я уже говорил, Федя Парт. Внешне он похож на большое количество теста. Очень мягкий и расслабленный. Руки у него всегда мокрые, когда с ним здороваешься, сразу вспоминаешь школу и влажные тряпки, которыми стирали с доски. Когда мне было лет 6-7, родители мне купили книжку из разряда «Почемучка». И там был вопрос: «Как бы выглядел человек, если бы у него не было костей?» Ниже была приведена картинка такого человека. Иногда я вынашиваю мысль послать составителям книги, ежели те соберутся её переиздавать, фотографию Феди в качестве замены картинки в книге вполне нормальным примером живого homoсапиенс без костей.
Характер у Феди соответствующий. Мягкий и вязкий. Одобрение заменяет в нём радость, непонимание - злость. Даже не могу представить себе злящегося Федю! Ещё сложнее это сделать из-за не сходящей с его лица полуулыбки (иногда это называют улыбка Будды). Из-за этой полуулыбки он немного напоминает мне пеликана.
Федя, в отличие от почти всех моих знакомых, живёт удивительно гармоничной жизнью. Занимается литературой (впрочем, его изыскания кажутся мне достаточно скучными). В качестве наследства ему досталась 8-комнатная квартира и бабушка на Васильевском острове. 5 комнат они сдают, остальные три (к слову, самые лучшие), оставили себе. Так что особых финансовых трудностей не испытывают. Федина гармония достигла таких размеров, что у него даже пропало похмелье. Этот факт, в совокупности с вечным спокойствием, сиянием, которое порой начинает исходить от него, наводит меня на мысль, что он один из разряда Богов. Пусть и не самого высокого пошиба.
Я как-то раз наблюдал Парта, пишущего один из своих рассказов. Это, воистину, было удивительное зрелище! Он делал это примерно с тем же видом, с каким камень встречает рассвет или закат. То есть признаки жизни на лице сведены к минимуму. Лишь редкое приподнимание бровей. Я, лично, писателя во время сочинения книги представлял несколько в другом состоянии. Но, как мне это вполне свойственно, я ошибся, пытаясь угадать что-то человеческое. Видимо, это чутьё у меня развито не лучшим образом.
У Парта, как ни странно, довольно много поклонников. И, по доброте своей душевной, он всегда принимает их у себя. Выслушивает их излияния и, порой наивные, суждения.
О его творчестве я особо много рассказывать не буду. Скажу лишь, что оно мне не нравится. Уже цитировал по ходу дневника и не поленюсь сделать это ещё раз: «Искусство должно быть лёгким. Не поверхностным, заметьте, а именно лёгким». Читать рассказы Парта – это целое мероприятие. Я бы даже сравнил это с какой-то работой. Он даёт только превосходный мрамор. Скульптуры вы делаете сами. По-моему всё, о чём он пишет, можно сказать куда проще. Впрочем, не мне тут судить. Да и хватит об этом.

В подъезде у Парта мы встретили Шекеля. Не поленюсь уделить и ему пару строк.
Итак, в Федином лифте живёт бездомный интеллигент Шекель Лисицын. И как-то все настолько свыклись с этим обитателем, его дворянскими манерами, мягкостью доброжелательностью, что никто и не пытается его выгнать. Он всегда скрашивает нам поездки в лифте, когда мы приходим в гости к Парту. Чем-то он напоминает Раскольникова. И по внешнему описанию, и, даже чем-то по характеру, и лифт соответствует этому: очень похож на шкаф. В Петербурге ещё остались эти «лифты самообслуживания». Чтобы войти надо открыть его дверцу, потом закрыть её, а после этого закрыть ещё своего рода ставни и только тогда можно ехать. Многие Федины знакомые жалуются, некоторые даже отказываются ездить. А мне нравится! Ни разу не застревал, по крайней мере. А тут, тем более, ещё и такая компания: Шекель Лисицын собственной персоной.
История его попадания в лифт весьма печальна. Раньше он был честным советским гражданином, работал, кстати, в русском музее. Жил на Васильевском острове, в большой квартире. Но, когда советскую власть свергли, на эту квартиру нашлось весьма много охотников. Сначала просто просили продать. Он, естественно, отказался. Поднимали цену – он в никакую. Сказали, что будут по-плохому – не испугался. А противостоял ему тогдашний депутат (ныне известный чиновник, к слову). Обвинили его в изнасиловании, засадили. Вышел – квартиры нет. Пошёл в милицию – там ему вообще сказали, что он мёртв. Умер в тюрьме на первый же день. Даже соответствующий документ показали.
