Иван Кудряшов

Дом. Плакат. Статьи для Энциклопедии современной жизни

ДОМ

Вообще я очень серьезно отношусь к интерьеру, к оформлению любой среды. Меня с детства привлекали необычные квартиры: интерьер воздействует на меня порой достаточно сильно. Этой темы я уже касался в другой статье – про дизайн, и потому данный анализ будет неким дополнением к раннему тексту.

Славой Жижек однажды сказал, что философа больше всего должно удивлять в мире то, что повторяется и сохраняется. Этой фразой он выразил квинтэссенцию моего понимания ряда проблем: в самом деле, новизна, трансформации или разнообразие как таковые часто не столь удивительны как возможность повторения и неизменности, схожести и аналогий. Тот факт, что вещи не стоят на месте, время и энтропия неизбежно влекут все за собой – известен каждому, «в ощущении». Но чтобы описать действительную неизменность каких угодно явлений нам как минимум потребуется идея, зачаток онтологии. Интерьер, особенно домашний – это тоже явление из разряда обещающих нам повторение.

Одним таким повторяющимся моментом, с которого я хотел бы начать, является неизменно единообразное предваряющее слово к любому изданию об интерьере (от журнала до энциклопедии, от практических советов до теоретических проектов). Суть этого предисловия состоит из 3-4 неизменных клише. Перечислим их в порядке упоминания.

1. Дом – это самая важная часть жизни (и «рано или поздно мы все это понимаем» – как заявляет руководитель ИКЕА в России).

2. Дома мы проводим наибольшую часть времени.

3. Дом должен выражать индивидуальность хозяев.

4. В доме важно создать атмосферу (стиль, приватность или публичность и т.п.).

Естественно, пункты 3 и 4 становятся возможны благодаря работе с интерьером. И только после этого «ритуального прогона» следуют (да и то не всегда) слова о функциональности, об эстетической ценности, экологичности и прочих качествах интерьера. В этих клише есть практически все, что используется для манипуляций сознанием. Во-первых, линейная структура, которая якобы задает логическую последовательность, или даже имитирует рассуждение. Но если задуматься, никакого следования здесь нет, не говоря уже просто о небесспорности тезисов. Во-вторых, можно назвать «классикой жанра» переход от описаний к предписаниям: из банальных констатаций 1 и 2 внезапно возникает долженствование 3 и 4. Казалось бы, оформление жилища – дело личное и добровольное, ан, нет – и здесь кроется по-своему жесткая идеология (распространяется она конечно только на тех, кто может себе это позволить). В-третьих, использование паразитарных коннотаций к позитивным образам. Этим образом является слово «дом», которое обычно вызывает положительные ассоциации, даже род расположения, и потому к нему цепляют выражение индивидуальности, атмосферу интерьера и еще черт знает что. И, в-четвертых, неявный ценностный подтекст этих программных фраз, которые без сомнения четко ориентированы на представления определенной группы. Такие представления более всего соответствуют буржуазному сознанию – их можно оценивать по-разному, но в любом случае нельзя считать универсальными1.

Однако подобный критико-идеологический анализ необходимо, на мой взгляд, дополнить симптоматическим прочтением. В таком случае повторяемость этих предваряющих клише уже не будет представляться нам просто искажением или манипуляцией. Социальные мифы никогда не являются просто фасадом, скрывающим идеологию, они вместе с тем еще и подтверждения наших чаяний: миф работает лишь тогда, когда на него уже сформирован соцзаказ. Кроме того, если мы увидим в этих сообщениях симптом, то можно сделать более интересные и вместе с тем проблематичные выводы.

Во-первых, интерьер действительно связан с субъектом, его индивидуальностью и без этой идеологической привязки не может существовать (как автономная сфера).

Во-вторых, жилище, в самом деле, почти всегда становится местом некоторой экзистенциальной насыщенности, т.е. жизненной важности, пусть не по времени, но по интенсивности переживаний и психических инвестиций.

В-третьих, в конечном счете, «дом» - это проблематичный образ, который состоит не из конкретных элементов, но из смутных ассоциаций, ощущений некоторой атмосферы, зонирования (свое и чужое место, приватность) и т.п. И что еще более проблематично: эти образы даже не личные, а скорее «общие места» дискурса.

Итак, что же значит интерьер, что он говорит о доме и человеке? Для начала просто разграничим несколько моментов. В первую очередь, я говорю об интерьере, но только чтобы подойти к теме дома, жилья, тем самым оставляя в стороне другие развороты обеих тем. Во вторую очередь отмечу, что для меня различие между интерьером и обстановкой заключается в несистемном, часто спонтанном характере последней. Интерьер привлекает своей двойственностью: он одновременно внутреннее и внешнее, «для нас» и «для других», форма и содержание высказывания.

Если мы внимательно приглядимся к феномену интерьеров, то увидим, что его конструирование теснейшим образом связано с представлениями о субъекте. Интерьер как создание среды для человека всегда полагался на человека как некую внешнюю реальность, которую неизменно конституировали какие-то представления. Интерьер идеологичен, он не существует без пред-полагания «какой есть (= должен быть) человек». Нельзя не заметить насколько чувствительной к новым веяниям в концепции субъекта оказывалась мода на интерьеры. Нельзя отрицать и обратную связь. К примеру, возникновение субстанциальной теории субъекта в Новое время тесно связано с двумя вещами, вошедшими в быт в то время – это часы и зеркала. Декарт, Мальбранш и другие философы уделяли большое внимание оптическим иллюзиям, эффектам зеркал и часовым механизмам, использовали их как вдохновляющие метафоры для своих рассуждений. Кроме того, важно помнить, что часы и зеркало в эту эпоху стали личными вещами, что повлияло как на образ жизни (организация распорядка дня), так и на восприятие времени и своего образа (до Нового времени: образ был публичным, а время – всеобщим, в виде часов на ратуше). При всем индивидуализме Возрождение не знало таких сложных и многообразных форм приватности, как те, что возникают в дворянской среде в 16-18 веках. И интерьер здесь, я думаю, не был просто «послушным исполнителем» новых желаний и нужд.

