Окраина империи моей. Стихотворения

 Родился в 1968 году в городе Херсон – украинский поэт, живущий и работающий в Киеве, пишущий на русском языке. Автор 12-ти книг стихотворений и многочисленных публикаций в журнальной и газетной периодике: «Новый мир», «Знамя», «Октябрь», «Континент»,  «Дружба народов», «Арион», «Новая газета», «Литературная газета» и др. Лауреат «Русской премии», премии «Antologia» - за высшие достижения в современной поэзии,  премии журнала «Новый мир», Международной Волошинской премии и др. Стихи Александра Кабанова переведены на: украинский, английский, немецкий,  французский, нидерландский,  финский, грузинский и др. языки. Александр Кабанов - главный редактор журнала о современной культуре «ШО», координатор Международного фестиваля поэзии «Киевские Лавры», один из основателей украинского слэма.

 

РОЖДЕСТВЕНСКОЕ

Окраина империи моей,
приходит время выбирать царей,
и каждый новый царь – не лучше и не хуже.
Подешевеет воск, подорожает драп,
оттает в телевизоре сатрап,
такой, как ты – внутри,
такой, как я – снаружи.
Когда он говорит: на свете счастье есть,
он начинает это счастье – есть,
а дальше – многоточие хлопушек…
Ты за окном салют не выключай,
и память, словно краснодарский чай,
и тишина – варенье из лягушек.
По ком молчит рождественский звонарь?
России был и будет нужен царь,
который эту лавочку прикроет.
И ожидает тех, кто не умрёт:
пивной сарай, маршрутный звездолёт,
завод кирпичный имени «PinkFloyd».

Подраненное яблоко-ранет.
Кто возразит, что счастья в мире нет
и остановит женщину на склоне?
Хотел бы написать: на склоне лет,
но, это холм, но это – снег и свет,
и это Бог ворочается в лоне.

 

* * *

2010 год, январь, потерянность вокзала,

чему, блаженный идиот, ты улыбаешься устало?

Снег, перемешанный с золой и пахнущий копченой воблой,

вот человек – внезапно злой, вот человек – внезапно добрый,

 

разрушив собственный дурдом, он выбрался из-под завала,

еще не знающий о том, что жизнь его поцеловала –

в свирепой нежности своей, как примиряющая сила,

он думал, что простился с ней, а жизнь его не отпустила.

 

* * *

Этот гоблинский, туберкулезный

свет меняя – на звук:

фиолетовый, сладкий, бесслезный –

будто ялтинский лук.

 

В телеящике, в телемогиле,

на других берегах:

пушкин с гоголем Крым захватили,

а шевченко – в бегах.

 

И подземная сотня вторая

не покинет кают,

и в тюрьме, возле Бахчисарая –

макароны дают.

 

 

Звук, двоясь – проникает подкожно:

чернослив-курага,

хорошо, что меня невозможно

отличить от врага.

 

* * *

Андрею Макаревичу

 

Комиссары нюхали кокаин,

отвыкая от солонины,

больше в мире не было украин,

потому, что кончились украины.

 

День мерцал фонариком на корме,

отплывая в залив Биская,

я тогда сидел третий год в тюрьме –

на поруки бороду отпуская.

 

Говорят, что завтра придет весна,

и, опухнувшая от пьяни,–

на майдан подтянется матросня,

а за ней – приползут крестьяне.

 

Затекая в рифму – прольется кровь,

и туда ей теперь дорога,

что такое, братец, твоя любовь –

это зрада  и перемога.

 

Треугольный народ соберут в кружок

бородай, парубий, ефремов:

желтоватый, гибельный порошок –

раздавая из пыльных шлемов.

 

БЭТМЕН САГАЙДАЧНЫЙ

 
«Новый LuckyStrike» – поселок дачный, слышится собачий лайк,
это едет Бэтмен Сагайдачный, оседлав роскошный байк.
Он предвестник кризиса и прочих апокалиптических забав,
но, у парня – самобытный почерк, запорожский нрав.

Презирает премии, медали, сёрбает вискарь,
он развозит Сальвадора Даля матерный словарь.
В зимнем небе теплятся огарки, снег из-под земли,
знают парня звери-олигархи, птицы-куркули.

Чтоб не трогал банки и бордели, не сажал в тюрьму –
самых лучших девственниц-моделей жертвуют ему.
Даже украинцу-самураю трудно без невест.
Что он с ними делает? Не знаю. Любит или ест.
 

ПОБЕГ В БРЮГГЕ

Я назначу высокую цену – ликвидировать небытие,

и железные когти надену, чтоб взобраться на небо твое,

покачнется звезда с похмелюги, а вокруг – опустевший кандей:

мы сбежим на свидание в Брюгге - в город киллеров и лебедей.

 

Там приезжих не ловят на слове, как форель на мускатный орех,

помнишь, Колина Фаррелла брови – вот такие там брови у всех,

и уставший от старости житель, навсегда отошедший от дел –

перед сном протирает глушитель и в оптический смотрит прицел:

 

это в каменных стойлах каналы – маслянистую пленку жуют,

здесь убийцы-профессионалы не работают – просто живут,

это плачет над куколкой вуду– безымянный стрелок из Читы,

жаль, что лебеди гадят повсюду, от избытка своей красоты,

 

вот – неоновый свет убывает, мы похожи на пару минут:

говорят, что любовь – убивает, я недавно проверил – не врут,

а когда мы вернемся из Брюгге, навсегда, в приднепровскую сыть,

я куплю тебе платье и брюки, будешь платье и брюки носить.

 

* * *
Крыша этого дома – пуленепробиваемая солома,
а над ней – голубая глина и розовая земля,
ты вбегаешь на кухню, услышав раскаты грома,
и тебя встречают люди из горного хрусталя.

Дребезжат, касаясь друг друга, прозрачные лица,
каждой гранью сияют отполированные тела,
старшую женщину зовут Бедная Линза,
потому что всё преувеличивает и сжигает дотла.

Достаешь из своих запасов бутылку “Токая”,
и когда они широко открывают рты –
водишь пальцем по их губам, извлекая
звуки нечеловеческой чистоты.

 

* * *

Бегут в Европу черные ходоки,

плывут в Европу черные ходоки,

а их встречают белые мудаки  –

свиных колбасок мерзкие едоки.

 

Вокзал вонзит неоновые клыки –

и потекут из яремной вены:

вода, одежда, памперсы, сухпайки,

цветы и средства для гигиены.

 

У белых женщин бедра, как верстаки,

у белых женщин слабые  мужики,

но всё исправят черные ходоки,

спасут Европу черные ходоки.

 

В Берлине снег,  внизу продается скотч,

сосед за стенкой меня не слышит:

зачем он пьет по-черному третью ночь,

а может быть, он набело что-то пишет.

 

К примеру: «….больше нет ничего,

остался дом и дряхлое, злое тело,

и только смерть ползет змеей,  для того,

чтоб жизнь моя над высоким огнем летела…»

 

* * *

Я начинался с музыкою вровень

и счастлив был, а значит, был виновен

в просчетах бытия,

что вместо счастья, из всего улова,

досталось вам обветренное слово,

а счастлив только я.

 

Как будто соль, сквозь дырочку в пакете,

я просыпаюсь третий век подряд,

меня выводят на прогулку дети,

коленки их горят.

 

И если счастье – зло, и виновато

во всех грехах, в священной, блядь, войне:

любое наказанье и расплата

лишь за добро – вдвойне.

 

Зачем же эта музыка в придачу

бессмысленно высвечивает тьму?

О чем она? И почему я плачу?

Я знаю почему.