-Так вот же он я, живой!
-Нам нужны документы, что вы живой, а то мало ли. Да и вообще, ваше присутствие тут ещё не доказывает, что вы живой. Откуда ж мне знать, что вы тут живой передо мной стоите?! Вы там дышите вообще? Дышите, спрашиваю?
Шекель подышал.
-Ну, не знаю. Документ принесите, что вы живой, тогда будем разбираться.
-Так, где я их? Эти документы.
-Следующий!
После полугода хождения по инстанциям, он отчаялся вновь стать живым и поселился в Федином лифте. Ему многие предлагали жить у себя, но он гордо отказывался. Только на зиму, когда становилось совсем холодно, Шекель уходит к одному знакомому художнику.
Иногда новые жильцы, доселе не видавшие «лифтового», пытаются выгнать его, но всегда ему на помощь приходят старые поселенцы, грудью падающие на амбразуру. В таких случаях достаточно сказать «Как же вам не стыдно! Это же Шекель Лисицын!» И, как ни странно, все в ответ понятливо кивают головой и соглашаются на его проживание в лифте. Видимо, в словосочетании «Шекель Лисицын» по умолчанию есть что-то магическое.

Парт был не один. В комнате у него сидел остроугольный юноша, который очень вызывающе оглядел нас, лишь только мы вошли. Звали этого юношу Снобсс. Один из его углов меня особенно волновал. Нерешительность – тот угол, который может так выдвинуться, что, проткнув небесный купол, он выпустит всю небесную воду, которая полностью затопит земной диск. И никакие атланты тогда не…
Сидел он на диване. Парт же расположился в своём огромном мягком кресле «а-ля Обломов» и курил.

Снобсс, сразу после того, как представился нам, продолжил разговор, который они, видимо, вели в наше отсутствие. От Снобсса веяло подростковым штыковым самодержавием. В начале почти каждого предложения он, зачем-то, видимо для убедительности, говорил «Да». Кстати, такую же отвратительную привычку имел Бродский. Только он ставил «да» в конец предложения.
-Да, написание книги, - слишком деловито, даже как-то наигранно сказал он,- это, конечно, тяжелейшая задача. Надо чётко определиться, как и для кого. Да, я нахожусь в полной уверенности, что если мы возьмём даже самого простого человека с его бытовыми проблемами и мыслями и полностью, подчёркиваю - полностью опишем его мысли, шаг за шагом хотя бы на протяжении дня – то, клянусь, это будет одним из величайших произведений всех времён. Что уж там говорить, если нам удастся полностью продублировать мысли человека, представляющегося нам более интересным.
-Не согласен, - донёсся из сигаретной дымки голос Парта. - Вы компьютеризируете искусство. Творческий акт – он на то и творческий акт, чтобы быть плодом фантазии. Написание книги – это большие затраты энергии со стороны автора. И она, эта энергия, всегда содержится в завершённой книге. В большем или меньшем количестве. Долгие годы стенаний под огромным столбом своих мыслей, создающим в окрестности писателя давление, выше обыкновенного. Кривляния голышом перед зеркалом. Ну куда без того всего?! Если вас послушать, так камера, поставленная посреди улицы, снимающая целый день, снимет величайший фильм в истории?!
-Нет, вы меня не так поняли. Я отнюдь не говорил, что сами мысли представляют собой особую ценность! Нет! Я говорил о том, как проследить сам процесс мышления. Как одна мысль вытекает из другой, образуя эту непрерывную цепочку ассоциаций, не зависающую ни на секунду. Ведь это удивительно! Как совершаются великие открытия и как пишутся великие книги? Получается, непрерывная функция обычных ассоциация приводит нас к чему-то революционно новому?! Но из этого вытекает, что всё уже и так заложено, человек ничего не придумывает, ему лишь везёт с этой последовательностью ассоциаций! И всё уже есть, до некоторого просто ещё не «доассоциировались».