Современная же концепция дизайна интерьеров и декора кидает странную тень на представления о человеке. Вкратце это можно обозначить как переход от декора к дизайну, свидетельствующий о конце как субстанциальной, так и функциональной теорий субъекта. Если прежде интерьер предполагал (т.е. конструировал) некий субъект, требующий выражения, то сегодня он попросту его симулирует, обыгрывает это «отсутствующее звено». Интерьеры современных дизайнеров неизменно производят впечатление «чтобы жить в этом доме надо быть таким-то», и мы уже не замечаем в этом подмены. Но проблема в том, что тот «подходящий субъект» существует только на страницах глянца, реальный же человек оказывается более проблематичным объектом для дизайна. Настоящий интерьер должен быть «изъяноустойчивым», т.е. учитывать реального человека, который кладет не то, не туда и вообще не того цвета. Само несовершенство и непоследовательность реального человека должны усиливать эффект от интерьера, а не наоборот. Гламур таких вольностей не терпит – он вмиг исчезает, оставляя нас среди бессмысленных вещей.

Здесь дабы избежать путаницы, сделаем условное разделение – дизайна и декора. Всех, кто работает с интерьерами, в наши дни называют дизайнерами (декораторами сейчас называют только тех, кто занимается рисунками, орнаментами и пр. украшательством). Создатель интерьера чаще всего совмещает в себе обе эти ипостаси, хотя он все-таки больше декоратор. Если для дизайна более сильна линия организации (места, пространства, света, объектов), то для декора более важны сами вещи. Вещью в декоре становятся не только предметы мебели, обихода, но и способы оформления (цвет или рисунок обоев, расположение окна или стены, источники света и их эффект). Дизайнер создает место, декоратор его заполняет. Задача декоратора не просто в создании композиции, но в создании читаемой композиции, текста из вещей и элементов оформления. Декор – это во многом интеллектуальный продукт, однако его смысл часто упрощен до создания репрезентации «безупречного стиля» заказчика.

Вообще интерьер-дизайнер – это в некотором смысле шарлатан, который обещает, что новое убранство квартиры будет выражать личность владельца. Но сколь угодно вычурному или, напротив, классическому декору попросту некого и нечего выражать. Дизайнер должен лишь убедить владельца, что именно этот стиль выражает его, т.е. попросту продать композицию, ее смысл (или по факту: свои описания вещей). А затем описания и привычка сделают свое дело – новый интерьер будет восприниматься действительно как «свой собственный». Это очень важный момент, т.к. нередко мы склонны игнорировать вербальный элемент в прикладной деятельности. Я же считаю, что статус дизайна в наши дни столь значителен за счет слов, а не реальных дел (делами такой статус заработать вообще маловероятно).

Интерьер-дизайнер в своей работе делает два необходимых предположения о человеке, без которых его деятельность оказалась бы лишенной опоры и смысла. Это два образа, объективирующие человека до элементарных представлений о его внешнем и внутреннем бытии.

1. Человек – это его психология, или еще точнее, некоторый комплекс из восприятия (его закономерностей) и конкретных особенностей, потребностей (индивидуализирующий момент). Внутренняя организация человека сведена к общему и частному, причем без всякого понимания сложности соотношения между ними, единичным же в этой схеме оказывается интерьер. Из этой гегелевской триады следует, что именно интерьер претендует гармонизировать биологию и личную историю конкретного человека. Причем, едва ли не базовыми потребностями психологии человека объявляются максимальный комфорт, самовыражение и стремление к естественности, гармонии. А где пресловутые физиологические потребности, безопасность и репродукция, ради которых вообще-то довольно часто приходится забывать о вышеперечисленном? Я отнюдь не фанат пирамиды Маслоу, но для меня вполне ясно, что восприятие жилья включает в себя гораздо больше, чем психологию современного потребителя. То как мы воспринимаем жилище связано и с нашей животной этологией (возникшей эволюционно), и с чисто человеческими представлениями эстетического и когнитивного плана (которые нельзя напрямую психологизировать).

Эти идеи сформировали целый раздел в дизайне: психодизайн. Суть его в адаптации интерьера к индивидуальности человека. Претензии психодизайна грандиозны: он постулирует, что интерьер способен «стимулировать и разрушать, настраивать на успех, покой или активность, снимать или усугублять внутренние проблемы человека, семьи, коллектива; активизировать творческий процесс, влиять на продажи». Конечно, человек сильно зависит от среды, но настолько ли мы об этом осведомлены, чтобы, манипулируя средой, достигать желаемого эффекта? Меня раздирают смех и скепсис, когда я читаю, что психодизайнеры используют «восточные и западные геомантические традиции»: расчеты магнитных силовых линий Земли, энергии ландшафтов и торсионных полей, Фэн Шуй, а также древнейшие способы очищения и оздоровления пространства, экодизайн, процессуальную психологическую работу и авторские методики. Если убрать эту шелуху, то остается немного: фен-шуёвые игрушки, аромапалочки и святая вода, биолокация лозой и банальные сведения о психофизике цветов – вот что находится на вооружении психодизайнера.

