Таможни, таможни…

Никогда бы не мог предположить, что трагикомическая ситуация, возникшая в сентябре восьмидесятого года на авиационной таможне в Ленинграде, через несколько месяцев повторится в еще более гротескной форме в Израиле. Это лишний раз убедило меня в том, что Человек может с достоинством носить это свое звание или позорить его на любом посту, при любой социальной формации, при любом общественно-политическом строе. И в бывшем тоталитарном Советском Союзе, и в демократическом государстве Израиль. Впрочем, расскажу все по порядку.
Казалось бы, после того, как на грузовой таможне мне «зарубили» пианино, следуя новому драконовскому постановлению властей, я и в аэропорту мог ожидать всяческих сюрпризов. Вместе с тем причин для волнения у меня вроде бы не было: вес моего багажа не превышал нормы; наркотиков, оружия, драгоценностей (сверх разрешенных) я, естественно, не вез. Документы были в полном порядке. Так что к таможеннику, который должен был произвести досмотр моих вещей, я подошел, всем своим видом демонстрируя полное спокойствие. Он же был предельно сосредоточен, чем давал понять, что от его бдительного ока ничто ускользнуть не сможет. И действительно, первая же вещь, которую он стал проверять, а именно карманная счетно-вычислительная машинка, вызвала у него подозрение. И не случайно! Когда он положил ее под рентген, на экране возникла какая-то черная точка.
– Придется ваш калькулятор вскрыть, – заявил он тоном, возражений не допускающим.
Надо сказать, что этот мини-калькулятор я купил всего за день то того, как оказался на таможне, и даже не успел им попользоваться, о чем и поведал таможеннику. Но мой довод не произвел на него никакого впечатления.
– Либо я вскрываю калькулятор, либо вы его не берете. И решайте быстрее: у меня очень мало времени.
– Вскрывайте, – согласился я, не зная, что после «вскрытия» полетят все платы, и калькулятор можно будет выбросить на помойку! Если бы знал, не доставил бы таможеннику такого удовольствия. Впрочем, особого удовольствия он не испытал, так как черная точка каратным бриллиантом, или чем-то в этом роде, не оказалась.
Следующим на очереди был радиоприемник. И в его звучании бдительному стражу закона что-то не понравилось.
– Придется вскрыть и радиоприемник, – заявил он, и в его голосе послышалась явная издевка.
Понимая, что терять мне нечего, я уже приготовился сказать моему блюстителю закона пару «ласковых» слов. Но не успел и рот открыть, как в нашу «беседу» вмешался таможенник, работавший с ним рядом.
– Ничего ты больше вскрывать не будешь, – сказал он и добавил: – Я видел, как ты расправился с калькулятором.
– Нет, вскрою! – стоял на своем сверхбдительный таможенник.
– Нет, не вскроешь, – упорствовал мой защитник, – приемник можно проверить по звуку.
Перепалка продолжалась несколько минут и закончилась победой справедливости.
– Можешь досматривать сам, а я пошел обедать, – заявил поверженный страж и с видом оскорбленной невинности направился к служебным дверям.
– Заставь дурака Богу молиться – он и лоб расшибет, – бросил вслед ему мой избавитель.
В принципе я был с ним согласен, но все же подумал, что действовал мой таможенник так не только из усердия. К тому же лоб собирался расшибить не себе, а мне.
Во время последующего досмотра никаких эксцессов не возникло. Прощаясь, я от всего сердца поблагодарил моего спасителя и сказал, что буду помнить Россию по таким людям, как он. Таможенник улыбнулся и пожелал мне счастливого пути.
Через несколько месяцев после приезда в Израиль и вселения в центр абсорбции в иерусалимском районе Гило пришел багаж, и нам разрешили взять его в наше временное пристанище. К счастью, я уже мог объясняться на «легком» иврите, поэтому бесстрашно отправился в путь. В конторе у дверей таможенников стояли средних лет мужчина и женщина, оказавшиеся супружеской парой. Хотя мы были совершенно не знакомы, увидев меня, они так обрадовались, словно я был их лучшим другом. Пока мы обменивались обычными для такой ситуации фразами, дверь открылась, и из нее вышел раскрасневшийся, как после парилки, мужчина. Безнадежно махнув рукой, он, ни на кого не глядя, направился к выходу.
Услышав приглашение войти, женщина приоткрыла дверь, заглянула внутрь и вдруг, словно о чем-то вспомнив, с невинным видом обратилась ко мне:
– Знаете, к нам вот-вот должна подойти дочь – у нее уже есть какой-никакой иврит. Так что мы готовы уступить вам очередь.