-Ну, уж, знаете, к литературе это не имеет ни малейшего отношения. Скорее, медицина. Или биология.
-Разве?
-Конечно! Как вы думаете, сможет хоть один человек прочувствовать эту цепочку? Сможет ли хоть один человек, смотря на дерево целый день, ощутить его жизнь? И даже если и литература. То при чём тут величайшее произведение. Оно будет слишком частным случаем, решением всего одной проблемы. Нет, нет.
-И, всё-таки, вы меня не поняли, я совсем о другом…

Лично мне всё это надоело минут через пять. К какому-то моменту я уже просто не мог терпеть. Ненавижу слушать писателей! Пытаются найти одну сторону у многогранника и выдать её за всю фигуру. Почти всегда уверены в том, что правы, не допуская, что не правда - это не обязательно не неправда. Единственный момент, когда они собираются с мыслями и начинают рассуждать более объективно – это во время написания книги. Там то не нахалявишь. А в разговоре можно. Собеседника то не жалко.
Тогда я прибегнул к тактике, всегда применяемой мною, когда у Парта случаются подобные случаи словоизлияния. Моё излюбленное занятие в такие минуты состоит в том, что я, заварив крепкий чай, выбираюсь на балкон и смотрю на Стрелку Васильевского острова.
И сразу мысли мои унеслись абсолютно в другие сферы, я вспомнил о своём «походе» в Подстолию. Состояние удивительной лёгкости, какой-то неистовой жажды жизни ассоциируется у меня с этим событием. Не знаю, правильно ли я выражаюсь, но там, в Подстолии, было много жизни. Она была толстой в хорошем смысле этого слова.
Монотонность снующих внизу людей вскоре убаюкала меня, и я заснул прямо в кресле, поставив чашку на ручку кресла. Часто бывает, что такие короткие сны получаются какими-то… тревожными, что ли. Сон, действительно был очень странный. Неба не было. Просто огромная угрожающе-синяя оболочка, без каких бы то ни было признаков солнца. Но, всё равно, свет откуда-то шёл. Очень сложно объяснить это, но было очень светло. При этом никаких конкретных источников света не было. Я шёл вдоль бесконечной аллеи. Деревья были покрыты пылью. Не знаю почему, но это очень взволновало меня. Пыльные деревья – это так неестественно. Прямо-таки какой-то флаг, символ неестественности. Я стал в бешенстве стирать пыль, но, неожиданно, проснулся. Как выяснилось оттого, что чашка звонко упала на пол. К счастью, не разбившись. Но чай предательски стекал по балкону, угрожая стать достоянием шевелюр людей, проходящих под ним. Я поспешил на кухню за тряпкой, чтобы вытереть образовавшуюся лужицу. Признаться, я лелеял надежду на то, что Парт уже договорил. Но куда там: братья, Баэнет-Баэнет и Брзжж жевали пирожные, запивая их чаем, и перешёптывались о чём-то своём. На Снобсса было жалко посмотреть. Он остался один на растерзание Парту и, наверное, сто раз уже проклял всю эту литературу вместе с Партом и Васильевским островом в придачу. Бедолага сидел с абсолютно потерянным лицом и пытался слушать. Пот обильно стекал с его тощего лица.
Я как можно быстрее проскользнул на кухню. Там хозяйничала бабушка Парта. Она жарила и парила у плиты, напевая себе под нос Вертинского. Судя по запаху, обед нас ждал знатный. Я попросил тряпку и отправился обратно на балкон. Кстати, просто так взять тряпку оказалось делом не столь уж и простым. Я с трудом отделался от притязаний Фединой бабушки на мой желудок. Она, конечно, полностью соответствует всему Фединому микрокосмосу. Другой бабушки я у него и представить не могу. Этакий интеллигентно-божий одуванчик. Вот только бы не испытывала она столь непреодолимую тягу к моему желудку! Впрочем, простительно. Как и любому другому блокаднику.  