Сама идея психодизайна мне кажется вполне разумной, потому как человеческое знание изначально имело интенцию к преобразованию среды, однако развитие этой идеи и особенно исполнение – вызывают неоднозначную реакцию. Ведь не всегда «максимальный комфорт» является благом: я полагаю, что подлинная задача дизайна и эргономики – сконструировать сподручное пространство, отзывающееся на активность человека (а не гасящее или стимулирующее ее). Когда дизайнеры пугают тем, что дом может спровоцировать депрессию или другой симптом, они попросту не принимают во внимание самого человека – ведь это он сам выбирает симптом и только потому, что он ему нужен. Немногого стоят и досужие советы по выбору цветов и материалов в квартире, потому как психофизика восприятия цвета тесно связана с культурными стереотипами (например, белый цвет имеет совершенно разную символику на Западе, в Индии и в Китае). А проблема коренится в самой психологии – науке описательной, сводящей человека к предмету изучения. Подлинное понимание психологии человека невозможно без обращения к волящему и желающему субъекту, к культурным и социальным координатам, создающим его.

2. Человек – это его вещи. Внешнее существование человека представляется как проявление внутреннего, что должно быть зафиксировано в предпочтениях и их свидетельствах. Интерьер призван создать эти явления, даже не зная ничего о сущности, а главное – это оказывается и не нужно. Для симуляции (желаемой) сущности вполне достаточно объектов и слов. Вкус, чувство стиля, уровень культуры, социальную, даже этническую и религиозную принадлежность должны выражать определенные «читающиеся» вещи и объекты – вот одна из аксиом конструирования интерьера.

Задачей интерьера на протяжении последних трех-четырех столетий было выражение личности владельца жилья через вещи, цвета, оформление и т.д. Иными словами, декор интерьера должен был говорить за самого владельца. Сегодня мы – владельцы - говорим за сами вещи, поясняя, что же они призваны сказать. К этому сводится функция большинства журналов по интерьерам (если не брать во внимание иллюстрации). Сам же внешний вид интерьера (или его изображение) преследует иную функцию – захват внимания, провоцирование желания. Хотя болтовня о том, что дизайн интерьера это подлинно творческая деятельность, продолжается, но на деле ситуация иная. Для коммерческого дизайна главная цель – продаваться, и только потом решать иные функциональные задачи. Только для некоммерческого дизайна еще актуально самовыражение в создании произведения. В коммерческом дизайне интерьер – это продукт, причем массовый, со всеми вытекающими отсюда следствиями.

Описания декора и объектов интерьера заполняют не только пустоту субъекта, но и пустоту самой вещи – они создают ей культурный контекст, стилевую принадлежность, ценность, в конце концов. Но это только симуляция, ведь в современном декоре давно нет стилей, есть только тренды. У всякого стиля есть форма и содержание, некая осмысленность в отношении к миру, которую и выражают вещи стиля. Если же убрать содержание, мы получим тренд – модную тенденцию, симулирующую новизну. Причем, смешение стилей имеет сегодня новое звучание: не столько вещи и оформление эклектичны, сколько их описания. Тут в одной и то же вещи мы находим не просто какой-то стиль, но целую культурную вязь из отсылок и цитат, которая просто навязывается этой вещи. Однако легко понять: без этого навязанного описания современная вещь декора просто не существует.



В конечном счете, мы все ждем от интерьера привычности и ясности «домашней атмосферы», какую бы сложную форму она не принимала. Именно эта идея стоит за интуитивными положениями эргономики. Уберите слово «дом», и интерьер станет всего лишь темой профессиональных разговоров узких специалистов (по его созданию, истории и т.п.). А что вообще можно сказать о доме? Всякая мысль о нем рискует увязнуть в бесконечных банальностях и штампах, которыми забито наше сознание. Однако знаем ли мы еще что-то о доме помимо этих «общих мест»?

Дом по своему первому спонтанному определению – это «свое место». Это «свое», дабы избежать оценок, можно более точно определить как «близкое». Дом – это близкое, то, что не представляется чужим, дальним. Такое представление не столько фантастично, сколько лежит в сфере страха и тревоги2. По большому счету, в нашем сознании «домашнее», «близкое» и «свое» настолько тесно переплетены в единый образ, что на уровне психологического описания феноменов их почти не различить. Категория «близкое» имеет относительное значение, а потому в качестве дома или домашнего могут выступать самые разные предметы (люди, животные и вещи, места и отношения), в том числе глобальные сферы – свой этнос, родной язык, планета Земля и даже вся Вселенная. Ощущения близкого (например, от дорогого человека) могут восприниматься как домашние. И наоборот, встреча с чужим: иностранной речью, чуждым и непонятным объектом и т.п., могут рождать тревожное чувство бездомности и неприкаянности. Как справедливо отмечает Слотердайк, человек на протяжении своей истории по большому счету занимался созданием домов-ойкумен, т.е. близких освоенных зон – сфер. Морфологический архетип сферы обнаруживается Слотердайком практически в любом элементе культуры. «Сфера – это внутренний, открытый, разделенный на части круг, в котором обитают люди, если им удается стать таковыми. Поскольку обитание всегда означает формирование как малых, так и больших сфер, то люди – это существа, создающие круглые миры и окруженные определенными горизонтами». Сфера задает систему координат, способствующую пространственно-временной навигации субъекта и укреплению ощущения безопасности «в своем месте». Бытие человека «всегда протекало только в уже одушевленном, расчлененном, расчерченном, возделанном пространстве». Личные, социальные и универсальные сферы организовывались всегда: даже боги оказывались домохозяевами некоторых глобальных сфер. Можно также вслед за Слотердайком сказать, что сфера дома и была основой представлений о праве. Недаром неприкосновенность жилища считается одним из главных прав человека.