Ничего не подозревая, я принял «любезное» предложение. В небольшом служебном помещении стояли два стола. За одним, прямо напротив дверей, сидел мужчина приятной наружности и беседовал на идише с молодой репатрианткой.
За другим столом, справа от дверей, сидел угрюмо насупившись его коллега. Мельком взглянув на меня, он сердито буркнул:
– Садись!
Разговор, естественно, проходил на иврите.
«Так вот почему эта “вежливая парочка” уступила мне очередь», – пронеслось у меня в голове. Но делать было нечего, и я обреченно плюхнулся на стул, стоявший у стола этого неприятного типа.
Просмотрев документы, он бросил:
– Пианино привез?
– Нет – ответил я кратко. Не рассказывать же этому типу историю, о которой я писал в самом начале повествования.
– Сколько ковров привез? – столь же «дружелюбно» спросил таможенник
– Один, – сказал я, стараясь не терять выдержки.
В моем багаже были еще две ковровые дорожки, но под категорию ковров они не подпадали.
Желваки на лице таможенника стали ходить ходуном.
– Немецкий комбайн привез? – на этот раз не спросил, а выкрикнул он.
– Нет! – теперь уже из упрямства ответил я. Впрочем, интересующий его комбайн был куплен мной еще за несколько лет до отъезда, и мы успели им хорошо попользоваться.
– Ты что мне морочишь голову! – закричал таможенник так, что сидевшая за другим столом женщина, испугавшись, выронила сумочку. – Иди на склад, скажи, чтобы вынесли и вскрыли все твои шестнадцать ящиков. Я каждый из них проверю, – закончил он и для вящей убедительности стукнул кулаком по столу.
Я вышел из комнаты с намерением от души «поблагодарить» столь вежливую парочку, но их и след простыл. Между тем на душе у меня скребли кошки, ведь открыть и распотрошить все ящики значило недосчитаться немалого количества вещей. Я знал, что работающие на складе евреи не отличаются особой честностью. Терзаемый этими мыслями, я брел к своему складу номер десять в соответствии со стрелками на указателях. Вдруг я почувствовал на своем плече чью-то руку. Оглянувшись, я увидел таможенника, так понравившегося мне с первого взгляда, о котором я писал выше.
– Ду рест аф идиш?* – спросил он.
– Да, – ответил я, еще не понимая, к чему приведет этот разговор.
– Слушай меня. Я не дам этому типу вскрывать все ящики, но и отменить его решение не могу. Я попрошу привезти и вскрыть первые попавшиеся три ящика. Если в них не окажется ничего из того, о чем он тебя спрашивал, я больше никаких ящиков открывать не буду и ему не дам. Согласен?
Я кивнул, еще не веря в чудесное спасение, и мы с ним вошли в помещение склада. Когда привезли и вскрыли три ящика, он очень аккуратно просмотрел их содержимое и, не найдя никакой крамолы, велел тщательно заколотить ящики и отвезти обратно.

Рабочие еще не успели забить последние гвозди, когда на склад ворвался мой мучитель. Увидев рядом со мной своего коллегу и три заколоченных ящика, он закричал:
– Что здесь происходит?! Где остальные ящики?!
– Не ори, никто тебя не боится. Никаких ящиков больше не будет, – и мой спаситель рассказал ему о нашем уговоре.
– Плевать мне на ваш уговор! Я все равно вскрою все ящики!
– Нет, не вскроешь, – спокойно возразил мой защитник.
– Нет, вскрою!
– Нет, не вскроешь!
«Господи, – подумал я, – да ведь в Израиле повторяется ленинградская история». И здесь, как и в Ленинграде, победило добро. Истеричный таможенник позорно бежал с «поля боя», бросив моему спасителю:
– Бен зона!*
В автобусе я размышлял над тем, как могло произойти такое совпадение. Ну, хорошо, ленинградский цербер прекрасно вписывался в ту систему, более того, был ее порождением. А кого устраивал, кому был нужен израильский цербер? На этот вопрос я ответить не мог. И еще подумал о том, к кому попала та «вежливая» пара, уступившая мне очередь. Доброжелательный таможенник прибежал ко мне, а тот психопат оставался в конторе еще минут сорок. За это время он вполне мог расправиться с очередной жертвой. А кроме той пары, там никого не было. И поделом – не рой яму другому!..