Федя так вошёл в раж, что даже с балкона были слышны его возгласы:
-Романтика, говорите (видимо, юноша имел неосторожность что-то ответить Парту). Романтика!? Гадость эта ваша романтика. Хуже супа из вермишели с молоком из детского сада. Многие люди следят за своей внешностью. Вам ли этого не знать (было сказано с язвительностью)? Они принимают грязевые ванны, ходят в атлетические клубы, часами крутятся перед зеркалом. Ровно так же многие следят за своим… как бы его поудачнее назвать? Уровнем романтизма, что ли. Но, в результате, они теряют его вовсе. В понедельник – на крыше вино пить, во вторник – на развод мостов сходить, в среду - … Разве это романтика?! По-моему, она должна возникать спонтанно. Просто по своему определению! Другое дело – её наигранность. Меня раздражают те люди, которые способны сказать: «Ну, это ты сделал для излишней романтичности, фи! как неинтересно!» Они ни хера не понимают, друг мой! Ни хера. Романтика ведь сама по себе и есть наигранность. Приведу пример. Вот чем обыкновенный петербургский раздолбай занимается в день рождения гарного еврейского хлопца Иосифа Бродского? Ответов может быть множество, но всего один можно признать верным. Человек, который достаточно любит и уважает Иосифа, хотя он ещё и тем гугенотом был, непременно должен не полениться, взять друга (а лучше - двух) отыскать дом, в котором жил поэт, усесться там на ступеньках, подстелить газетку «Правда», поставить на неё бутылку водки и до вечера читать друг другу стихи, запивая их принесённой жидкостью. Смею вас уверить, что газетка здесь не менее важна, чем чтение стихов или водка. Именно «Правда» и именно на лестнице. Разве это не наиграно?! Конечно, наиграно. Но это, в каком-то смысле, прекрасно! Другое дело, что на романтику нельзя строить планы. Вариант, описанный мною выше – исключение. В такой день можно заранее предугадать романтикоманию. А в целом – романтикомания возникает спонтанно. К сожалению, зачастую в тот самый момент, когда девать её некуда. Романтика – это, по-моему, просто-напросто душевная болезнь. Есть даже привыкание к романтике. Как к наркотикам.
Молодой человек к тому времени напоминал забытого на два часа в бане человека. Он покраснел и обессилел. Я понял, что необходимо принять меры и, как бы невзначай, постучал себя по животу. Федя намёк понял и не мог не предложить нам поесть. Все обрадовались. Во-первых, бабушка - известная кулинарка, во-вторых – некая перемена обстановки могла сорвать Парта с болтунской волны. Цукерванек, Николай Александрович, Жорж и Игорь Диатез, к сожалению, уехали в Новгород, и придти не смогли. Так что мы имели полное моральное право приступать к трапезе.
Через десять минут все уже сидели за столом. Парт и Шлидерман-старший расстелили огромную белоснежную скатерть, и к обеду всё было готово. За едой, слава Богу, возникла, так называемая, рифма разговора, такое состояние, когда вроде разговор интересен, но, с другой стороны, не требует постоянного напряжения и осмысления. Ты как будто бы лишь отвечаешь в рифму, не задумываясь о смысле. Сноббс, кстати, оказался неглупым малым. Этот его идеализм – лишь признак слишком молодого возраста. Этому, в известных границах, подвержены все мы.

Мимо стола проползал таракан.
-Таракан! – закричал Баэнет-Баэнет. – Голубоглазый то какой!
-Настоящий ариец, - отреагировал Шлидерман-младший, хрустнув во рту малосольным огурцом.

Бабушка суетилась и бегала от стола до плиты и обратно. Стоит отметить, накормила она нас по высшему сорту. Огромная порция борща, свинина, блины, пирожки с луком и яйцом, не говоря о всякого рода мелочах типа огурцов, помидоров и пр. Естественно, перед нами она уже выступила не в кухонном фартуке, а в потрясающем (пусть и старомодном) наряде. Венцом всего этого служила потрясающая брошь невообразимых размеров.
-Фамильная ценность бабушки Клеопатры, - похвасталась она.
Только накормив нас всех, она позволила себе сесть за стол и приступить к еде. Впрочем, поесть ей не дал один из братьев, между ними завязалась какая-то дикая дискуссия о трамваях (Шлидерманы – известные защитники этого вида транспорта, который так безжалостно убирают с улиц нашего города).
И тут случилось самое знаменательное событие этого вечера. Парт вытащил из ящика письменного стола толстенную тетрадь, порылся в ней, нашёл нужную страницу и, выпив для порядку, 100 грамм, попросил минуту внимания.