Постоянное жилище стало для человека удобным изобретением, но, чтобы стать домом – эта прагматика должна была стать самоценной. Иными словами, дом изначально является результатом символического оформления жилья как своего, более того, как желанного места. Дом – это место, в которое мы возвращаемся (хотим вернуться). Но как раз так определяли начало философы: то, к чему мы всегда возвращаемся; ведь само представление о возвращении регулируется идеей начала. В этом смысле я настаиваю на двойной параллели: не только дом представляется как некое начало (место, откуда мы выходим в мир), но и сама идея сначала как минимум «испытала влияние» топоса дома (первые абстракции начал исходили из родных, домашних реалий – дом, полис, ойкумена, космос). Поиск начал в философии тесно связан с представлениями о доме. Хайдеггер говорит: «Философия – это ностальгия, тяга везде быть дома» (отметим: он не говорит «быть как дома», а именно «быть дома»). Философия представляет собой такое понимание мира, в котором целое дома ничем не может быть нарушено. И ведь по большому счету философия – космополитический проект, т.е. проект по превращению всего Космоса в Полис, т.е. дом, родное место.

Однако дом не только неизменно присутствует в истории человека, но и в то же время оказывается недостижим. Человек – эксцентрическое существо (по точной формулировке Плеснера), он всегда вне своего центра. Человек сам располагает в центре этой сферы нечто – какой-то колышек, точку отсчета. Человек по своей метафизической природе и есть тот, кто размечает колышками бытие. Сущее как таковое возникает из различения, т.е. взаимодействию с миром уже предшествует разметка. Универсальным результатом проведения различий для человека является смысл. Но в целом сходная стратегия по идее Варела и Матурана присуща всему живому. Они показывают, что различение – базовая адаптивная функция не только для человека, но и для всех живых систем. Специфика здесь в эксцентрической позиции человека3. Хельмут Плеснер отмечал, что для человека его собственным центром является не только тело как граница между организмом и средой. Следуя его первому антропологическому закону (об искусственной естественности), можно правомерно заключить, что наполнение центра человеку еще предстоит создать – посредством орудий в пространстве культуры. Одним их первых таких центров является дом, искусственное жилище (собственно в таком ракурсе правомерно говорить о жилище как продолжении тела человека).

С этой же позиции можно истолковать и третий закон Плеснера (закон утопического местоположения), и текст дает такую возможность: в нем непрестанно звучит мотив дома, возврата домой. Человек есть существо «познавшее дом», но не имеющее его, т.к. нельзя иметь его в подлинном смысле (можно обладать лишь жильем). Он подчеркивает на последних страницах книги «Ступени органического и человек», что обещать подлинное место человеку может лишь вера: «Во вселенную можно только верить. И пока он верит, человек “всегда идет домой”». Дом – метафизическая конструкция, схватывающая утопическое место человека в мире. Но мир возникает через опосредование домом. Человек как слабое и неприспособленное к окружающей среде животное, созревает в искусственной среде обитания. И поэтому его ожидают трудности эволюционного характера: лабильность, психическая чувствительность, эндогенное беспокойство и неусидчивость могут приобрести параноидальное выражение и перейти в насилие. Но эта слабость и является условием цивилизации. С развитием цивилизации человек уходит все дальше от среды, но все сильнее и увереннее обретает мир. Так что Дом является «прародителем» Мира.

В силу этого важно отметить, что дом – явление мифопоэтическое и даже эпическое. Конечно, сегодня дом психологизирован и технологизирован: мы видим только внешнее, функциональность и фактичность интерьера. Но на деле, точно так же как в структуре «нового романа», «живут» формы классического романа, а в его «родовой памяти» сохраняются эпос, миф и новелла, в образе дома за современным индивидуализмом и приватностью стоят эпическое и коллективное измерение. Продолжая это сравнение, уточним: роман и вообще западная проза шли по пути большей индивидуализации, в переходе от статуса к роли (для персонажа), в большем интересе к рассказчику (автору и нарратору). Аналогичным образом внимание к внутренней организации дома смещалось от статусных (публичных) и ритуальных начал к приватному и функциональному.

В современной технологической экспликации жилища нет ничего удивительного. К примеру, всякий эпос о приручении огня, о приобретении какого-либо технэ – это также мифы о возникновении дома. Еще трактат Витрувия об архитектуре гласит, что дом – это стены, возведенные вокруг очага. Техника – это рациональное продолжение мифопоэтики, или как говорит Хайдеггер «вид раскрытия бытия». В этом смысле дом обеспечивает не безопасность, а защиту в более широком смысле слова. Жилище выполняет иммунную и терапевтическую функции: тот, кто находится в доме, чувствует себя уверенно и не боится чужого4. Стены дома создают новый топос – образуют пространство ожидания, место формирования габитуса. Хайдеггер вообще считал, что «бездомность» современного человека ведет к нигилизму нашей эпохи. Этот момент защиты хорошо сформулировал Гастон Башляр: Дом – это «образ счастливого пространства, обладающий притяжением внутри охраняющих границ».

С позиций иммунологической характеристики дома приобретает более глубокий смысл тезис Маклюэна о том, что жилище – это вид медиа (т.е. средство сообщения). Под медиа он понимает внешнее расширение человека за счет вещей, сделанных человеком и используемых для хранения, передачи и записи социального опыта. В самом деле, некоторые семейные дома с их интерьерами буквально воспринимаются как свидетельства живой истории и традиции. Эти интерьеры сами слагаются их других медиа: фотографий, книг, часов, денег, старинных вещей (грампластинки, печатные машинки, телефоны, оружие и т.д.). Иногда медиа переходят в вещи, и тогда теряется какая-то важная часть их смысла. И я согласен с Маклюэном в том, что нечто похожее происходит с домом, ускользающую атмосферу которого мы хотим заменить интерьером. Он пишет о том, что современное жилище больше не является средством связи с миром, но все больше неким утопическим местом безмирности, бегства от мира. К схожему пониманию приходит и Слотердайк в последнем томе «Сфер». В результате глобализации мы получаем не все более целостную и всеобъемлющую сферу, но аморфную пену из множества мелких сфер-пузырей. Он пишет: «Глобализация разрушает этот политико-культурный эффект домашности; многие граждане современных национальных государств, находясь у себя дома, уже не ощущают себя у себя самих, а находясь у себя самих, уже не чувствуют себя дома».