-Так, друзья мои, специально для вас написал небольшой анекдот, - начал он. - Вы всегда высмеиваете эту мою периодическую «толстовщину» как вы её называете. Честно говоря, и самого стало в последнее время тошнить от неё. От этой «толстовщины» в плохом смысле этого слова. Толстовщины, которая частично перекочевала и в советскую прозу. Да вы и сами, наверное, заметили, что я сегодня обошёлся без «русского, круглого». Критической, переломной точки я достиг, когда, недавно открыл Сологуба, чтобы освежить в памяти его рассказы, столь мною любимые. Сразу скажу, что, само собой, я и сейчас не имею ничего против Сологуба, но эта «толстовщина» проскакивает у него настолько рьяно, что… Хотя, однозначно очень сложно объяснить, что же это такое – «толстовщина» в плохом смысле слова. Это передаётся скорее на уровне ощущений. Приведу несколько фраз дабы, не объясняя напрямик, показать, что я имею в виду под этим термином. Тут, действительно проще показать, чем определить. Итак, прочёл я следующее (он достал записную книжку из внутреннего кармана пиджака):
«Верочка вдруг ясно покраснела. Ей вспомнилось многое, милое. Вспомнилась сладкая весенняя тоска, белая ночь, Нева, прогулка с молодым Козловским. Так живо вспомнились его весёлые глаза, которые умели становиться такими глубокими и задумчивыми. Захотелось опять увидеть его».
-Потом, буквально через две страницы:
«Верочка и Николай шли рядом. Долго не видались. А теперь стало так сладко. Николай сказал: «Верочка, мне надо вам сказать кое-что». И он рассказал её, что уходит в армию. Добровольцем. Верочка вспыхнула. Заспорили, поссорились, помирились, - ах, много ли надо времени!»
-И всё это, друзья мои, плоды «русского, круглого»! В СССР всё это переродилось в «Московскй» и «Советскй» вместо «Московский» и «Советский», а, так же, всякого рода, «приятный на ощупь сухарь его рабочей ладони». Даже сейчас иногда звучит фраза: «фильм получил хорошую прессу». Фу, гадость какая! Тогда-то у меня родилась идея написать что-то наподобие издевки над самим собой. Написать рассказ, который целиком и полностью состоял бы из этих толстовских примочек, даже, быть может, гиперболизированных. Итак, выставляю на ваш суд. Далее он прочёл следующее (привожу дословно – после прочтения не поленился переписать):

«Дневник Лизочки Мстиславской-Шредер».
2 июля.
Просто я стараюсь знать себе цену. Да, я дама из лучших петербуржских семей. Уроки танцев проходили под чутким руководством Михайловского, а уроки фортепьяно мне давал сам Дронов!
4 июля.
Ходили на яхте. Отдалась Михайловскому. Мне так стыдно! Как я теперь буду смотреть в глаза Грибову, преподавателю французского из гимназии. Все девочки хотят с ним связи, а он смотрит только на меня, так томно, с таким вожделением. И это его шаловливое поглаживание по моим коленям. Ах, эти встречи в саду…
А Михайловский был так груб со мной! Но я была пьяна и согласилась на эту глупость! Как я могла!? Он так грубо сдирал мои панталоны, шептал такие пошлости! Его красное, потное лицо! Не то, что Грибов, нежный, кроткий, чуткий. Самый любимый!
5 июля.
Сегодня салон у Шерер. Показывали собак. Эта шалунья Фи-Фи, пудель госпожи Балтийской, цапнула меня за палец. Но я вела себя именно так, как и должны была себя повести в одном из лучших петербуржских домов. Просто чуть погрозила пальчиком и сделала строгое личико. Ах, хоть бы это отметили в свете!
10 июля.
У Мальцевых давали Брамса. Потом молодёжь отъединилась, юноши читали свои стихи. Сначала робко, потом уже осмелев. Ах, эта молодая волна. Чудно! Совсем мальчишки, на год-два старше меня, а уже чувствуют рифму, ищут слово. Попросила одного из них подписаться у меня в альбоме. Договорились о встрече в Летнем саду.
11 июля.