Я предлагаю трезво посмотреть на вещи вашей обстановки. Они важны, они создают ваш быт и повседнев, что постепенно формирует устойчивый этос, в котором лежат истоки и этики, и эстетики, и мышления – отношения к миру вообще. Быть может, наилучшей иллюстрацией моего ощущения значимости интерьера может послужить замечание Оскара Уайльда: «Случайное освещение предметов в комнате, тон утреннего неба, запах, когда-то любимый вами и навеявший смутные воспоминания, строка забытого стихотворения, которое снова встретилось вам в книге, музыкальная фраза из пьесы, которую вы давно уже не играли, - вот от каких мелочей зависит течение нашей жизни».

В каком-то смысле мы должны принять тот факт, что дома у нас нет, но может быть – и достичь этого через более трезвое отношение к интерьеру, да и дизайну вообще. Фактически идея психологического и эстетического удобства, возникшая в микроэргономике до сих пор упирается в наивные представления о человеке как объекте изучения, но не о самосознающем субъекте. Но мы не просто пользователи мира, мы еще и его часть, причем часть способная к самоорганизации.

А потому, глядя на свое жилище, я вижу возможность ясности и счастья. Эти два слова остаются важными для всякого живущего, чувствующего и мыслящего человека, несмотря на то, сколь дискредитированы они современным употреблением. Увы, мы не решаем, кем нам быть – мы уже кто-то есть, но в рамках «своего места» мы можем стать кем-то. В данном случае это значит попытаться создать пространство ясности и счастья, в том виде, какими они интуитивно нам представляются. За дверями дома, в Мире каждому из нас предложат карамельный суррогат счастья и иллюзорную ясность примитива. Но чтобы выносить это, чтобы создать иммунную защиту от этой дряни – каждый может попытаться создать свое пространство, свой любимый дом.

==========================

1 К примеру, для пролетарского сознания дом не является ни местом наибольшего времени, ни выражением хозяйского эго (потому что дом вообще может не иметь хозяев, или иметь много равноправных жильцов).

2 Литература полна таких примеров, когда нечто неотчуждаемое, близкое и свое вдруг оказывается чужим и внешним – например, часть тела, предмет быта или вся жизнь в целом. И всякий раз это вызывает тревожное чувство ирреальности, даже если пример носит комический характер.

3 Эта концепция на мой взгляд весьма созвучна аутопоэзису Варела и Матурана.

4 Как отмечает Д.Ю. Сивков иммунитет это не просто пассивно-агрессивная защита. У него системный характер, поэтому иммунная функция означает структурирование нутреннего пространства с помощью практик распознавания, очищения, дезинфекции, профилактики и вакцинации среды. Или как пишет в одной из статей Франсиско Варела «иммунитет – это память».

ПЛАКАТ

Не так давно, буквально несколько лет назад (в начале нулевых), многие могли быть свидетелями внезапно возникшей моды на плакаты, особенно старые советские и российские дореволюционные, причем как агитационные, так и рекламные.

Интересно и то, что это событие стало само по себе заметным, только потому, что мы немного отвыкли от плакатов. Предыдущее десятилетие (90-е) так стремительно приучало нас к постерам и рекламным картинкам, что неминуемо возник разрыв, заметный даже в речи. Сегодня реже говорят «плакат», потому что перешли на англо-американский вариант «постер», хотя и немецкий вариант (плакат) и французский (афиша) все еще значимы для других. Для людей старшего возраста плакат – это социальный призыв или информационное сообщение, для молодежи – это постер со звездой или реклама. И не редко в наши дни искусствоведы прямо противопоставляют (конечно, скорее эмоционально, чем теоретически) советский плакат современному бездарному постеру.

В этой статье я хочу не столько поговорить об истории или эстетике плаката, сколько сделать акцент на самой форме плаката. Плакат – это всегда мощный союз слова и образа, призванный донести до нас сообщение, призыв. Именно сегодня, когда так много разговоров о визуальности культуры, о глобальных и социальных проблемах, о коммуникации, я считаю нужно вспомнить о плакате в его социальном измерении. В нашем обществе есть еще одно немодное слово – «агитация», которое все чаще заменяют на довольно амбивалентное словосочетание «социальная реклама». Хотя любое чувствительное к языку ухо вполне способно увидеть разницу: когда речь идет об актуальных проблемах общества, призыв или еще точнее побуждение («агитация» с лат. «приводить в движение», «подстрекать») звучит куда уважительнее рекламы (происходящей от слова «выкрикивать»), которую коннотации давно спаяли с навязыванием и обманом. По сути нельзя не заметить, что социальная агитация и социальная реклама совершенно по разному представляют себе субъекта – того, к кому можно обратить сообщение. Если в первом случае – это способный на действие социализованный человек (которому нужно указать место приложения сил), то во втором – ленивый социальный аутист (которого нужно еще убедить в том, что это его касается, как-то увлечь).