Гениально! Я буду покровительствовать этому молодому, робкому юноше в очках. Его стихи, ах, как прекрасны! А как он сказал мне «вы – покровительница муз». Он разгадал мою тайну!
Решила издать сборник моих любимых стихов Блока. Мой тонкий вкус известен каждому, я смогу выбрать, действительно, лучшие стихи. Папа обещал помочь деньгами. Я уже придумала название сборнику: «Ночь, улица, фонарь, аптека». Правда, оригинально? Это будет просто игрушечка, а не книга!

Конечно, всем очень понравилось. Тем более в исполнении Парта. Самоирония, заслуживающая уважения!
Бабушка долго не хотела нас отпускать. Пришлось ещё немного опустошить запасы партовского холодильника, чтобы бабушка была уверена в том, что «мальчишки заморили червя».

Обратно мы тоже решили пойти пешком. Съели мы порядочно, так что, даже при желании, быстро мы идти не могли. А желания такого, судя по всему, ни у кого и не было. Люди мы все свободные, работой не обременённые, так что силы нам беречь не на что, можно отдавать их полностью ради сиюминутного гарантированного результата, вместо того, чтобы экономить на возможный успех в будущем.
Не перестаю удивляться, каким своеобразным обаянием обладает спальный район в солнечный день. На красоту Невского и строгость Лиговского он достойно отвечает тишиной, центр которой как будто бы находится на Волковском кладбище. Оттуда она распространяется во всех направлениях, чуть-чуть приостанавливая время. Даже трамвай, не смотря на старые, разбитые пути, ехал удивительно бесшумно. Разговаривать мы стали тише и темы разговоров тоже приобрели более спокойный оттенок.
Мы много прошли за день и довольно сильно утомились. Подсчитав наличность, мы обнаружили, что денег как раз хватает на то, чтобы взять по чашке чая в забегаловке (более правильное определение – рюмочная средней грязности). Такое заведение как раз повстречалось нам, и мы не преминули туда заглянуть. Посетителей особо не наблюдалось: за соседним столиком сидел охранник и читал газету, в углу, за залитым пивом столом сидел заснувший потный толстяк, очевидно пьяный и омерзительный. В другом углу сидела парочка, мужская составляющая которой была в изрядном подпитии.
Мы молча пили чай, наслаждаясь отдыхом от долгой прогулки, как вдруг в заведение ввалился вдребезг пьяный человек лет тридцати. Вид он имел помятый. Внешность автоматически содержала в себе алкоголизм. Я бы сказал даже так: «Алкоголизм был частью его лица».
-Галка, телефон! – промямлил он барменше.
Насколько я понял, молодой человек с утра заложил телефон за выпивку и теперь, достав откуда-то деньги, пытался его выкупить. Потом, опять-таки из разговора, мы поняли, что у молодого человека с часу на час должна родить жена. По этому поводу, он, видимо и гулял. Сначала он пил у стойки и о чём-то разговаривал с барменшей, но она скоро ему надоела, он сообщил ей, что она «сука дворовая» и стал всячески докучать посетителям. От спящего толстяка Санёк (имя парня) ничего не добился кроме нечленораздельного мычания и скоро отстал от него. Парочка довольно жёстко воспротивилась общению с ним. Остались мы, которые, в силу воспитания, не могли отказать в общении и слушали его излияния.
-Да, бля, я сварщик. Сварщик! А что, сварщики они что? Они строят наше будущее. А вы мужики «ваще» кто по жизни?
Мы молчали, не зная как ответить на подобный вопрос. Мужик вопросительно устремил к нам свои глаза. Положение спас охранник:
-Ну что ты к ребятам пристал, у тебя жена дома рожает, вот и иди домой, - сказал он, оторвавшись от газеты.
Немного подумав, будущий отец выдал ответ, ради которого, воистину, стоило зайти в эту рюмочную. Подняв указательный правой руки вверх, он утверждающе произнёс.
-Я дома – здесь!
Охранник обречённо вздохнул. И так же обречённо спросил:
-Ты жену и будущего ребёнка любишь? Только честно.
-Вот когда родит – тогда и буду любить, - прозвучал ответ.