Здесь нельзя не вспомнить, как часто среди молодежи звучит скептическое мнение об агитплакатах, особенно советской эпохи – они им кажутся наивными и недейственными. Как возможно такое мнение в стране, где плакаты поднимали на дело миллионы? Однако здесь мы имеем дело с банальной проекцией – именно это поколение нечувствительно к призывам. Советское же общество высоко ценило плакат, его силу. В журнале «Юный художник» 1983 года этой теме была посвящена статья, ставшая классической – «К тебе обращается плакат», в ней раскрывается значимость и ответственность художника-плакатиста. Общество было заинтересовано в качественных работах, мотивирующих людей – это был один из способов поддерживать участие народа в делах страны и общества (хотя они редко что-то решали). Но расхождение реальности и декларируемых принципов советского общества – нисколько не говорит о бесполезности или наивности агитплаката. В духе Алена Бадью мы должны увидеть в этом следующее: необходимость «повторения» этого опыта, как повторения той истины события, которая не была реализована тогда.

Почему же сегодня мы считаем плакат чем-то наивным, отжившим, уже неспособным цеплять наше восприятие? Вспомним, что плакат никуда не исчез из нашей повседневности, мы только лишь перестали его замечать. В наши дни плакаты встречаются в двух сферах. Во-первых, это коммерческая сфера, т.е. рекламные плакаты, афиши, продажа тематических постеров и репродукций картин. А во-вторых, это информационные и учебные плакаты. Так до сих пор, несмотря на все попытки модернизировать образование – наглядные схемы и карты преобладают в школах, на курсах и кружках, конференциях и т.д.

Но помимо этого плакат был заново открыт в той самой сфере, что стала главным конкурентом полиграфии и печатного слова – в компьютерной среде. Сперва он возник в виде обоев рабочего стола (wallpapers), которые из простой графики или привлекательных фотографий эволюционировали в разного рода словесно-графические послания. И хотя wallpapers остается иллюстративным жанром, некоторые авторские обои выполнены в стилистике плаката или открытки. А позже в Интернете возникла целая тенденция (или даже мода) на создание ярких и действенных «плакатов», получивших название «демотиваторы» (или просто «демы»). Демотиваторы в отличие от компьютерной графики изначально ориентированы на простое, прямое и читаемое сообщение. Фактически, это тот случай, когда legendum (подпись к фотографии или картине) целиком составляет послание визуального образа. Вопреки расхожей банальности, что подпись под изображением несет служебную, поясняющую функцию, нужно сказать, что без текста и рамки эти изображения мы бы просто не понимали, и зачастую вряд ли считали хоть сколько-нибудь примечательными. Иными словами, плакат, в т.ч. демотиватор, по своей структуре есть нечто совершенно противоположное комиксу или клипу. Как это ни парадоксально, но именно плакат представляет собой своеобразное «поле сопротивления» тотальной визуальности (ее идеологической самоочевидности). Ведь еще Барт в своих «Мифологиях» дает четкий анализ образа как способа подспудно протащить идеологическое сообщение в некритическом восприятии.

Чтобы понять, как сегодня возможны такие явления, обратимся к истории возникновения демотиваторов, она довольно примечательна. Демотивационные постеры возникли как реакция (гротескная или пародийная) на мотиваторы – род наглядной агитации, призванный создавать рабочее настроение в офисах и учебных учреждениях. Наибольшую популярность мотиваторы получили в США и Японии в связи с широким распространением корпоративной этики и принципов эффективного менеджмента1. Что иронично: идейным истоком мотиваторов стали агитплакаты периода холодной войны – как советские, так и американские (периода политики государства благоденствия 40-50х гг.). Следует отметить, что именно советская социальная реклама была позитивно ориентирована, т.е. привлекала внимание больше к ценностям общества, чем к его проблемам. В качестве последних можно вспомнить только антиалкогольные и плакаты по охране труда, а также актуальные в начале советской власти призывы помощи голодающим. Для примера: российская социальная реклама едва ли не целиком проблемная (насилие в семье, алкоголизм, наркомания, курения, аборты, чрезвычайные ситуации, терроризм, СПИД, налоги, расизм и т.д. и т.п.). Американский плакат 40-50х также «не знал» проблем, кроме «красной угрозы», и стал классикой наивного идеологического позитива. В современном же мире в ответ на навязываемый корпоративный «позитивчик» в Интернете вскоре возникли плакаты, сделанные в том же формате, но призванные расхолаживать, вызывать тревогу, агрессию и даже отчаяние2.

Демы очень быстро стали популярны, и их тематика стремительно расширяется. Дем стал событием сетевой культуры, своего рода медиа-вирусом, интернет-мемом3. По своей структуре дем очень прост – это изображение в рамке (обычно черной) и комментарий в виде надписи-слогана, составленные по определенному формату. Формат демотиватора предполагает основной лозунг (крупным шрифтом) и фразу, поясняющую идею более подробно (более мелким шрифтом). Как и другие плакаты (агитационные, политические, рекламные) демотивационный постер часто использует комический эффект.

Идея демотиватора – это в чистом виде принципы плаката: простота, доступность, выразительность (как главным образом возможность восприятия «на ходу»). Поэтому большинство демов довольно просто устроены: либо на контрасте картинки и подписи, либо делая акцент на неочевидном выводе из картинки. Очень скоро Интернет-демотиваторы стали интертекстуальными и в основном развлекательными, все более выхолащивая свое содержание. В конечном счете, дем стал способом привлечь внимание к себе, а не к сообщению. Поэтому огромное количество новых демов нельзя считать плакатом.

В целом же возвращение плаката неудивительно: будучи одной из первых форм массовой культуры, плакат стал частью ее основного кода. Если можно так выразиться в самой ДНК массовой культуры есть что-то плакатное: по этой читаемости и аффективной недвусмысленности мы легко отличаем масскульт от всего прочего. К тому же идеология активно создает людей, все более склонных к самым простым формам восприятия. Но по сути своей, если вычесть развлекательную составляющую, большинство демов – это рудиментарный способ обмена идеями. Нельзя не признать, что большая часть Интернет-пользователей неспособны к обсуждению личного опыта и актуальных идей (о политике, отношениях, жизни) в форме дискуссии или даже развернутых фраз. Демы позволили многим высказаться и быть услышаны на том уровне восприятия, который все более становится средним, общераспространенным.

Но не будем забывать и о печатных плакатах, у них тоже в наши дни есть своя роль, которая все более четко оформляется. Не только для молодежи постеры являются неотъемлемой частью их повседнева – на работе и дома. Многие люди тщательно оформляют свои рабочие места или личные комнаты визуальными образами – плакат здесь больше чем элемент интерьера, это существенная компонента имиджа. Более того, следуя идеям психоанализа, важно понимать определенный диалектический момент в этом процессе: если имидж – это то, что мы сами конструируем (по образу нашего идеального Я), то самоидентификация – это реконструкция тех процессов, которые уже меня конструируют. Это можно заметить на банальном наблюдении. Любой человек в той или иной мере проецирует свою идентификацию на окружающий его быт, но еще более значимо обратное – для утверждения самоидентификации (т.е. чтобы человек сам понимал, кто он такой) необходимо ее овеществление. И вот тут как раз и оказываются значимы плакаты, будь то постер с любимой группой, будь то примечательная афиша или реклама, будь то карта или учебный плакат. Разберемся поподробнее.

Не секрет, что мы оцениваем других через призму того, что они любят. Поэтому постер, подтверждающий твое увлечение, по функции тождественен репродукции известного шедевра – в первую очередь она представитель моего вкуса, и лишь потом способ потребления высокой культуры. Учебные плакаты довольно точно демонстрируют интересы человека, его увлечения, мечты. У многих в детстве в комнате висела карта звездного неба, анатомическая карта, плакат со спряжениями английских глаголов или химическими формулами – и всегда за этим стояло желание, мечта. Афиши также носят памятный характер, при этом часто расцениваются как раритеты, ведь афишу нужно еще добыть (как трофей). Многие вешают и яркие рекламные плакаты. Однако помимо овеществления желания, тут проявляется и другая мотивация – неуютность голых стен.

Здесь мы возвращаемся к вопросу: почему людям так важно оформить свое пространство? Конечно, не только ради имиджа. Стремление ассимилировать, окультурить условия «под себя» - одна из базовых селф-потребностей. Наиболее рельефно она проявляется в отчуждающих, травматических условиях, например, большое значение плакаты (наряду с другими способами оформления) приобретают в тюрьме и в армии, особенно на войне. Так в 30-40х годах ХХ века возник даже особый художественный стиль благодаря потребности американских военных в постерах и календарях с девушками – это так называемый стиль «pin-up» (от англ. to pin up – прикалывать булавкой, кнопкой). Надо заметить, что развешивание девушек в казармах, в кабинах самолетов и бронетехнике (как и изображение на фюзеляже) вовсе не имеет под собой прямого назначения – любование или возбуждение. В первую очередь – это освоение, попытка сделать более привычными, «домашними» обезличенные и травматичные условия. В критических ситуациях плакатный образ с девушкой – вовсе не попытка «воззвать к Эросу», у нее другой смысл: этот образ интер-пассивен, он позволяет не думать, он как бы материализует то, о чем положено (в этой ситуации) думать. Этот образ мечтает «за меня» - о доме, о женщине, о мирной жизни. Для сравнения: известно, что советские воины тоже наклеивали плакаты – на танки, шедшие в атаку, но это были не девушки, а агитплакаты «За Родину!»4. Если изучить сюжеты картинок в стиле пин-ап, легко заметить, что это либо обыгрывание военных элементов (армейской формы, боевой техники), либо комичные образы девушек, пытающихся справиться с мужской работой (починка машины, текущего крана и т.д.). Сами девушки были рисованные (с реальных моделей, часто известных киноактрис) в довольно пристойных позах, потому можно сказать, что такие плакаты вряд ли должны были по-настоящему возбуждать5. О том, что в этих плакатах сексуальность не играла значимой роли (и даже вытеснялась) говорит и сама история этого стиля. После войны он скоро сошел на нет (хотя оставил свой след в рекламе и кино), но в середине 50х произошло краткое «возрождение» пин-апа, причем в новом, теперь уже откровенно порнографическом обличии.

По сути нельзя понять функцию плаката, если мы не увидим, что для обычного человека «голая стена» - это не просто скучно, но и в каком-то смысле страшно. Плакат – защита от пустоты «голых стен», принимаемая нами за естественное оформление. Обои, к примеру, не могут дать такого эффекта – они либо слишком пестры и навязчивы, либо незаметны и значит пусты. В плакате, как и в картине, едва ли не центральную роль играет рамка – она показывает на что смотреть (а зрение так и устроено, чтобы видеть – нужно знать, на что ты смотришь). Конечно, голые стены стали особой проблемой в последние несколько сот лет, т.е. это в первую очередь проблема для буржуазного сознания. Эту мысль очень хорошо выражает главный герой романа Тургрима Эггена «Декоратор»:

«Если пустая квартира некрасива, то декоратор тут бессилен. Но даже идеальная квартира никогда не бывает так хороша, как на стадии голых стен. <…> Как вышло, что мы забыли эту аксиому? Объясню. Лет двести тому назад люди усомнились в существовании Бога и души. Тогда-то и забродило это поветрие — забивать хламом каждый свободный миллиметр, чтоб не мозолила глаза своей недоделанностью, не напоминала о душе, о суете нашей пустота. Будь она неладна. Чуть заголится угол, глаза уже видят вертикаль «рай—ад», а нам крайности ни к чему. Взгляните на интерьеры девятнадцатого века, хотя бы в музее Ибсена, это же овеществленный страх. Horror vacui. Тридцать сантиметров пустого места на стене? Ужас, ужас и еще раз ужас».