Удивительно, как две-три фразы могут точно выразить целый микромир отдельных людей. Да, может мы и циники, но, хоть наши чашки к этому моменту уже опустели, с места никто не встал. Все остались, ожидая продолжения миниатюры. Время, быт и нравы многие люди пытаются выразить в фильме, спектакле, прозе, стихах. А тут человек, сам того не понимая, в две фразы сказал то, что не могут сказать все эти «произведения искусства» на тысячах страниц и километрах плёнок.
Подойдя к стойке, он пальцем указал на водку.
-100 или 150? - спросила барменша.
-Собственно, 150, - отчеканил Санёк.
Выпив залпом всё содержимое, он, немного поморщившись, сказал:
-И вообще, все бабы, которые рожают – колдуньи!
-Она жена тебе, всё-таки, - вновь вступил в разговор охранник
-А что жена? Да, жена. Она сейчас это, бля, беременна. Не поебёшь. Так, знаешь, чтобы душевно. А хуй – он, это, как солдат у мавзолея. Стоит круглосуточно.
После этого Санёк вновь подошёл к стойке и указал на водку.
-100 или 150? - вновь спросила барменша.
-Собственно, 150 – завершил цикл наш герой.
Выпив это залпом, он хотел что-то сказать, но, взявшись за рот, выбежал на улицу, откуда послышались соответствующие звуки. Миниатюра, судя по всему, была окончена и зрители (в лице нас) стали подниматься с мест, как, вдруг, состоялся выход на бис. Держась за дверной проём, молодой человек сказал:
-Да, проблевался. По-русски. А если по-русски – то нормально.
Теперь он уже был окончательно пьян, и логика из его высказываний пропала окончательно. Облокотившись на стойку, он начал лепетать:
-Так. У нас есть Луга. Луга! Чтоб я сдох! У меня там брат служил. Брат у меня, семдесят третьего года рождения. И что я тут тогда делаю, раз семьдесят третьего года брат у меня? Так, Галка, вот тебе телефон. Наливай.
Он неловкими движениями вытащил из кармана штанов мобильник и протянул барменше. Но та решила проявить человеколюбие:
-Достаточно. И так еле на ногах стоишь. Иди домой, жена ждёт.
-Блядь, наливай, блядь!
В дело вмешался охранник. Положив свою газету на стол, он грозно подошёл к Саньку.
-А я здесь просто так, парень хороший, - по-идиотски пропищал тот.
-На выход, - скомандовал охранник.
Через некоторое время, с криками недовольства, буян был выдворен из заведения, и охранник вновь уселся за газету.
Но и тут нам не дали просто так уйти. Парочка за столом в углу начала разговор на повышенных тонах. Насколько я понял, девушка была проституткой, и у неё вызывал беспокойство весьма нетрезвый вид мужчины, который в таком состоянии просто не мог взять у неё то, что она продавала. Так что возникла безрадостная перспектива потери клиента.
-Всё будет, всё будет ok! – сказал мужчина, после чего его голова рухнула на стол и больше не поднималась, изредка выдавая что-то нечленораздельное.
-Ну ты, сука! Мне деньги сейчас нужны. Мишку в школу отправила – так пиджак пятый год один и тот же носит. Над ним там уже смеются все. Давай вставай, свинья.
-Рас, рас…
-Что? Что ты там мямлишь?
-Расписку дать?
-А? Давай.
Женщина в мгновение ока достала из сумочки бумагу и стала быстро что-то писать на ней. Потом мужчина дрожащей рукой подписал её и вновь упал на стол.
-Так, теперь нотариус нужен. Где тут нотариус? – спросила женщина с таким видом, как будто бы нотариусы имели бы обыкновение устраивать в этом заведении литературные вечера или что-то в этом роде.
В результате в роли нотариуса выступил Брзжж. После торжественного подписания документа, женщина смяла своего спутника и поволокла в неизвестном направлении. Тем временем, мужчина, всё также спящий, положив голову на руку, начал подавать первые признаки жизни. На третий акт уже никто не хотел смотреть. Всё и так было ясно. Мы спешно покинули рюмочную.

Расставаться нам не хотелось. У всех было замечательное настроение, даже усталость особо не давала о себе знать. Решили зайти ко мне в гости. Неожиданно вспомнили о том, что под кроватью уже давно пылится замечательная игра, любимая нами всеми: настольный хоккей. Так что решено было устроить чемпионат. Предварительно, мы купили немного вина. Скорее – символически. Я же, и вовсе, пил исключительно чай.
В самый разгар соревнования, кто-то позвонил в дверь. Заявилась неизвестная мне юная особа, заявившая, что она написала книгу и мне просто необходимо её прочитать. Откуда она меня знает, оставалось загадкой. Равно как и то, почему я должен оценивать её бумагопачкание. Всё стало обрастать ещё большей загадочностью и опасностью, когда она, увидев Брзжж и Шлидерманов, играющих в настольный хоккей, сказала: «Да у вас тут подпольный литературный вечер, авангард нашей молодёжи! Ну что же, я как раз кстати. Давайте почитаем мои творения». Вспомнив, что случилось в Подстолии с Грибовым, отказавшимся брать стихи, я взял тетрадь и обещался прочесть их потом, сказав, что сейчас у нас нету никакого «литературного вечера» и все мы несколько устали. Но она с типично женским упрямством продолжала настаивать на своём. Надо было что-то придумывать. Всех спас Брзжж, который вдруг хитро улыбнулся, сказал «сейчас» и выбежал из квартиры и через пять минут явился с Пермой. Меня чуть не хватил удар! Зачем сразу две то! Но Брзжж, как выяснилось позже, всё продумал. Посмотрев со стороны на заявившуюся ко мне особу, он, почему-то, воспылал ненавистью и к Перме. Привел он её исключительно, чтобы выбить клином клин. И, правда: девушки уселись в другой комнате и стали обсуждать теорию и практику написания стихов.
Это стоило отметить. Я сбегал за вином, и мы выпили за, вновь свободного, Брзжж. Но всем уже не терпелось продолжить чемпионат по хоккею. В пылу борьбы, мы как-то забыли про «литературную пару». Вспомнив об их пребывании, я решил проведать соседнюю комнату, и, заглянув туда, в ужасе обнаружил, что всё помещение затянуто Обитаемым туманом. Девочек там не было. По крайней мере, они не откликались. Естественно, это сразу привлекло внимание всех остальных. По холерическому подёргиванию бород Шлидерманов, я понял, что пахнет жареным и они, естественно, будут требовать, чтобы я дал им исследовать это феномен. Тем временем, туман медленно рассеивался. Юных дев в комнате не оказалось.
-Однако, - сказал Брзжж.
И как всегда был прав.

Впрочем, если вдуматься, то это, извините, полный пиздец! А что это, если не пиздец, когда к тебе в квартиру приходят такого рода девицы и втягиваются туманом. То есть, с какой-то точки зрения, действия тумана я одобряю. Но надо же, всё-таки, у меня на подобного рода вещи разрешения спрашивать. Ибо, честно говоря, кроме того, что это как-никак живые существа, мне ещё и неохота иметь дело со столь нелюбимой мною милицией. Ибо у нас с нею несколько разные взгляды на мироустройство. Так что я был в состоянии лёгкой паники.
Братья, как я и предполагал, требовали от меня комментариев по поводу того, почему я раньше не рассказывал им о тумане. Я насилу уговорил их не вмешиваться в это, хотя бы до тех пор, пока девушки не найдутся.
Чтобы успокоиться, я заварил себе ещё одну порцию зелёного чая, и мы продолжили турнир. За игрой все неприятные мысли как-то улетучились и вскоре уже я позабыл о случившемся.  
Закончили мы довольно поздно. Кроме всего прочего, на полчаса пришлось прерываться, потому что бороду Шлидермана-старшего затянуло в хоккейное поле и нам стоило больших усилий извлечь её оттуда. В общем, время мы провели довольно весело. Единственное: иногда приходили-таки мысли о случившемся.
Когда все ушли, я, с кружкой чая в руке, улёгся на диван. В комнате вновь стоял Обитаемый туман. Так радикально проявивший себя сегодня. Наверное, со стороны я смотрелся довольно забавно. В комнате, густо затянутой туманом, лежит уставший человек с абсолютно отсутствующим взглядом и попивает себе чай.
И я ощутил единение с туманом. Не было меня отдельно от тумана и тумана отдельно от меня. Почему-то возникло такое чувство, будто меня заварили. Как чай, который я пил.  
Так и заснул.