Плакат в этом смысле идеально подходит, т.к. он «говорит». И мы можем вслед за Лаканом констатировать, что травматичность пустоты, голых стен в том, что они молчат. Бесконечное скольжение речи, структурная невозможность окончания дискурса – это и есть человеческая форма защиты от бессмысленности Реального. Плакат в такой перспективе весьма интересная конструкция: с одной стороны - текстуальная, но с другой стороны – вербальная. Плакат – это ничто иное, как один из способов передачи речи – ее аффективной, интонационной нагруженности. Именно поэтому плакат «обращается» к тебе, он имеет свою речь.

Таким образом, плакат интересен как свидетельство истории (кстати, этимология слова латинская, placatum – «свидетельство»), его можно и нужно изучать – как его ранние формы, так и современные. На плакатах как нигде чувствуется дух времени и специфика менталитета. Плакат – вещь прямолинейная, акцентированная, в ней есть что-то от аффекта, и потому порой проговариваются неосознанные истины господствующего дискурса. Однако парадокс современного общества в том, что все чаще коммуникация с другими только и возможна в форме плаката. Мы живем в ситуации перегруженности информацией и жесткого цейтнота и потому, чтобы быть услышанным и понятым, необходимо плакатное сообщение – броское, простое, читаемое «на ходу». А если учесть, что визуальность играет все большую роль, то, похоже, в ряде случаев мы просто обречены на общение и мышление «картинками». Интернет и массмедиа полны таких примеров. В то же время хочется надеяться, что демы и тому подобные примеры «плакатного мышления» все-таки станут для кого-то отправной точкой к более серьезному размышлению, а еще лучше к поступкам.

Впрочем, здесь возникает еще одна проблема, к которой мы хотели подвести, рассуждая об идентификационной роли плаката. Дело в том, что если изначально плакат был визуальной формой манифестации, то в наше время он скорее – подтверждение имиджа, средство самоманифестации. С плакатом произошло своеобразное оптическое оборачивание: из послания мне он стал посланием от меня другим, из объекта «напротив меня», репрезентирующего нечто для меня, он стал объектом, выставленным мною «перед собой» – предъявляющим меня другим. Речь идет не о банальности – дескать, плакаты мне интересны настолько, насколько выражают меня. Суть в том, что сама оптика взгляда поменялась и теперь обычный субъект не обращает внимания на содержание плаката, также как не обращает взгляд на собственный нос. За таким переворачиванием последует определенная невосприимчивость к самим сообщениям, или, говоря просто, мы будем видеть именно плакат (как объект, даже своего рода фетиш, которым можно украсить себя, свой образ, свое место), но не его сообщение. А в такой ситуации сама агитационная функция плаката проблематична, т.е. мы попросту станем менее чувствительны к социальной рекламе, к проблемам общества и экологии, о которых вещают нам плакаты и демы. Уже сегодня люди поразительно быстро забывают шокирующую правду проблемных плакатов, но ведь эти проблемы реальны и никто за нас их не решит. И, на мой взгляд, одна из причин в том, что современная социальная реклама строится именно как реклама: она заставляет нас чувствовать свою причастность к проблеме, но не более. Сама реклама, если она не становится агитацией, «не верит» своему посланию и тем более «не верит» в нас. Конечно, отсюда не следует, что всякая агитация невинна, вовсе нет – напротив, за призывом к действию всегда стоит преамбула «не думай». Поэтому агитация требует осторожного отношения. И все-таки социальная реклама в этом плане, способна оставлять нам только тревогу, которую нужно заглушить потреблением или любой формой эскапизма. Я думаю, вполне справедливо мнение, что современному обществу жизненно необходима «новая серьезность», «новая открытость» - в т.ч. чтобы агитационный плакат мог «выбить из нас дерьмо».

Именно в этом нашему обществу было бы полезно поучиться у советского прошлого. Умение использовать силу плаката сыграло не последнюю роль и в гражданскую и в отечественную войны, и при восстановлении экономики. Конечно, социальная реклама не может решать проблемы самостоятельно, что легко подтвердит исторический опыт. И все-таки без жестких, заставляющих о себе думать плакатов мы станем еще более социально слепы и глухи. «Плакат – это разящий удар, направленный на голову классового врага, это – возбудитель активности масс, и ему должно быть оказано надлежащее внимание» - писал Дмитрий Моор, автор всем известного плаката «А ты записался добровольцем?». По-моему, настало время вновь вспомнить эти слова и хорошенько задуматься над ними.

===================

1 Любопытно, что одним из фундаментальных принципов современной концепции эффективного менеджмента стал советский лозунг «Кадры решают все».

2 Крупнейшая на сегодня компания, производящая демотиваторы и другие товары, высмеивающие мотивационную идеологическую обработку, обычную в корпоративной среде, так и называется - Despair, Inc, т.е. «отчаяние».

3 Интернет-мeм – фрагмент информации или фраза (часто бессмысленная), спонтанно распространяющаяся и становящаяся популярной в интернет-среде посредством тиражирования в Интернете всеми возможными способами (по электронной почте, в блогах и форумах, личных страницах и анкетах и др.

4 Здесь, конечно, и другой мотив – плакат как своего рода «иконка», оберег.

5 Впрочем официальное обоснование для поставки таких картинок в армию было следующим: не допустить случаев гомосексуализма среди мужчин надолго лишенных женщин.

К списку номеров журнала «ЛИКБЕЗ» | К содержанию номера